Грекомания. Очерк 9: Аристофан. Часть 3 (и последняя): Аристофан игривый (окончание)
Однако женское либидо способно и на совершенно жуткий оскал. В обширном аристофановском наследии имеется не менее пикантная комедия, просто-таки просящаяся на современную сцену в силу не только безудержной весёлости предлагаемых ситуаций, но и их злободневности, особенно в связи с популярной ныне феминистической повесткой. На излёте обернувшейся катастрофой для Афин Пелопонесской войны, а также по её бесславным для граждан этого полиса итогам Аристофан в своём творчестве обратил пристальное внимание на различного рода утопические проекты государственного устройства, что во все времена завладевают вниманием общества в моменты его люмпенизации, которая непременно следует за какими-то масштабными социальными катаклизмами. Именно такие причины обусловили написание, например, «Государства» Платона, но нас сейчас интересует куда более занимательное произведение, которое, несмотря на свой откровенно потешный характер, стремится обнаружить в рисуемой им утопии очевидные подводные камни, до чего сурьёзный ученик Сократа в своих прожектах по переустройству общества попросту не снисходил.
В комедии «Женщины в народном собрании» слабый пол вновь ополчается на мужчин. На этот раз не из-за чинимых последними войн, но в связи с принимаемыми в народном собрании законодательными инициативами. До образа бешеного принтера ещё далеко, потому женщинам просто кажется, что:
Такие там решения
Услышать можно, что невольно кажется,
Что сочиняют их мертвецки пьяные.
В итоге у молодой афинянки Праксагоры созревает дерзкий план: переодеться вместе с сообщницами в мужское платье, пока их мужья спят, прийти с утра пораньше в народное собрание, выдав себя за мужчин, и уговорить всех остальных передать власть женщинам. Основной аргумент тут совершенно в духе «Лисистраты» (как, впрочем, и многих современных эмансипированных дам):
Я предлагаю женщинам вручить бразды
Правления. Ведь доверяем женщинам
И деньги, и хозяйство, и дома свои.
Афиняне, обуреваемые жаждой перемен, к которым настоятельно подталкивает послевоенное обострение социальной напряженности и неуклонно увеличивающееся имущественное расслоение, передают бразды правления партии Праксагоры, которая сходу предлагает радикальную коммунистическую программу, очевидно, во все времена поднимаемую на щит общественностью, когда люди, измученные тяготами непредсказуемой и сложной жизни, требуют предельно простых решений:
Утверждаю: все сделаться общим должно и во всем пусть участвует каждый.
Пусть от общего каждый живет, а не так, чтоб на свете богач жил и нищий.
Чтоб один на широкой пахал полосе, а другому земли на могилу
Не нашлось; чтоб у этого - толпы рабов, а другой и слуги не имел бы.
Нет же, общую жизнь мы устроим для всех и для каждого общую участь!
Предвосхищая утопических революционеров вроде Чернышевского и революционеров-практиков вроде Троцкого, Праксагора предлагает радикальный подход и к взаимоотношению полов, логично вытекающий из обобществления всего и вся:
Блепир
Если встретишь девчонку веселую вдруг, позабавиться с нею захочешь, -
То при денежках можно девчонку добыть. Ну а так? Баловаться в постели
Дело общее тоже?
Праксагора
Конечно, ведь впредь обнимать будут женщин бесплатно.
Знай, и женщин мы сделаем общим добром, чтоб свободно с мужчинами спали
И детей, по желанью, рожали для них.
Блепир
Что ж получится? Все устремятся
К расчудеснейшей, к той, что красивее всех, с ней одной захотят насладиться.
Праксагора
Но с красивою рядом уродки стоять и старухи курносые будут.
Кто обняться захочет с хорошенькой, тот пусть сперва поласкает дурнушку.
Точно так же, как будут красавцев ловить у ворот после пира дурнушки,
Так хорошеньких станут уроды стеречь, и приказано будет в законе,
Чтобы женщинам с теми, кто юн и силен, ночевать дозволялось не прежде,
Чем тщедушных они, мозгляков, стариков позабавят любовною лаской.
Блепир
Если этак вот будем мы жить сообща, как сумеет детей своих каждый
Различать, расскажи!
Праксагора
А зачем различать? Будут дети своими отцами
Всех считать, кто по возрасту годен в отцы, кто постарше годочков на двадцать.
Однако на половом вопросе утопия начинает трещать по швам, и четвёртый сон Веры Павловны оборачивается уморительными конфликтами, когда возбуждённые принятием новых законов старухи яростно мажут лицо белилами, одеваются попривлекательнее и, мурлыча завлекательные песенки, пытаются перехватить ухажёров у своих юных конкуренток. Комический эффект лишь усиливается контрастом высокого и низкого стиля, излюбленным приёмом Аристофана, когда намечающееся свидание молодой пары начинается с исполнения чувственных серенад, но заканчивается базарным фарсом:
Молодая
(в окне)
О приди, о приди!
Миленький мой, ко мне приди!
Со мною ночь без сна побудь
Для сладостных, счастливых игр.
Юноша
(поет в сопровождении флейты)
О приди, о приди!
Друг прелестный, поспеши
Отворить мне двери!
А не откроешь, лягу здесь, наземь, в пыль.
Жизнь моя! Грудь твою жажду я
Гладить рукой горячей
И жать бедро.
(Яростно стучится в дверь.)
Первая старуха
(выскакивает из двери своего дома)
Чего стучишься? Ищешь ты меня?
Юноша
Ничуть!
Первая старуха
Ты в дверь мою стучался?
Юноша
Провалиться мне!
Первая старуха
Так для чего ж сюда примчался с факелом?
Юноша
Искал друзей из дома Онанистов.
Первая старуха
Как?
Юноша
Для старых кляч объездчиков сама ищи.
И ещё пару слов о переводе Адриана Пиотровского, совершенно блестящего с литературной точки зрения, поскольку в его варианте комичные ситуации многотысячелетней давности, несмотря на все произошедшие с тех пор фундаментальные перемены, по-прежнему способны безудержно смешить людей. Бог с ним, что переводчик активно использует популярный в его годы приём одомашнивания, вводя в текст тулупы, душегрейки, аршины, полушки и т.п. В конце концов, применительно к несерьёзному жанру такой подход может видеться вполне оправданным, ведь задача переводчика комедии - не обеспечить буквальную точность, но, собственно, перевести смех. И для такой нелёгкой цели сгодится почти любая отсебятина, например, когда птицы в одноимённой комедии могут явиться с поля Куликова, а в некоторых именах или топонимах отчётливо ощущается гоголевский дух (хм, внезапно и здесь возник птичий образ). Однако, убедившись в совершеннейшей аристофановской развязности, мы могли бы ожидать в вышеуказанной (и многих других) пикантных сценах куда большей перчинки, чем, например, вполне себе словарное слово «онанист», от которого бумага и в самом деле не краснеет. Но как во времена Шекспира не было сигарет «Друг», так и во времена Аристофана ветхозаветный Онан вряд ли мог являться именем нарицательным, чтобы заслонить собой какое-то иное авторское крепкое словцо. И поскольку наша эпоха лишь недавно приблизилась к совершенно нескромным реалиям эпохи отца комедии, перевод Пиотровского в части Аристофана-игривого при всех бесспорных удачах может видеться устаревшим и далеко не в полной мере отображающим авторский замысел и потому требующим определённых корректировок.
А тем временем между девушкой и похотливой старой бабкой завязывается самая настоящая потасовка за право владения юношей, в ходе которой молодой удаётся прогнать старуху. Юноша с облегчением выдыхает, рассыпаясь перед спасительницей в самом высоком штиле, но идиллия в этом идеальном мире длится недолго:
Юноша
Спаситель Зевс, красотка, славен подвиг твой!
Цветочек! Ты у ведьмы отняла меня.
За эту милость нынешним же вечером
Могучим, жарким даром отплачу тебе.
Направляются к дому молодой. Показывается вторая старуха, страшнее первой, и преграждает им дорогу.
Вторая старуха
Эй-эй-эй-эй! Закон нарушен, ты куда
Его волочишь? Ясно говорит закон,
Что спать сперва со мной он должен.
Юноша
Горе мне!
Откуда же ты вынырнула, мерзкая,
Той гниды отвратительнее во сто крат?
Вторая старуха
Иди сюда!
Юноша
(молодой)
Молю, не отпускай меня!
Ей утащить меня не дай.
Вторая старуха
Не я, не я,
Закон тебя волочит.
Тащит юношу, вырывая его из рук молодой.
Юноша
Ты - чудовище!
Пузырь, пузырь ужасный, кровью налитый!
Вторая старуха
(волочит его)
Сюда, малютка! Не болтай! Ко мне иди!
Юноша
Сперва позволь мне забежать в отхожее
И храбрости набраться, а не то напасть
Меня с тобой настигнет неминучая
От страха.
***
Таков Аристофан. Обличитель новомодных веяний, которые угрожают славным традициям, но всегда готовый в безудержном пацифизме и анархизме предать осмеянию даже номинально им почитаемых героических дедов, воинов до мозга костей. Бескомпромиссный оппонент Сократа, коего он обвиняет в безбожии, и Еврипида, коего он обвиняет в тлетворном влиянии на женщин, т.е. по сути в эмансипации, при этом в своих собственных трудах рисующий чрезвычайно эмансипированные женские образы и демонстрирующий чрезвычайно фривольное отношение к богам. С позиций аристократизма недолюбливающий нуворишей во власти, но отстаивающий мещанско-крестьянские радости и добродетели скромности, ибо бедность благотворна тем, что только она и даёт какую-то сильную мотивацию по жизни. Словом, клубок противоречий. Но таким клубком при ближайшем рассмотрении оказывается и история любого народа, в том числе и греческого. И, быть может, для постижения античного наследия грубые, непричёсанные, но и по сей день абсолютно живые комедии Аристофана, по колено утопающие в грязи жизни, дают куда больше, чем высеченные в мраморе абстракции чистой эстетики. Хотя бы потому, что те, кто читают одни лишь вершины древнегреческой философской мысли, почти всегда разочаровываются в новогреках. Но те, кто прочтут Аристофана, обязательно отметят и оставшиеся с седых времён неизменности, делающие греческий народ весьма симпатичным и поныне:
Что милей всего на свете? Если славно кончен сев,
Небо дождик посылает и сосед нам говорит:
«Чем бы нам таким заняться, друг Комархид, отвечай!»
Выпить хочется мне, вот что! С неба шлет ненастье бог!
Женка, эй, бобов отсыпь нам полные пригоршни три,
И муки прибавь пшеничной, и маслин не пожалей!
И Манета пусть покличет Сира с улицы домой.
Все равно ведь невозможно нынче лозы подрезать
И окапывать напрасно: землю дождик промочил.
Пусть пошлют за перепелкой, двух тетерок принесут!
Дома есть хмельная брага и зайчины три куска,
Если только прошлой ночью не стащила кошка их:
Что-то очень уж стучало, колобродило в сенях.
Два куска неси нам, мальчик, третий дедушке оставь!
Ветку мирт у Эсхинада попроси, да чтоб в цвету!
Заодно и Харимеда по дороге пригласи!
С нами пусть он нынче выпьет!
В комедии «Женщины в народном собрании» слабый пол вновь ополчается на мужчин. На этот раз не из-за чинимых последними войн, но в связи с принимаемыми в народном собрании законодательными инициативами. До образа бешеного принтера ещё далеко, потому женщинам просто кажется, что:
Такие там решения
Услышать можно, что невольно кажется,
Что сочиняют их мертвецки пьяные.
В итоге у молодой афинянки Праксагоры созревает дерзкий план: переодеться вместе с сообщницами в мужское платье, пока их мужья спят, прийти с утра пораньше в народное собрание, выдав себя за мужчин, и уговорить всех остальных передать власть женщинам. Основной аргумент тут совершенно в духе «Лисистраты» (как, впрочем, и многих современных эмансипированных дам):
Я предлагаю женщинам вручить бразды
Правления. Ведь доверяем женщинам
И деньги, и хозяйство, и дома свои.
Афиняне, обуреваемые жаждой перемен, к которым настоятельно подталкивает послевоенное обострение социальной напряженности и неуклонно увеличивающееся имущественное расслоение, передают бразды правления партии Праксагоры, которая сходу предлагает радикальную коммунистическую программу, очевидно, во все времена поднимаемую на щит общественностью, когда люди, измученные тяготами непредсказуемой и сложной жизни, требуют предельно простых решений:
Утверждаю: все сделаться общим должно и во всем пусть участвует каждый.
Пусть от общего каждый живет, а не так, чтоб на свете богач жил и нищий.
Чтоб один на широкой пахал полосе, а другому земли на могилу
Не нашлось; чтоб у этого - толпы рабов, а другой и слуги не имел бы.
Нет же, общую жизнь мы устроим для всех и для каждого общую участь!
Предвосхищая утопических революционеров вроде Чернышевского и революционеров-практиков вроде Троцкого, Праксагора предлагает радикальный подход и к взаимоотношению полов, логично вытекающий из обобществления всего и вся:
Блепир
Если встретишь девчонку веселую вдруг, позабавиться с нею захочешь, -
То при денежках можно девчонку добыть. Ну а так? Баловаться в постели
Дело общее тоже?
Праксагора
Конечно, ведь впредь обнимать будут женщин бесплатно.
Знай, и женщин мы сделаем общим добром, чтоб свободно с мужчинами спали
И детей, по желанью, рожали для них.
Блепир
Что ж получится? Все устремятся
К расчудеснейшей, к той, что красивее всех, с ней одной захотят насладиться.
Праксагора
Но с красивою рядом уродки стоять и старухи курносые будут.
Кто обняться захочет с хорошенькой, тот пусть сперва поласкает дурнушку.
Точно так же, как будут красавцев ловить у ворот после пира дурнушки,
Так хорошеньких станут уроды стеречь, и приказано будет в законе,
Чтобы женщинам с теми, кто юн и силен, ночевать дозволялось не прежде,
Чем тщедушных они, мозгляков, стариков позабавят любовною лаской.
Блепир
Если этак вот будем мы жить сообща, как сумеет детей своих каждый
Различать, расскажи!
Праксагора
А зачем различать? Будут дети своими отцами
Всех считать, кто по возрасту годен в отцы, кто постарше годочков на двадцать.
Однако на половом вопросе утопия начинает трещать по швам, и четвёртый сон Веры Павловны оборачивается уморительными конфликтами, когда возбуждённые принятием новых законов старухи яростно мажут лицо белилами, одеваются попривлекательнее и, мурлыча завлекательные песенки, пытаются перехватить ухажёров у своих юных конкуренток. Комический эффект лишь усиливается контрастом высокого и низкого стиля, излюбленным приёмом Аристофана, когда намечающееся свидание молодой пары начинается с исполнения чувственных серенад, но заканчивается базарным фарсом:
Молодая
(в окне)
О приди, о приди!
Миленький мой, ко мне приди!
Со мною ночь без сна побудь
Для сладостных, счастливых игр.
Юноша
(поет в сопровождении флейты)
О приди, о приди!
Друг прелестный, поспеши
Отворить мне двери!
А не откроешь, лягу здесь, наземь, в пыль.
Жизнь моя! Грудь твою жажду я
Гладить рукой горячей
И жать бедро.
(Яростно стучится в дверь.)
Первая старуха
(выскакивает из двери своего дома)
Чего стучишься? Ищешь ты меня?
Юноша
Ничуть!
Первая старуха
Ты в дверь мою стучался?
Юноша
Провалиться мне!
Первая старуха
Так для чего ж сюда примчался с факелом?
Юноша
Искал друзей из дома Онанистов.
Первая старуха
Как?
Юноша
Для старых кляч объездчиков сама ищи.
И ещё пару слов о переводе Адриана Пиотровского, совершенно блестящего с литературной точки зрения, поскольку в его варианте комичные ситуации многотысячелетней давности, несмотря на все произошедшие с тех пор фундаментальные перемены, по-прежнему способны безудержно смешить людей. Бог с ним, что переводчик активно использует популярный в его годы приём одомашнивания, вводя в текст тулупы, душегрейки, аршины, полушки и т.п. В конце концов, применительно к несерьёзному жанру такой подход может видеться вполне оправданным, ведь задача переводчика комедии - не обеспечить буквальную точность, но, собственно, перевести смех. И для такой нелёгкой цели сгодится почти любая отсебятина, например, когда птицы в одноимённой комедии могут явиться с поля Куликова, а в некоторых именах или топонимах отчётливо ощущается гоголевский дух (хм, внезапно и здесь возник птичий образ). Однако, убедившись в совершеннейшей аристофановской развязности, мы могли бы ожидать в вышеуказанной (и многих других) пикантных сценах куда большей перчинки, чем, например, вполне себе словарное слово «онанист», от которого бумага и в самом деле не краснеет. Но как во времена Шекспира не было сигарет «Друг», так и во времена Аристофана ветхозаветный Онан вряд ли мог являться именем нарицательным, чтобы заслонить собой какое-то иное авторское крепкое словцо. И поскольку наша эпоха лишь недавно приблизилась к совершенно нескромным реалиям эпохи отца комедии, перевод Пиотровского в части Аристофана-игривого при всех бесспорных удачах может видеться устаревшим и далеко не в полной мере отображающим авторский замысел и потому требующим определённых корректировок.
А тем временем между девушкой и похотливой старой бабкой завязывается самая настоящая потасовка за право владения юношей, в ходе которой молодой удаётся прогнать старуху. Юноша с облегчением выдыхает, рассыпаясь перед спасительницей в самом высоком штиле, но идиллия в этом идеальном мире длится недолго:
Юноша
Спаситель Зевс, красотка, славен подвиг твой!
Цветочек! Ты у ведьмы отняла меня.
За эту милость нынешним же вечером
Могучим, жарким даром отплачу тебе.
Направляются к дому молодой. Показывается вторая старуха, страшнее первой, и преграждает им дорогу.
Вторая старуха
Эй-эй-эй-эй! Закон нарушен, ты куда
Его волочишь? Ясно говорит закон,
Что спать сперва со мной он должен.
Юноша
Горе мне!
Откуда же ты вынырнула, мерзкая,
Той гниды отвратительнее во сто крат?
Вторая старуха
Иди сюда!
Юноша
(молодой)
Молю, не отпускай меня!
Ей утащить меня не дай.
Вторая старуха
Не я, не я,
Закон тебя волочит.
Тащит юношу, вырывая его из рук молодой.
Юноша
Ты - чудовище!
Пузырь, пузырь ужасный, кровью налитый!
Вторая старуха
(волочит его)
Сюда, малютка! Не болтай! Ко мне иди!
Юноша
Сперва позволь мне забежать в отхожее
И храбрости набраться, а не то напасть
Меня с тобой настигнет неминучая
От страха.
***
Таков Аристофан. Обличитель новомодных веяний, которые угрожают славным традициям, но всегда готовый в безудержном пацифизме и анархизме предать осмеянию даже номинально им почитаемых героических дедов, воинов до мозга костей. Бескомпромиссный оппонент Сократа, коего он обвиняет в безбожии, и Еврипида, коего он обвиняет в тлетворном влиянии на женщин, т.е. по сути в эмансипации, при этом в своих собственных трудах рисующий чрезвычайно эмансипированные женские образы и демонстрирующий чрезвычайно фривольное отношение к богам. С позиций аристократизма недолюбливающий нуворишей во власти, но отстаивающий мещанско-крестьянские радости и добродетели скромности, ибо бедность благотворна тем, что только она и даёт какую-то сильную мотивацию по жизни. Словом, клубок противоречий. Но таким клубком при ближайшем рассмотрении оказывается и история любого народа, в том числе и греческого. И, быть может, для постижения античного наследия грубые, непричёсанные, но и по сей день абсолютно живые комедии Аристофана, по колено утопающие в грязи жизни, дают куда больше, чем высеченные в мраморе абстракции чистой эстетики. Хотя бы потому, что те, кто читают одни лишь вершины древнегреческой философской мысли, почти всегда разочаровываются в новогреках. Но те, кто прочтут Аристофана, обязательно отметят и оставшиеся с седых времён неизменности, делающие греческий народ весьма симпатичным и поныне:
Что милей всего на свете? Если славно кончен сев,
Небо дождик посылает и сосед нам говорит:
«Чем бы нам таким заняться, друг Комархид, отвечай!»
Выпить хочется мне, вот что! С неба шлет ненастье бог!
Женка, эй, бобов отсыпь нам полные пригоршни три,
И муки прибавь пшеничной, и маслин не пожалей!
И Манета пусть покличет Сира с улицы домой.
Все равно ведь невозможно нынче лозы подрезать
И окапывать напрасно: землю дождик промочил.
Пусть пошлют за перепелкой, двух тетерок принесут!
Дома есть хмельная брага и зайчины три куска,
Если только прошлой ночью не стащила кошка их:
Что-то очень уж стучало, колобродило в сенях.
Два куска неси нам, мальчик, третий дедушке оставь!
Ветку мирт у Эсхинада попроси, да чтоб в цвету!
Заодно и Харимеда по дороге пригласи!
С нами пусть он нынче выпьет!