(no subject)
Обсуждали тут со знакомой старые подержанные книги с историей, что ей неприятно иметь такие дома, в какой-то степени омерзительно, вплоть до физического отвращения прикасаться к ним, хотя иной раз приглянется какое-нибудь издание в букинистке, но она не может пересилить себя. Я говорю не о тех книгах, что годами принадлежали вашей семье, быть может, пылились никому не нужные в бабушкином шкафу и затем случайным образом вами обнаруженные, а о тех, что принадлежали чужим неизвестным вам людям, с неизвестной историей, чужой повестью, быть может, одинокой трагической жизни. У меня много таких книг, не могу сказать, что покупаю их намеренно, что подобное положение вещей меня устраивает, хотя я люблю старые советские издания, те монолитные фолианты советской энциклопедии, часто с прекрасными иллюстрации, на добротной бумаге, часто уже пожелтевшей, с особенным терпким запахом увядания… Нет, во всем этом есть особенная прелесть, какое-то очарование ушедшей эпохи, чего-то такого, до чего еще можно докоснуться, а уже совсем скоро и этого нельзя будет сделать, но все-таки меня тоже иногда тревожат мысли, кому эти книги принадлежали до меня? Правда, у меня нет чувства некой физической брезгливости, потому что книги в отличие от одежды не обработаешь, не выпаришь, не постираешь, они навеки сохраняют те бесчисленные неведомые прикосновения, о которых мы никогда не узнаем. Желание иметь какое-то определенное издание, которое я не могу найти в новом варианте, не могу даже отыскать в сети, потому как, вы даже себе не представляете, сколько всего волшебного уже больше не издается и никогда не будет издаваться, сколько имен предано забвению, о которых бы я тоже никогда не узнала, если бы однажды на развалах не попалась книга того или иного писателя; так вот желание получить книгу настолько велико, что я уже не думаю о том, кому она принадлежала, кто касался ее, кто листал ее страницы, быть может, слюнил их, загибал, пачкал… Все это отступает под напором любопытства. Раньше я любила рыться в букинистическом отделе Московского дома книги на Новом Арбате, но несколько лет назад там произошли довольно существенные изменения, то есть теперь нельзя уже самостоятельно входить за прилавок, перебирать стеллажи, заваленные терпко по- особенному пахнущему фолиантами, тот особенный запах старых, ненужных книг, в нем есть что-то траурное, печальное…Кажется, будто книги умирают, как люди, стираются буквы, слова, предложения на их пожелтевших страницах, но в отличие от людей, их еще можно оживить, еще можно вдохнуть в жизнь в их дремлющие остовы, и тогда, о господи тогда, тебе, быть может, откроется какой-то новый неизведанный тебе мир.
В доме моих родителей на первом этаже аккурат напротив будочки консьержа образовалось нечто вроде стихийного пункта обмена книгами. Поразительно, от чего только не избавляются люди, как им не жалко расставаться с подобными изданиями, всего чаще это происходит, когда умирает какая-нибудь одинокая бабушка, дожившая век свой в безвестности и одиночестве, а после ее смерти в квартиру въезжают внуки, которым уже не нужно ничего, что осталось от бабушки, включая потрясающие книги. Недавно умерла Алевтина Николаевна, старушка, чья жизнь протекала на моей памяти, и сколько бы я не копалась в своей памяти, всегда я помню ее уже глубоко пожилой, беловолосой, маленькой, но такой аккуратной, тоненькой, что охотно верилось в то, что когда-то ее часто принимали за Любовь Орлову. Кажется, этим сходством она очень гордилось и дома у нее висел большой фотографический портрет знаменитой артистки, чей образ, должно быть, связывался с теми далекими временами, когда она еще была счастлива, молода, полна сил и надежд… Дочери ее уже более 30-ти живут в Штатах вместе с внуками и почти никогда к ней не приезжали. Когда Алевтина Николаевна перестала выходить на улицу, она уже почти не могла передвигаться, только по своей квартире, придерживаясь за предметы, все соседи неизменно стали ей помогать, делать какие-то покупки, потому как сама она их сделать уже не могла, заходить в гости, конечно, всегда минут на 5, но думается, даже этого было иной раз очень достаточно в ее одиноком существовании. Но зрение у нее, несмотря на почти 100-летний юбилей, сохранилось прекрасное, и все свободное время она проводила за книгами. Недавно она умерла. Я приезжала к родителям. Вошла в подъезд и увидела груды какого-то хлама, кое- как упакованного в прозрачные пакеты, все то, что осталось от такой долгой никому не нужной жизни… Подле пакетов стоял молодой красивый мужчина, как после объяснил консьерж, внук Алевтины Николаевны, нарочно приехавший из Америки, посмотреть квартиру, которую, говорят, намерены продавать. А книги, боже мой, целая библиотека, оставшаяся после старушки, были выставлены тут же. Буквально за один вечер жильцы нашего дома разобрали эти прекрасные книги, я тоже, конечно, не могла удержаться и взяла несколько книг себе. Внуку они совсем не понадобились, хотя многие из них можно было бы продать. Добролюбов, сборники прозы австрийский писателей, Каверин, Паустовский, Панаева и еще какие-то мне раньше неизвестные писатели-женщины, творившие в 18-начале 20-ого века, все это я утащила домой, едва подняв эти толстые старые, прекрасно сохранившиеся творения, и потом долго сидела в своей комнате, перебирая их, перелистывая страницы. Да, как грустно это все, подумалось мне, вот умрешь, сколько там не проживи, а помирать-то все равно придется, и все, что от тебя останется- это груда полиэтиленовых пакетов, набитых ненужными вещами, которые тотчас же выволокут из квартиры, да еще от кого-то из нас книги….
В доме моих родителей на первом этаже аккурат напротив будочки консьержа образовалось нечто вроде стихийного пункта обмена книгами. Поразительно, от чего только не избавляются люди, как им не жалко расставаться с подобными изданиями, всего чаще это происходит, когда умирает какая-нибудь одинокая бабушка, дожившая век свой в безвестности и одиночестве, а после ее смерти в квартиру въезжают внуки, которым уже не нужно ничего, что осталось от бабушки, включая потрясающие книги. Недавно умерла Алевтина Николаевна, старушка, чья жизнь протекала на моей памяти, и сколько бы я не копалась в своей памяти, всегда я помню ее уже глубоко пожилой, беловолосой, маленькой, но такой аккуратной, тоненькой, что охотно верилось в то, что когда-то ее часто принимали за Любовь Орлову. Кажется, этим сходством она очень гордилось и дома у нее висел большой фотографический портрет знаменитой артистки, чей образ, должно быть, связывался с теми далекими временами, когда она еще была счастлива, молода, полна сил и надежд… Дочери ее уже более 30-ти живут в Штатах вместе с внуками и почти никогда к ней не приезжали. Когда Алевтина Николаевна перестала выходить на улицу, она уже почти не могла передвигаться, только по своей квартире, придерживаясь за предметы, все соседи неизменно стали ей помогать, делать какие-то покупки, потому как сама она их сделать уже не могла, заходить в гости, конечно, всегда минут на 5, но думается, даже этого было иной раз очень достаточно в ее одиноком существовании. Но зрение у нее, несмотря на почти 100-летний юбилей, сохранилось прекрасное, и все свободное время она проводила за книгами. Недавно она умерла. Я приезжала к родителям. Вошла в подъезд и увидела груды какого-то хлама, кое- как упакованного в прозрачные пакеты, все то, что осталось от такой долгой никому не нужной жизни… Подле пакетов стоял молодой красивый мужчина, как после объяснил консьерж, внук Алевтины Николаевны, нарочно приехавший из Америки, посмотреть квартиру, которую, говорят, намерены продавать. А книги, боже мой, целая библиотека, оставшаяся после старушки, были выставлены тут же. Буквально за один вечер жильцы нашего дома разобрали эти прекрасные книги, я тоже, конечно, не могла удержаться и взяла несколько книг себе. Внуку они совсем не понадобились, хотя многие из них можно было бы продать. Добролюбов, сборники прозы австрийский писателей, Каверин, Паустовский, Панаева и еще какие-то мне раньше неизвестные писатели-женщины, творившие в 18-начале 20-ого века, все это я утащила домой, едва подняв эти толстые старые, прекрасно сохранившиеся творения, и потом долго сидела в своей комнате, перебирая их, перелистывая страницы. Да, как грустно это все, подумалось мне, вот умрешь, сколько там не проживи, а помирать-то все равно придется, и все, что от тебя останется- это груда полиэтиленовых пакетов, набитых ненужными вещами, которые тотчас же выволокут из квартиры, да еще от кого-то из нас книги….