Про музыку (продолжение будет)
К музыке меня тянуло всегда.
Однажды сестре в Столбцы привезли фортепиано. На фортепиано было лицо Бетховена и дырки от подсвечников. Самих канделябров не было - наверняка их свинтил какой-нибудь олдовый пионер (трижды предыдущий владелец этого чуда) в азарте ломособирательной кампании. Были у фоно политкорректные чёрно-белые клавиши, на которых я довольно быстро научился соображать «Cобачий вальс», начало песни «Ласточка, ласточка, ты передай превед» и почему-то «Шалом-шалом, Иерусалим» (сказались экзерсисы сестры-наставницы на синтезаторе в воскресной школе).
Кроме этого я довольно лихо колбасил композицию про ель, рождённую в лесу, и народную песню «Лявонiха». Багаж такой сохранился со времён увлечения цимбалами - этим треугольным чудом советского музпрома. На треугольных картонках стояли кружочки, которые при правильной вставке картонки оказывались ровно под струнами. Поскольку вставить картонку неправильно было невозможно, то довольно скоро я аккомпанировал магнитофону во время зарядок в детском саду. Физические упражнения мне нравились примерно так же, как окружающим мой аккомпанемент. Из-за происков физически крепких детей инструмент терял то струну, то другую, что стремительно ограничивало репертуар. Когда картонок, подходивших под щербатые цимбалы, совсем не осталось, мне пришлось встать обратно в строй.
Баянить в музыкальную школу меня не взяли. Хотя я уверенно нарезал гамму во всех направлениях. Пришлось тёте упереть из детского садика аккордеон. Детский такой, на полторы октавы. Я уединялся с хрестоматией по «Роднай лiтаратуры» и писал музыку на стихи классиков. Классики писали про войну, а играл я только в мажоре, сам того не понимая. Когда семья поняла, почему из туалета звучат бодрые военные песни, аккордеон укатил в Столбцы. Под предлогом острой нехватки клавишных инструментов в детском саду.
Однажды сестре в Столбцы привезли фортепиано. На фортепиано было лицо Бетховена и дырки от подсвечников. Самих канделябров не было - наверняка их свинтил какой-нибудь олдовый пионер (трижды предыдущий владелец этого чуда) в азарте ломособирательной кампании. Были у фоно политкорректные чёрно-белые клавиши, на которых я довольно быстро научился соображать «Cобачий вальс», начало песни «Ласточка, ласточка, ты передай превед» и почему-то «Шалом-шалом, Иерусалим» (сказались экзерсисы сестры-наставницы на синтезаторе в воскресной школе).
Кроме этого я довольно лихо колбасил композицию про ель, рождённую в лесу, и народную песню «Лявонiха». Багаж такой сохранился со времён увлечения цимбалами - этим треугольным чудом советского музпрома. На треугольных картонках стояли кружочки, которые при правильной вставке картонки оказывались ровно под струнами. Поскольку вставить картонку неправильно было невозможно, то довольно скоро я аккомпанировал магнитофону во время зарядок в детском саду. Физические упражнения мне нравились примерно так же, как окружающим мой аккомпанемент. Из-за происков физически крепких детей инструмент терял то струну, то другую, что стремительно ограничивало репертуар. Когда картонок, подходивших под щербатые цимбалы, совсем не осталось, мне пришлось встать обратно в строй.
Баянить в музыкальную школу меня не взяли. Хотя я уверенно нарезал гамму во всех направлениях. Пришлось тёте упереть из детского садика аккордеон. Детский такой, на полторы октавы. Я уединялся с хрестоматией по «Роднай лiтаратуры» и писал музыку на стихи классиков. Классики писали про войну, а играл я только в мажоре, сам того не понимая. Когда семья поняла, почему из туалета звучат бодрые военные песни, аккордеон укатил в Столбцы. Под предлогом острой нехватки клавишных инструментов в детском саду.