Памяти Никиты
Originally posted by elena_n_s at Памяти Никиты
Я пережила очень тяжелую утрату. Умер мой отец - Никита Григорьевич Санников.
Трудно привыкать к мысли, что теперь уже - ни мамы, ни отца…
Мой отец родился в 1928 году. Рос в писательском доме в Нащокинском переулке (какой-то период в советское время называемым улицей Фурманова). Скромный был дом, не для "элитных" (по тем временам) писателей. В квартире напротив - Булгаков, в соседнем подъезде - Мандельштам…
Летом 1941 года мой отец вместе с младшим братом Даниилом оказался в эвакуации в Чистополе, в доме-интернате для детей писателей. Осенью 1941-го, в октябре, трагически погибла его мама, моя бабушка Елена Санникова-Назарбек. Годы отрочества прошли у Никиты без родителей: отец, поэт Григорий Санников - на фронте, мама - на Чистопольском кладбище.
(«…Одиноко встретят дети / В утешенье скажут мне: / Ты погибла на войне…» Григорий Санников, май 1945-го)
В 1943 году мой дед перевез сыновей в Москву на попечение няни, кубанской казачки Марии Львовны, и снова ушел на фронт.
Ранняя самостоятельность после Чистополя в опустевшей Москве наложила, очевидно, серьезный отпечаток на характер моего отца. Школу он окончил с горем пополам, два года проучился (провел время) на факультете теории театра в ГИТИСе, а потом вдруг - как молния вспыхнула - увлекся изучением английского языка - да как увлекся! Чтобы добиться идеального произношения, он сам из деталей соорудил магнитофон (тогда не было ни магнитофонов, ни диктофонов) и час за часом слушал и повторял английскую речь. Московский институт иностранных языков окончил блестяще и всю жизнь проработал в нем, так, наверно, ни разу и не подержав в руках своей трудовой книжки.
В юности объездил полмира переводчиком с самыми разнообразными делегациями, группами, людьми.
Занимался художественным переводом, переводил Честертона, Конан Дойля, Джека Лондона. Мог бы в этом преуспеть, но был слишком требователен к себе и, решив, что художественный текст дается ему не достаточно ярко, забросил. Зато перевел множество не художественных текстов. Синхронным переводом владел в молодые годы, шутя. Преподавателем был, судя по всему, выдающимся.
К сожалению, вступил в партию - без этого нельзя было в те годы регулярно ездить за рубеж. Это, разумеется, не пошло на пользу ни здоровью его, ни характеру, ни душе.
Примерно в 1966-67 у отца появилось новое увлечение - подмосковная дача. Его близкий друг Лев Наврозов, под влиянием которого, как я понимаю, он и английским увлекся, каким-то образом приобрел себе в писательском поселке во Внукове дачу, на которой раньше жил певец Леонид Утесов. Я хорошо помню эту дачу - белый изящный особняк среди белых берез. Весь писательский ДСК «Внуково» располагался на лесных участках, но участок дачи Утесова был особенно красив благодаря березам, маленькой густой березовой рощице.
Папа загорелся жить не в Москве, а за городом. Не имея ни копейки в кармане, а только долги, он объездил Подмосковье в разнообразных поисках и нашел в конечном итоге там же, недалеко от Наврозова, деревянный домик с заброшенным садом и куском смешанного леса. Влез в немыслимые долги, с которыми много лет расплачивался, непрерывно занимаясь переводами и редактурой. Это не мешало ему всей душой отдаться новому увлечению - строительству. За одну зиму из летнего домика без удобств он сделал зимнюю дачу и к осени перевез на нее маму и меня, отдав мои документы в сельскую школу на соседней улице, где я проучилась со 2-го по 8-й класс включительно.
Зимой мы много ходили с отцом на лыжах. В тихие и долгие зимние вечера играли по вечерам в шашки. Английским папа со мной не занимался - ему это было скучно. Он любил преподавать только в студенческой аудитории. И даже когда ему было далеко за 70 и он жаловался мне, что силы уходят, а без работы он себя не мыслит, на мои слова - так ты же можешь репетиторствовать - он ответил: нет, это не то, это - зарабатывание денег, неинтересно…
Мне очень хотелось, чтобы отец понял меня в моей гражданской позиции. Я переживала за него, у него было слабое сердце, в свое время в армию его не взяли из-за ужасных кардиограмм. Мне казалось, что если он меня поймет, он легче переживет мой арест и заключение. В этом отношении все у нас было сложно и драматично. И я обрадовалась, когда мой отказ просить для себя освобождения в волну начала 1987 года он вдруг понял и даже, в конце концов, поддержал.
Как-то, лежа в очередной раз больнице с сердцем, он полностью помог мне отредактировать один из номеров моего бюллетеня «Страничка узника», давая полезные советы. Он был редактором высокого уровня.
И хоть у нас с ним были разные жизненные позиции, разные пути, хоть мы во многом не понимали друг друга и после моего отъезда из Внукова все реже и реже виделись, а последнее время не виделись иной раз годами - он напрасно в юности моей переживал, что я уважаю старших моих товарищей-диссидентов и политзэков много более, чем его. Не чувствовал и не понимал он, наверное, что его умение все, за что он ни брался, делать тщательно и блестяще, его любовь к работе и способность всецело увлечься любимым делом я уважала всегда.
Когда месяца два назад он попросил меня привезти ему почитать что-нибудь такое, что будет ему действительно интересно и чего он еще не читал, я, внимательно оглядев книжные полки, остановилась взглядом на Льве Копелеве - и попала в точку. Семь томов Копелева, изданных к 100-летию Копелева в Харькове, он успел прочесть полностью, будто встретившись с близким и желанным собеседником.
Папа ушел из жизни 14 августа. Тихо и без мучений, будто уснув. Вчера мы проводили его в последний путь…
18 августа 2012 г.
Я пережила очень тяжелую утрату. Умер мой отец - Никита Григорьевич Санников.
Трудно привыкать к мысли, что теперь уже - ни мамы, ни отца…
Мой отец родился в 1928 году. Рос в писательском доме в Нащокинском переулке (какой-то период в советское время называемым улицей Фурманова). Скромный был дом, не для "элитных" (по тем временам) писателей. В квартире напротив - Булгаков, в соседнем подъезде - Мандельштам…
Летом 1941 года мой отец вместе с младшим братом Даниилом оказался в эвакуации в Чистополе, в доме-интернате для детей писателей. Осенью 1941-го, в октябре, трагически погибла его мама, моя бабушка Елена Санникова-Назарбек. Годы отрочества прошли у Никиты без родителей: отец, поэт Григорий Санников - на фронте, мама - на Чистопольском кладбище.
(«…Одиноко встретят дети / В утешенье скажут мне: / Ты погибла на войне…» Григорий Санников, май 1945-го)
В 1943 году мой дед перевез сыновей в Москву на попечение няни, кубанской казачки Марии Львовны, и снова ушел на фронт.
Ранняя самостоятельность после Чистополя в опустевшей Москве наложила, очевидно, серьезный отпечаток на характер моего отца. Школу он окончил с горем пополам, два года проучился (провел время) на факультете теории театра в ГИТИСе, а потом вдруг - как молния вспыхнула - увлекся изучением английского языка - да как увлекся! Чтобы добиться идеального произношения, он сам из деталей соорудил магнитофон (тогда не было ни магнитофонов, ни диктофонов) и час за часом слушал и повторял английскую речь. Московский институт иностранных языков окончил блестяще и всю жизнь проработал в нем, так, наверно, ни разу и не подержав в руках своей трудовой книжки.
В юности объездил полмира переводчиком с самыми разнообразными делегациями, группами, людьми.
Занимался художественным переводом, переводил Честертона, Конан Дойля, Джека Лондона. Мог бы в этом преуспеть, но был слишком требователен к себе и, решив, что художественный текст дается ему не достаточно ярко, забросил. Зато перевел множество не художественных текстов. Синхронным переводом владел в молодые годы, шутя. Преподавателем был, судя по всему, выдающимся.
К сожалению, вступил в партию - без этого нельзя было в те годы регулярно ездить за рубеж. Это, разумеется, не пошло на пользу ни здоровью его, ни характеру, ни душе.
Примерно в 1966-67 у отца появилось новое увлечение - подмосковная дача. Его близкий друг Лев Наврозов, под влиянием которого, как я понимаю, он и английским увлекся, каким-то образом приобрел себе в писательском поселке во Внукове дачу, на которой раньше жил певец Леонид Утесов. Я хорошо помню эту дачу - белый изящный особняк среди белых берез. Весь писательский ДСК «Внуково» располагался на лесных участках, но участок дачи Утесова был особенно красив благодаря березам, маленькой густой березовой рощице.
Папа загорелся жить не в Москве, а за городом. Не имея ни копейки в кармане, а только долги, он объездил Подмосковье в разнообразных поисках и нашел в конечном итоге там же, недалеко от Наврозова, деревянный домик с заброшенным садом и куском смешанного леса. Влез в немыслимые долги, с которыми много лет расплачивался, непрерывно занимаясь переводами и редактурой. Это не мешало ему всей душой отдаться новому увлечению - строительству. За одну зиму из летнего домика без удобств он сделал зимнюю дачу и к осени перевез на нее маму и меня, отдав мои документы в сельскую школу на соседней улице, где я проучилась со 2-го по 8-й класс включительно.
Зимой мы много ходили с отцом на лыжах. В тихие и долгие зимние вечера играли по вечерам в шашки. Английским папа со мной не занимался - ему это было скучно. Он любил преподавать только в студенческой аудитории. И даже когда ему было далеко за 70 и он жаловался мне, что силы уходят, а без работы он себя не мыслит, на мои слова - так ты же можешь репетиторствовать - он ответил: нет, это не то, это - зарабатывание денег, неинтересно…
Мне очень хотелось, чтобы отец понял меня в моей гражданской позиции. Я переживала за него, у него было слабое сердце, в свое время в армию его не взяли из-за ужасных кардиограмм. Мне казалось, что если он меня поймет, он легче переживет мой арест и заключение. В этом отношении все у нас было сложно и драматично. И я обрадовалась, когда мой отказ просить для себя освобождения в волну начала 1987 года он вдруг понял и даже, в конце концов, поддержал.
Как-то, лежа в очередной раз больнице с сердцем, он полностью помог мне отредактировать один из номеров моего бюллетеня «Страничка узника», давая полезные советы. Он был редактором высокого уровня.
И хоть у нас с ним были разные жизненные позиции, разные пути, хоть мы во многом не понимали друг друга и после моего отъезда из Внукова все реже и реже виделись, а последнее время не виделись иной раз годами - он напрасно в юности моей переживал, что я уважаю старших моих товарищей-диссидентов и политзэков много более, чем его. Не чувствовал и не понимал он, наверное, что его умение все, за что он ни брался, делать тщательно и блестяще, его любовь к работе и способность всецело увлечься любимым делом я уважала всегда.
Когда месяца два назад он попросил меня привезти ему почитать что-нибудь такое, что будет ему действительно интересно и чего он еще не читал, я, внимательно оглядев книжные полки, остановилась взглядом на Льве Копелеве - и попала в точку. Семь томов Копелева, изданных к 100-летию Копелева в Харькове, он успел прочесть полностью, будто встретившись с близким и желанным собеседником.
Папа ушел из жизни 14 августа. Тихо и без мучений, будто уснув. Вчера мы проводили его в последний путь…
18 августа 2012 г.