Ароматец ... крови
И только белыя ночи
с пустыми прошпектами
обнаруживают, что городок наш
не такой уж и великий,
и заставляет он лабиринтно кружиться
всё по одним и тем же местам,
и что некоторые из них -
точно силки и тенета,
где выпадаешь
в совсем уже другие
времена и сроки.
И достаточно прошмыгнуть Дворцову набережну
с ея пышногрудым великолепием,
как попадая на Англиску,
полузаколоченну и оглушающу,
как кажется,
вселенской, неотмирной пустотой,
внезапу и ноги становятся сильнее,
и сам, вроде как моложе и дерзновенней.
А свернув к дворцу Бобринских,
и вовсе попадаю в мир детских грёз и ароматов.
Питерска Коломна завсегда слыла миром
затрапезных рюмочных,
никогда нетверезых папенек,
разбитных маменек
и их задиристых байстрюков,
по каким, ежели не тюрьма,
то колония точна плакала.
И в моём детстве никогда не следовало
появляться здесь в одиночку,
ибо бутузы в школярных гимнастёрках
и препоясаныя широкими ремнями,
возвращаясь из школьного лепрозория,
меж потрёпанных учебников
таскали ещё
в своих трофейных портфелях,
а то и ранцах,
припрятану обязательную рогатку,
а тот, кто был постарше мелюзги,
ещё и кастет, отлитый из приятно
оттягивающего десницу свинца,
куда пятерней следовало попасть
в окрыглыя отверстия
и угрозливо сжать их в плотный кулачёк-с...
И у меня бы всегда опускался
холодочек за спиною,
и переступал бы я запретну границу,
точно оказавшись на минном поле,
ежели бы не мой дружбан и покровитель -
шестнадцатилетний Женька.
Был он на пять лет меня старше,
и при первом нашем знакомстве,
разогнав моих обидчиков,
помог мне здесь же,
в садике дворца Лексей Ляксандровича,
собрать осколки сломанных очков
и, спустившись к Пряжке,
остановить мой расквашенный
и тогда уже в детстве -
оскорбительно предлинный нос...
Очень странная была эта дружба -
меж кухаркиным сыном,
авторитетным грозой всей Коломны,
и подслеповатым очкариком-белоручкой
из Золотого треугольника.
То ли я и тогда был мастер лить пули
и театрально, в лицах,
пересказывать "Всадника без головы"
и прочия романтическия страшилки,
а может Женьке самому нравилось
быть покровителем, в моём лице
до роздолбайства
воплощению полной несуразности и беспомощности,
и быть моим ангелом
по жизненным университетам.
Под его руководством я выстругал первую,
и, кажется, последнюю в своей жизни
рогатку,
и в замшелой кладовой его коммуналки,
ещё на дореволюционных тисах,
точил из нержавейной полосы
финский нож.
Тогда же я закурил было свою перву самокрутку
из махры
и благополучно ею же и кончил
курительны опыты
и так и не научился
семиэтажно пулять срамными словцами...
Точно какой-то другой мой ангел
брал и заклеивал мои
бойкие уста...
И навсегда запомнился мне
страшный шум и переполох
во дворе дома напротив дворца Ксешинской,
где ещё дергались
с вывалившимися внутренностями
два паренька - шпаны из Измайловских рот,
а все искали "убивца" - Женьку.
Я-то знал в каком укромном кармашке его искать
и застал его на той же Пряжке,
в заборной щели,
где он деловито щёлоком отмывал
окрававленну гимнастёрку.
"Ничё - ни боись, - сказал он мне,
шмыгая горделиво носом, -
больше десятки
за энтих пиздюков
не дадут"...
с пустыми прошпектами
обнаруживают, что городок наш
не такой уж и великий,
и заставляет он лабиринтно кружиться
всё по одним и тем же местам,
и что некоторые из них -
точно силки и тенета,
где выпадаешь
в совсем уже другие
времена и сроки.
И достаточно прошмыгнуть Дворцову набережну
с ея пышногрудым великолепием,
как попадая на Англиску,
полузаколоченну и оглушающу,
как кажется,
вселенской, неотмирной пустотой,
внезапу и ноги становятся сильнее,
и сам, вроде как моложе и дерзновенней.
А свернув к дворцу Бобринских,
и вовсе попадаю в мир детских грёз и ароматов.
Питерска Коломна завсегда слыла миром
затрапезных рюмочных,
никогда нетверезых папенек,
разбитных маменек
и их задиристых байстрюков,
по каким, ежели не тюрьма,
то колония точна плакала.
И в моём детстве никогда не следовало
появляться здесь в одиночку,
ибо бутузы в школярных гимнастёрках
и препоясаныя широкими ремнями,
возвращаясь из школьного лепрозория,
меж потрёпанных учебников
таскали ещё
в своих трофейных портфелях,
а то и ранцах,
припрятану обязательную рогатку,
а тот, кто был постарше мелюзги,
ещё и кастет, отлитый из приятно
оттягивающего десницу свинца,
куда пятерней следовало попасть
в окрыглыя отверстия
и угрозливо сжать их в плотный кулачёк-с...
И у меня бы всегда опускался
холодочек за спиною,
и переступал бы я запретну границу,
точно оказавшись на минном поле,
ежели бы не мой дружбан и покровитель -
шестнадцатилетний Женька.
Был он на пять лет меня старше,
и при первом нашем знакомстве,
разогнав моих обидчиков,
помог мне здесь же,
в садике дворца Лексей Ляксандровича,
собрать осколки сломанных очков
и, спустившись к Пряжке,
остановить мой расквашенный
и тогда уже в детстве -
оскорбительно предлинный нос...
Очень странная была эта дружба -
меж кухаркиным сыном,
авторитетным грозой всей Коломны,
и подслеповатым очкариком-белоручкой
из Золотого треугольника.
То ли я и тогда был мастер лить пули
и театрально, в лицах,
пересказывать "Всадника без головы"
и прочия романтическия страшилки,
а может Женьке самому нравилось
быть покровителем, в моём лице
до роздолбайства
воплощению полной несуразности и беспомощности,
и быть моим ангелом
по жизненным университетам.
Под его руководством я выстругал первую,
и, кажется, последнюю в своей жизни
рогатку,
и в замшелой кладовой его коммуналки,
ещё на дореволюционных тисах,
точил из нержавейной полосы
финский нож.
Тогда же я закурил было свою перву самокрутку
из махры
и благополучно ею же и кончил
курительны опыты
и так и не научился
семиэтажно пулять срамными словцами...
Точно какой-то другой мой ангел
брал и заклеивал мои
бойкие уста...
И навсегда запомнился мне
страшный шум и переполох
во дворе дома напротив дворца Ксешинской,
где ещё дергались
с вывалившимися внутренностями
два паренька - шпаны из Измайловских рот,
а все искали "убивца" - Женьку.
Я-то знал в каком укромном кармашке его искать
и застал его на той же Пряжке,
в заборной щели,
где он деловито щёлоком отмывал
окрававленну гимнастёрку.
"Ничё - ни боись, - сказал он мне,
шмыгая горделиво носом, -
больше десятки
за энтих пиздюков
не дадут"...