От худого присловия...
Из дедулькиной саги 2012 году «Евтихий Курочкин»:
«От худого присловия...
14 июня, 2012
Кликали Евтихия Курочкина за глаза "сибирским валенком",
в чём присутствует своя доля правды:
такими русичи, по простоте своей,
схожие с анекдотными чукчами,
возможно, и были в веце так осмьнадцатом.
Уродился Иван Тимофеевич Курочкин
в сибирском Ишиме - граде корневом,
с непременным для обывателя
родовым древом,
уходящем - то ли к казачеству,
то ли к самому варнацкому племени.
В отрочестве и юности своей Ванятка
мыслил себя художником и не от слова "худо",
мастачащим при заводе
к первому мая лозунги да знамёна с Лукичёвским профилем,
а настоящим - великим, единственно неповторимым,
как Микеланджело или хотя бы как Клевер.
Для чего и поступал в Репу,
то бишь Лениградскую Академию Художеств имени Ильи Репина:
раз за разом, семь лет подряд,
безо всякаго на то успеху,
пока уже совсем от провального отчаяния
не оказался в стенах Загорской бурсы,
ступив тем самым на стезю кутейника,
каковая к присловью "худо",
к всеобщему несчастию колокольного племени,
имеет самое сродственно-корневое сближение...»
отсюда
«Во глубине сибирских руд...
14 июня, 2012
Игумен Евтихий Курочкин
мог бы и доселе оставаться ишимским священником,
анонимным добрым пастырем,
смиренно тянущим соборную лямку,
каких тысячи на Руси великой,
не случись в 1987-м с его медвежачье сибирским углом
отчаянной напасти: полгода архиебискуп Феодосий Працюк
тянул времячко со своим появлением
в ссыльной для него епархии
и, наконец-то, изволил в неё заявиться.
От должности Экзарха Средней Европы
сего "чекиста в рясе"
Священной Синод вынужден был ослобонить
в силу ужасного проколу:
советский офицер, у какого сей деспота
изнасильничал жёну,
прямо "на духу" - на духовной исповеди -
выстрелил в Феодосия Працюка,
когда тот стоял в Берлинском соборе
у престола, в полном деспотном облачении,
"горе имеим сердца":
метил в сердце, но попал - (не) к счастию -
только в деспотное плечо.
Залечив рану, долгополый Дон Жуан
спустя шесть месяцев
сопутешествовал во глубину сибирских руд
и был несказанно обрадован:
кутейной люд оказался сплошь чукчами -
бери их голенькими и делай с ними что хошь.
В Омске и Тюмени, как подлинной феодал,
владыченька Хфеодосий
установил право первой нощи,
соорудил настоящий гарем,
в ненасытно блудном разжении
кидаясь на всё, что вкруг него движилось:
ставленников, их жён,
иподьяконов, смазливых мальчиков-пономарей,
маститых протопопов, дородных попадей
и их малолетних попят.
Кутейные чукчи глотали слёзы,
но молчаливо, закусив губы,
отправлялись на деспотный сексодром,
и только игумену Евтихию Курочкину
хватило смелости
пойти наперекор сей
"поповско-холопьей повинности"...»
отсюда
"Что немцу смерть...
15 июня, 2012
В Зарубежной Церкви игумена Евтихия Курочкина
пленил своим дойче-обаванием,
конечно же, мюнхенский ебискуп Марк Арндт:
постник, молитвенник, нестяжатель, благотворитель.
Немец во православии неукоснительно свершал
полный богослужебный круг,
нисколечки не утомляясь
и перемежая его канцелярским неразгибоном.
По возвращении из-за бугра
в родимый Ишим,
Курочкин начинает буквально копировать
сею человек-машину:
каждый Божий день служить литургию.
Деспота Марк не ел практически ничего
в постные дни,
и Евтихий подъял на себя
такое же - по Брэгу - "разгрузочное голодание".
После храмовых молитвословий
и без крохи хлебной корочки во рту,
Курочкин, закатав полы подрясника,
самоотверженно, в буквальном смысле, ишачил
на церковном котловане.
И поскольку Марк не имел собственной келии
и спал на полу в простенке,
за порожиком своего духовного офиса,
то и Евтихий отказался от привольного бытования
в рубленном пятистенке
и почивал, свернувшись калачиком,
чуть ли не на паперти
возрождаемого собору..."
отсюда
"Горячее сердце...
15 июня, 2012
Епископство, на которое Евтихия Курочкина
так массированно подбивал и протежировал
мюнхенский благодетель владыченька Марк Арндт,
обернулось для ишимского сидельца
душевной драмой
и оказалось жаровней
с пылающими угольками,
на каковой и без того "горячее сердце"
Евтихия Курочкина выгорело изнутри,
а его самого к юбилейному пятидесятилетию
обратило в сильно уже
немощствующую развалину.
Деспотство, коего Евтихий сподобился в 1994-м,
на поверку явилось бюрократной канцелярщиной,
ежедненной приходо-исходной писаниной,
а архипастырство на протяжении всех лет -
непрестанным, на сердце отпечетлевающимся рубцами, наваждением.
Ежели в Ишиме приходская жизнь
протекала тихостно и благостно
и подобилась журчащему ручейку
под благосеннолиственным покровом,
то вне родимого дому -
бытие российских приходов,
поминавших митрополита Виталия Устинова -
напоминало клинику для душевных больных.
Если ишимские бабульки
в простоте сердечной молились,
то в Питере али в Москве,
тамошние "стоятели в истине"
не столько молились,
сколько строго следили -
насколько правильно молится их архипастырь.
Курочкин очень гордился,
что в Сибири на приходах
служат намного "дольше",
чем в Центральной России,
однако после его служения
в столице московитов,
вместо слов привычной благодарности,
починались "кунвертные", как он сам говаривал,
к нему претензии: "А где на вашей службе
вычитанные междучасия,
а где положенная по Уставу семнадцатая кафисма,
где уставные чтения на седальных и по чтению Евангелия,
почему канон не на четырнадцать, а только на шесть?
Да Вы, владыка, святый Типикон
крипто-сергиански перевираете?!"».
отсюда
«Как зверь в загоне....
16 июня, 2012
С отечьим духовенством,
перешедшим под знамя русского зарубежья,
у владыки Евтихия Курочкина
отношения тоже никак не складывались.
Как по причине его художно-эстетической натуры,
не терпевшей никакой подделки, с Валентином Русанцовом
и его суздалитской поповкой он разошёлся сразу:
"Там вообще в алтаре никто не молится -
гвалт во время службы стоит,
как на рыночной площади!"
Так и потому, что на него самого смотрели,
как на "выскочку" и как на "засланного казачка",
обложив его как загонного зверя.
Повсюдушно истинутоправославные
ходили за ним с диктофоном,
записывая его службы, проповеди,
но самый настоящий цирк починался
на постлитургической "вечери любви".
Воспросцы задавались Евтихию с подковыркою,
и после его архипастырских визитов,
в Нью-Йорский Синод
отправлялись вёрстные "телеги":
"Надеемся, что Архиерейским Синодом
будут приняты канонические меры воздействия
в отношении лжеепископа Евтихия,
с тем чтобы он принес публичное покаяние
за проповедуемую им ересь"».
отсюда
«Байки из склепу...
17 июня, 2012
Анекдоты про "сибирского валенка" из Ишиму
сочинять не было никакой нужды -
Евтихий Курочкин сам их рождал
одной токмо силою
своего архаикного наиву.
В середине 90-х, выцыганив
у зарубежного Синоду семь тысяч зелёных
на реставрацию ишимского храма,
он, сложив их у сердца,
из Нью-Йорку прилетел в Москву.
Из Москвы решил на радостях
заскочить в Питер,
заместо сидячей плацкарты
вольготно шиканув на купе в мягком вагоне.
Соседом его оказался горе-бизнесмен,
коего "кинули" подельники:
бандюганы поставили его "на счётчик",
и вот тяперича он ехал на вольную смерть,
поскольку к завтрешнему дни
должен был возвернуть
пять тысяч долларов
при шаром покати карманах.
Ишимский владыченька,
не долго раздумуя,
от сердца отъял толстую пачку
америкоских зелёных
и своей натруженной на черных работах
мозолистой дланию
отслюнявил, не дрогнув,
этому прохиндею и подсадной утке
пять тыщ долларов,
по тем временам - сумму в матушке России огроменную.
Про бригаду мошенников,
работавших в поездах,
челночивших меж двух столиц,
ведал весь Питер:
народу попроще
они подсыпали в водочку "клофелинчик" -
у вырубившихся и заспавших обчищая карманы,
а мягковагонникам и потому господам,
скорее всего с сантиментами,
исповедывались уже
самые настоящие профи,
рассказывая подобные душещипательные
байки из склепу...»
отсюда
«От худого присловия...
14 июня, 2012
Кликали Евтихия Курочкина за глаза "сибирским валенком",
в чём присутствует своя доля правды:
такими русичи, по простоте своей,
схожие с анекдотными чукчами,
возможно, и были в веце так осмьнадцатом.
Уродился Иван Тимофеевич Курочкин
в сибирском Ишиме - граде корневом,
с непременным для обывателя
родовым древом,
уходящем - то ли к казачеству,
то ли к самому варнацкому племени.
В отрочестве и юности своей Ванятка
мыслил себя художником и не от слова "худо",
мастачащим при заводе
к первому мая лозунги да знамёна с Лукичёвским профилем,
а настоящим - великим, единственно неповторимым,
как Микеланджело или хотя бы как Клевер.
Для чего и поступал в Репу,
то бишь Лениградскую Академию Художеств имени Ильи Репина:
раз за разом, семь лет подряд,
безо всякаго на то успеху,
пока уже совсем от провального отчаяния
не оказался в стенах Загорской бурсы,
ступив тем самым на стезю кутейника,
каковая к присловью "худо",
к всеобщему несчастию колокольного племени,
имеет самое сродственно-корневое сближение...»
отсюда
«Во глубине сибирских руд...
14 июня, 2012
Игумен Евтихий Курочкин
мог бы и доселе оставаться ишимским священником,
анонимным добрым пастырем,
смиренно тянущим соборную лямку,
каких тысячи на Руси великой,
не случись в 1987-м с его медвежачье сибирским углом
отчаянной напасти: полгода архиебискуп Феодосий Працюк
тянул времячко со своим появлением
в ссыльной для него епархии
и, наконец-то, изволил в неё заявиться.
От должности Экзарха Средней Европы
сего "чекиста в рясе"
Священной Синод вынужден был ослобонить
в силу ужасного проколу:
советский офицер, у какого сей деспота
изнасильничал жёну,
прямо "на духу" - на духовной исповеди -
выстрелил в Феодосия Працюка,
когда тот стоял в Берлинском соборе
у престола, в полном деспотном облачении,
"горе имеим сердца":
метил в сердце, но попал - (не) к счастию -
только в деспотное плечо.
Залечив рану, долгополый Дон Жуан
спустя шесть месяцев
сопутешествовал во глубину сибирских руд
и был несказанно обрадован:
кутейной люд оказался сплошь чукчами -
бери их голенькими и делай с ними что хошь.
В Омске и Тюмени, как подлинной феодал,
владыченька Хфеодосий
установил право первой нощи,
соорудил настоящий гарем,
в ненасытно блудном разжении
кидаясь на всё, что вкруг него движилось:
ставленников, их жён,
иподьяконов, смазливых мальчиков-пономарей,
маститых протопопов, дородных попадей
и их малолетних попят.
Кутейные чукчи глотали слёзы,
но молчаливо, закусив губы,
отправлялись на деспотный сексодром,
и только игумену Евтихию Курочкину
хватило смелости
пойти наперекор сей
"поповско-холопьей повинности"...»
отсюда
"Что немцу смерть...
15 июня, 2012
В Зарубежной Церкви игумена Евтихия Курочкина
пленил своим дойче-обаванием,
конечно же, мюнхенский ебискуп Марк Арндт:
постник, молитвенник, нестяжатель, благотворитель.
Немец во православии неукоснительно свершал
полный богослужебный круг,
нисколечки не утомляясь
и перемежая его канцелярским неразгибоном.
По возвращении из-за бугра
в родимый Ишим,
Курочкин начинает буквально копировать
сею человек-машину:
каждый Божий день служить литургию.
Деспота Марк не ел практически ничего
в постные дни,
и Евтихий подъял на себя
такое же - по Брэгу - "разгрузочное голодание".
После храмовых молитвословий
и без крохи хлебной корочки во рту,
Курочкин, закатав полы подрясника,
самоотверженно, в буквальном смысле, ишачил
на церковном котловане.
И поскольку Марк не имел собственной келии
и спал на полу в простенке,
за порожиком своего духовного офиса,
то и Евтихий отказался от привольного бытования
в рубленном пятистенке
и почивал, свернувшись калачиком,
чуть ли не на паперти
возрождаемого собору..."
отсюда
"Горячее сердце...
15 июня, 2012
Епископство, на которое Евтихия Курочкина
так массированно подбивал и протежировал
мюнхенский благодетель владыченька Марк Арндт,
обернулось для ишимского сидельца
душевной драмой
и оказалось жаровней
с пылающими угольками,
на каковой и без того "горячее сердце"
Евтихия Курочкина выгорело изнутри,
а его самого к юбилейному пятидесятилетию
обратило в сильно уже
немощствующую развалину.
Деспотство, коего Евтихий сподобился в 1994-м,
на поверку явилось бюрократной канцелярщиной,
ежедненной приходо-исходной писаниной,
а архипастырство на протяжении всех лет -
непрестанным, на сердце отпечетлевающимся рубцами, наваждением.
Ежели в Ишиме приходская жизнь
протекала тихостно и благостно
и подобилась журчащему ручейку
под благосеннолиственным покровом,
то вне родимого дому -
бытие российских приходов,
поминавших митрополита Виталия Устинова -
напоминало клинику для душевных больных.
Если ишимские бабульки
в простоте сердечной молились,
то в Питере али в Москве,
тамошние "стоятели в истине"
не столько молились,
сколько строго следили -
насколько правильно молится их архипастырь.
Курочкин очень гордился,
что в Сибири на приходах
служат намного "дольше",
чем в Центральной России,
однако после его служения
в столице московитов,
вместо слов привычной благодарности,
починались "кунвертные", как он сам говаривал,
к нему претензии: "А где на вашей службе
вычитанные междучасия,
а где положенная по Уставу семнадцатая кафисма,
где уставные чтения на седальных и по чтению Евангелия,
почему канон не на четырнадцать, а только на шесть?
Да Вы, владыка, святый Типикон
крипто-сергиански перевираете?!"».
отсюда
«Как зверь в загоне....
16 июня, 2012
С отечьим духовенством,
перешедшим под знамя русского зарубежья,
у владыки Евтихия Курочкина
отношения тоже никак не складывались.
Как по причине его художно-эстетической натуры,
не терпевшей никакой подделки, с Валентином Русанцовом
и его суздалитской поповкой он разошёлся сразу:
"Там вообще в алтаре никто не молится -
гвалт во время службы стоит,
как на рыночной площади!"
Так и потому, что на него самого смотрели,
как на "выскочку" и как на "засланного казачка",
обложив его как загонного зверя.
Повсюдушно истинутоправославные
ходили за ним с диктофоном,
записывая его службы, проповеди,
но самый настоящий цирк починался
на постлитургической "вечери любви".
Воспросцы задавались Евтихию с подковыркою,
и после его архипастырских визитов,
в Нью-Йорский Синод
отправлялись вёрстные "телеги":
"Надеемся, что Архиерейским Синодом
будут приняты канонические меры воздействия
в отношении лжеепископа Евтихия,
с тем чтобы он принес публичное покаяние
за проповедуемую им ересь"».
отсюда
«Байки из склепу...
17 июня, 2012
Анекдоты про "сибирского валенка" из Ишиму
сочинять не было никакой нужды -
Евтихий Курочкин сам их рождал
одной токмо силою
своего архаикного наиву.
В середине 90-х, выцыганив
у зарубежного Синоду семь тысяч зелёных
на реставрацию ишимского храма,
он, сложив их у сердца,
из Нью-Йорку прилетел в Москву.
Из Москвы решил на радостях
заскочить в Питер,
заместо сидячей плацкарты
вольготно шиканув на купе в мягком вагоне.
Соседом его оказался горе-бизнесмен,
коего "кинули" подельники:
бандюганы поставили его "на счётчик",
и вот тяперича он ехал на вольную смерть,
поскольку к завтрешнему дни
должен был возвернуть
пять тысяч долларов
при шаром покати карманах.
Ишимский владыченька,
не долго раздумуя,
от сердца отъял толстую пачку
америкоских зелёных
и своей натруженной на черных работах
мозолистой дланию
отслюнявил, не дрогнув,
этому прохиндею и подсадной утке
пять тыщ долларов,
по тем временам - сумму в матушке России огроменную.
Про бригаду мошенников,
работавших в поездах,
челночивших меж двух столиц,
ведал весь Питер:
народу попроще
они подсыпали в водочку "клофелинчик" -
у вырубившихся и заспавших обчищая карманы,
а мягковагонникам и потому господам,
скорее всего с сантиментами,
исповедывались уже
самые настоящие профи,
рассказывая подобные душещипательные
байки из склепу...»
отсюда