Семейной аутизм...
Вряд ли стоит задаваться нынче
праздными вопрошаниями:
переворачиваются ли в гробах
жертвы февраля и октября 1917-го,
явственно ощущая,
как по их косточкам топчется,
тусуясь сутками напролёт,
молодёжная кодла:
"Не жертвы - герои,
лежат под этой могилой,
не горе, а зависть,
рождает судьба ваша
в сердцах всех благородных потомков:
в красные страшные дни,
славно вы жили
и умирали прекрасно..."
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post17737816/
Насчёт "зависти"
просветит графоман министр
Анатолий Васильевич Луначарский,
хотя, конечно же, загнул
и явно не был пророком -
ибо кто-то из этих нынче "благородных" потомков,
уже свернувшись калачиком,
отбросил копыта,
отдаваясь гефсиманствующей
мороке всесильнаго Морфея,
а кто-то, подобенно "воинам стрегущим",
продолжает бдеть
у огньснедающего кострища.
Сиротством веет от нынешних юных
столь же очевиденно,
как и от послевоенной безотцовщины:
родной их дом для них - всего лишь ночлежка,
а "родаки" и "предки"
не более как назойливыя "шнурки в стакане".
Пуповина семейственного бытия
рвется повсеместно,
обнаруживая всеотечью эпидемию
энтропийного распада.
Михаил Осипович Меньшиков,
на пороге конца девятнадцатого, железнаго веку,
в "Началах жизни"
уже тогда печальственно засвидетельствовал,
что и в семьях питерских бар,
и в семьях самой
"передовой интеллигенции",
и даже в плодовитых семействах
столичного духовенства,
пребывало повсюдушное
противостояние "отцов и детей",
семейный аутизм,
где никто не слышит
и даже просто не способен
уже слышать друг друга.
В этом разрыве
он, пожалуй, первый
тогда и почувствовал
предвестие первых
над матушкой Россией
революционно-апокалипсных сполохов.
"Семьи в России
как не было,
так и нет, -
очень метко заметил в 1912-м
Николай Александрович Бердяев, -
если понимать под семьей,
конечно же, не домашний зверинец,
а способность наследовать
от отца к сыну,
от матери к дочери
вечные,
не собираемые на земле,
непреходящие ценности"...
праздными вопрошаниями:
переворачиваются ли в гробах
жертвы февраля и октября 1917-го,
явственно ощущая,
как по их косточкам топчется,
тусуясь сутками напролёт,
молодёжная кодла:
"Не жертвы - герои,
лежат под этой могилой,
не горе, а зависть,
рождает судьба ваша
в сердцах всех благородных потомков:
в красные страшные дни,
славно вы жили
и умирали прекрасно..."
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post17737816/
Насчёт "зависти"
просветит графоман министр
Анатолий Васильевич Луначарский,
хотя, конечно же, загнул
и явно не был пророком -
ибо кто-то из этих нынче "благородных" потомков,
уже свернувшись калачиком,
отбросил копыта,
отдаваясь гефсиманствующей
мороке всесильнаго Морфея,
а кто-то, подобенно "воинам стрегущим",
продолжает бдеть
у огньснедающего кострища.
Сиротством веет от нынешних юных
столь же очевиденно,
как и от послевоенной безотцовщины:
родной их дом для них - всего лишь ночлежка,
а "родаки" и "предки"
не более как назойливыя "шнурки в стакане".
Пуповина семейственного бытия
рвется повсеместно,
обнаруживая всеотечью эпидемию
энтропийного распада.
Михаил Осипович Меньшиков,
на пороге конца девятнадцатого, железнаго веку,
в "Началах жизни"
уже тогда печальственно засвидетельствовал,
что и в семьях питерских бар,
и в семьях самой
"передовой интеллигенции",
и даже в плодовитых семействах
столичного духовенства,
пребывало повсюдушное
противостояние "отцов и детей",
семейный аутизм,
где никто не слышит
и даже просто не способен
уже слышать друг друга.
В этом разрыве
он, пожалуй, первый
тогда и почувствовал
предвестие первых
над матушкой Россией
революционно-апокалипсных сполохов.
"Семьи в России
как не было,
так и нет, -
очень метко заметил в 1912-м
Николай Александрович Бердяев, -
если понимать под семьей,
конечно же, не домашний зверинец,
а способность наследовать
от отца к сыну,
от матери к дочери
вечные,
не собираемые на земле,
непреходящие ценности"...