Прешедый внезапу...
У питерского безумия нет начала или конца,
но есть свое лицо
и свои личины
приросших к нему "и уже не оторвать"
подделочных масок,
своё апофатическое развитие,
своё неповторимое становление,
когда вроде как банальная "душевная болезнь" превращается
в особый вид
эстетски утончённого
культурного делания.
Пожалуй, больше всего для пропаганды нашего бренду
постарался Фёдор Михалыч:
у него вообще нет ни одного "нормального" героя.
И первыя, кажется, немцы и заметили,
что в романах Достоевского вообще
никто и никогда "не работает",
а токмо и делают,
что ходют с топорами да кухонными ножиками,
сидят у трактирной стойки
да размусоливают тары-бары о "слезинке робёночка".
И разве "идиот", князь Мышкин,
с пеною у рта
и пересчитывающий головушкой ступени,
не есть ли в представлении девятнадцатого веку
тот самый, вроде как пришедый внезапу, новый Христос,
какой, по слову Александра Герцена,
ежели бы и вправду явился в те времена,
то тут же бы и был отправлен
поначалу в полицейский участок,
а потом и в "жёлтый дом"?
но есть свое лицо
и свои личины
приросших к нему "и уже не оторвать"
подделочных масок,
своё апофатическое развитие,
своё неповторимое становление,
когда вроде как банальная "душевная болезнь" превращается
в особый вид
эстетски утончённого
культурного делания.
Пожалуй, больше всего для пропаганды нашего бренду
постарался Фёдор Михалыч:
у него вообще нет ни одного "нормального" героя.
И первыя, кажется, немцы и заметили,
что в романах Достоевского вообще
никто и никогда "не работает",
а токмо и делают,
что ходют с топорами да кухонными ножиками,
сидят у трактирной стойки
да размусоливают тары-бары о "слезинке робёночка".
И разве "идиот", князь Мышкин,
с пеною у рта
и пересчитывающий головушкой ступени,
не есть ли в представлении девятнадцатого веку
тот самый, вроде как пришедый внезапу, новый Христос,
какой, по слову Александра Герцена,
ежели бы и вправду явился в те времена,
то тут же бы и был отправлен
поначалу в полицейский участок,
а потом и в "жёлтый дом"?