"Похороните меня за плинтусом"...
"Похороните меня за плинтусом" Павла Санаева,
скандально прогремевшая "повесть о детстве"
в постановке Игоря Коняева в "Балтийском доме".
Четыре часа ора, истошного крику и гаму,
бегания друг за дружкой с кухонными ножиками
и топориками для разделки мяса:
"Я тебя породила - я тебя и убью, сучка!"
К антракту даже у меня, "видавшего виды",
заболело сердце и голова,
и что совсем было удивительно,
никто со спектакля ведь так и не сбежал -
ни критики, ни профессиональные театроведки,
ни сама публика, проплатившая за билетик
цену, равносильную месячной пенсии по инвалидности.
Павел Санаев, очевидно, не мог не написать эту повесть,
вскрыв душевный нарыв, а иначе бы задохнувшись,
переступая через все и всяческие табу
и вынося сор из избы своей собственной семейки,
находившейся, как известно, на вершине
советского культурного Олимпу:
дедушка - "потаскун, пиздун и оскотинившаяся сволочь",
народный артист СССР Всеволод Васильевич Санаев,
http://www.krugosvet.ru/articles/87/1008777/I40003DC.jpg
лояльностью заслуживший право играть в сталинские годы
положительных киногероев
и сыгравший тогда
бесчисленное количество парторгов и секретарей горкомов,
директоров заводов, строек коммунизму,
колхозов и тракторных МТС
и одновременно любимца публики
за щемящую душевность,
если вспомнить хотя бы сыгранного им "профессора филолога" -
случайного попутчика по пути к куротному морю
из шукшинских "Печки лавочки".
Мамочка - "Чумочка, бубонная чума, проститутка" -
московская актриса Елена Санаева
и отчим - "плюгавый карлик-кровопийца" Ролан Быков.
Всех мы их ведали по вершине айсберга, лубку 70-х,
вызывавшему зависть и обожание у смертных
по внешнему окрыточному благопристою -
в те годы в киосках ведь ещё продавались киноактёрные открытки
и часто любовно собирались девичьей рукою в отдельные
украшенные ещё и виньетками альбомы:
дамские грёзы и мечты о невозможном счастии.
На сцене же обнаруживается у этих небожителей
медленное и протяжное хождение
по кругам самого настоящего семейного аду:
делёжка девятилетнего Сашули (Игоря Скляра) -
"идиота, выблядка поблядушки",
испеляющая друг к друг любовь-ненависть
и настоящая, не на жизнь, а на смерть, семейная война.
Сам Сашуля, в громадной сталинской квартире
и в детстве тех же 70-х
(среди залежей и тюков с дефицитными банками красной икры,
сервелата, сёмги и шоколада)
с преизбытком "полной чаши" -
всё время скорчивается и всё время сжимается,
точно пытается "вернуть билетик" и
возвернуться в материнское ложе:
"Я же тебя рожала!" - "Не надо было, мама, меня рожать!"
По существу - это своебразный "римейк":
повторение повторения тех же самых Гогинских (Товстоногова) "Мещан",
где солирует вместо Лебедева -
а у Максима Горького мужланного самодурства,
уже бабий садизм в гротескном сумашествии
не менее гениальной Эры Зиганшиной - "бабульки",
как плевок и отмщение за судьбу
вместо несостоявшейся великой актрисы -
московской домохозяйки.
А зритель на этой чернушной "бытовухе"
сидит заворожённый,
точно сам вспоминает сцены
из собственного "счастливого детства",
где папы и мамы, вырвавшись из благоприличия на работе,
вечером дома, по-садистки, "оттягивались" на самых беззащитных -
на собственных детях -
за разбитую хрустальную вазу или двойку в дневнике.
Собственно, все "гомо советикус"
и вываливались во взрослую жизнь
уже как подранки, с покалеченной психикой
инвалиды семейного фронту.
Домашний садизм являлся ведь нормой
и в дореволюционной России
и только им можно объяснить явление
на престоле "русского Гамлета" - Павла Первого,
и то, почему, когда его убивали премерзко
в собственной же спальне Инженерного замку,
в соседнем зале сидел, всё слыша,
трясясь от страху Александр Палыч - его юный наследничек.
Тем же можно объяснить, почему именно из
именитых поповских семейств
выходило столько бомбистов и революционеров
или просто ярых безбожников и циничных афеистов.
Этим, пожалуй, и объясняется
традиционная в русской журналистике и
беспощадная жестокость и площадная ругань в полемике,
где даже в богословии господа, типа Аскоченского,
затравливали жертву, как бешеную собаку.
Объясняется этим и тот надлом и надрыв,
где всё талантливое в России,
по обыкновению, совсем рано спивалось и продолжает успешливо спиваться.
Быть русским в России - это ведь не национальность,
это, скорее, диагноз.
И мы все в русском "котловане" -
в равной степени такие же жертвы,
как и в ней же - палачи.
И из семейных садков эта любовь-ненависть, переливаясь
зловонными миазмами, зачастую заполоняет и закулисье
самых именитых театров
и изливается в мир симфонной "Заслуги",
где на филармонных подмостках
все выряжены в смокинги и повязаны в бабочки,
и в церковном алтаре,
прежде всего, зачастую видишь перекошанное от злобы
личико "Его Высокопреосвященства":
"Молитвами святаго влыдыки нашего..."
Потому, видно, и сам постановщик, самый талантливый выученик
мелкодемонического садизму Лёвушки Додина, Игорь Коняев,
не был бы самим собою,
ежили бы в конце спектаклю не свёл бы счёты
с ненавистным ему миром театральных снобов:
Эра Зиганшина, "бабулька", оборачивается к зрителю
и в гробовой тишине, после долгой паузы,
медленно и вестко произносит:
"Проклинаю всех Вас!
Всех Вас проклинаю!
Будьте все Вы до единого прокляты!"
скандально прогремевшая "повесть о детстве"
в постановке Игоря Коняева в "Балтийском доме".
Четыре часа ора, истошного крику и гаму,
бегания друг за дружкой с кухонными ножиками
и топориками для разделки мяса:
"Я тебя породила - я тебя и убью, сучка!"
К антракту даже у меня, "видавшего виды",
заболело сердце и голова,
и что совсем было удивительно,
никто со спектакля ведь так и не сбежал -
ни критики, ни профессиональные театроведки,
ни сама публика, проплатившая за билетик
цену, равносильную месячной пенсии по инвалидности.
Павел Санаев, очевидно, не мог не написать эту повесть,
вскрыв душевный нарыв, а иначе бы задохнувшись,
переступая через все и всяческие табу
и вынося сор из избы своей собственной семейки,
находившейся, как известно, на вершине
советского культурного Олимпу:
дедушка - "потаскун, пиздун и оскотинившаяся сволочь",
народный артист СССР Всеволод Васильевич Санаев,
http://www.krugosvet.ru/articles/87/1008777/I40003DC.jpg
лояльностью заслуживший право играть в сталинские годы
положительных киногероев
и сыгравший тогда
бесчисленное количество парторгов и секретарей горкомов,
директоров заводов, строек коммунизму,
колхозов и тракторных МТС
и одновременно любимца публики
за щемящую душевность,
если вспомнить хотя бы сыгранного им "профессора филолога" -
случайного попутчика по пути к куротному морю
из шукшинских "Печки лавочки".
Мамочка - "Чумочка, бубонная чума, проститутка" -
московская актриса Елена Санаева
и отчим - "плюгавый карлик-кровопийца" Ролан Быков.
Всех мы их ведали по вершине айсберга, лубку 70-х,
вызывавшему зависть и обожание у смертных
по внешнему окрыточному благопристою -
в те годы в киосках ведь ещё продавались киноактёрные открытки
и часто любовно собирались девичьей рукою в отдельные
украшенные ещё и виньетками альбомы:
дамские грёзы и мечты о невозможном счастии.
На сцене же обнаруживается у этих небожителей
медленное и протяжное хождение
по кругам самого настоящего семейного аду:
делёжка девятилетнего Сашули (Игоря Скляра) -
"идиота, выблядка поблядушки",
испеляющая друг к друг любовь-ненависть
и настоящая, не на жизнь, а на смерть, семейная война.
Сам Сашуля, в громадной сталинской квартире
и в детстве тех же 70-х
(среди залежей и тюков с дефицитными банками красной икры,
сервелата, сёмги и шоколада)
с преизбытком "полной чаши" -
всё время скорчивается и всё время сжимается,
точно пытается "вернуть билетик" и
возвернуться в материнское ложе:
"Я же тебя рожала!" - "Не надо было, мама, меня рожать!"
По существу - это своебразный "римейк":
повторение повторения тех же самых Гогинских (Товстоногова) "Мещан",
где солирует вместо Лебедева -
а у Максима Горького мужланного самодурства,
уже бабий садизм в гротескном сумашествии
не менее гениальной Эры Зиганшиной - "бабульки",
как плевок и отмщение за судьбу
вместо несостоявшейся великой актрисы -
московской домохозяйки.
А зритель на этой чернушной "бытовухе"
сидит заворожённый,
точно сам вспоминает сцены
из собственного "счастливого детства",
где папы и мамы, вырвавшись из благоприличия на работе,
вечером дома, по-садистки, "оттягивались" на самых беззащитных -
на собственных детях -
за разбитую хрустальную вазу или двойку в дневнике.
Собственно, все "гомо советикус"
и вываливались во взрослую жизнь
уже как подранки, с покалеченной психикой
инвалиды семейного фронту.
Домашний садизм являлся ведь нормой
и в дореволюционной России
и только им можно объяснить явление
на престоле "русского Гамлета" - Павла Первого,
и то, почему, когда его убивали премерзко
в собственной же спальне Инженерного замку,
в соседнем зале сидел, всё слыша,
трясясь от страху Александр Палыч - его юный наследничек.
Тем же можно объяснить, почему именно из
именитых поповских семейств
выходило столько бомбистов и революционеров
или просто ярых безбожников и циничных афеистов.
Этим, пожалуй, и объясняется
традиционная в русской журналистике и
беспощадная жестокость и площадная ругань в полемике,
где даже в богословии господа, типа Аскоченского,
затравливали жертву, как бешеную собаку.
Объясняется этим и тот надлом и надрыв,
где всё талантливое в России,
по обыкновению, совсем рано спивалось и продолжает успешливо спиваться.
Быть русским в России - это ведь не национальность,
это, скорее, диагноз.
И мы все в русском "котловане" -
в равной степени такие же жертвы,
как и в ней же - палачи.
И из семейных садков эта любовь-ненависть, переливаясь
зловонными миазмами, зачастую заполоняет и закулисье
самых именитых театров
и изливается в мир симфонной "Заслуги",
где на филармонных подмостках
все выряжены в смокинги и повязаны в бабочки,
и в церковном алтаре,
прежде всего, зачастую видишь перекошанное от злобы
личико "Его Высокопреосвященства":
"Молитвами святаго влыдыки нашего..."
Потому, видно, и сам постановщик, самый талантливый выученик
мелкодемонического садизму Лёвушки Додина, Игорь Коняев,
не был бы самим собою,
ежили бы в конце спектаклю не свёл бы счёты
с ненавистным ему миром театральных снобов:
Эра Зиганшина, "бабулька", оборачивается к зрителю
и в гробовой тишине, после долгой паузы,
медленно и вестко произносит:
"Проклинаю всех Вас!
Всех Вас проклинаю!
Будьте все Вы до единого прокляты!"