Властитель дум
Иногда даже было неловко смотреть,
на трепет и благоговение
маститого архимандрита
перед учёными степенями и званиями,
и как он,
словно на наживку
легко клевал
на академных чернорабочих от науки.
Честолюбие у Валентинушки,
как впрочем и у всех монашествующих,
было преогромным,
и в досужих мечтаниях,
он по ещё тогдашней молодости,
примерял на себя то тогу профессора истории,
то КэГеБэшнополковничьи погоны,
то ношу маститого писателя,
то зарешечено оконце политического диссидента,
то тяжёлое бремя гениального философа.
Хотелось быть ему властителем дум,
а не заурядным попом,
посреди огуречных огородов.
Гонор то - огромный,
а образование - только духовна академия,
что и означало лишь гулькин нос,
и терпкое ощущение,
что за зубрёжом, долбёжом и ковырянием в носу,
он так ничему, бедняга, и не научился…
Собрал он по тому времени,
довольно неплохую библиотеку,
много кого почитывал,
днями мог готовиться к проповеди,
и принялся было за написание,
в виде «Писем к другу»,
фундаментального историософского труда,
какой и должен был вскрыть все наши недуги и
явственно указать всем нам
свет в конце тоннеля.
Но после первого,
и правда, недурного вступления,
и ещё двух трёх ярких писем,
он как - то внезапно взял и сдулся:
мало ведь кто навык у нас к
систематичному вытягиванию
учёной лямки,
и сам дух провинциальной летаргии
тоже ведь берёт любого война духовного,
словно в кокон
и обволакивает инерцией да истомой,
и даже с хорошими задатками
начинателя,
связывает тот прелый душок
и по рукам
и по ногам также.
И оставалось только плюнуть
на все возможные светские карьеры,
и оставаясь обыкновенной КГБшной шохой,
среди «а ля рюсс» балагану,
расти только по церковнай линии - в ебискупы.
Ничего в том пожелании честолюбном,
для людей его звания,
особенного и не было.
И недаром бытовала анекдотная оговорка,
когда при постриге,
приползшего к амвону отрока
вопрошают:"Почто пришел еси брате?" -
«Жития хочу… архирейскаго!».
И ежели некий безъусай вьюноша
и сейчас помышляет о клобуке,
то непременно, чтоб был тот
почти что сразу,
с брульянтовым крестиком,
а то и грезит самоуверенно
и о белом кукуле с серафимовыми лентиями:
«Вот стану патриарсем,
ужо как покажу я вам!»
Не знаю какая лучше - эта мания величия,
или же другая жажда - во чтобы то ни стало
стать святым и
писаться крупным шрифтом
во православных святцах.
В истории церковной монаси
смирением да послушанием -
обетными добродетелями
никогда ведь и не славились,
а напротив - ропотом да борением,
стропотностью и упорством.
Все бунты церковныя на них собственно и держались,
и когда в Церкви побеждала ересь
и архиреи да белыя попы вспоминая
приснозаветное правильце:
«Знал Галилей, что вертится земля,
но у него была семья» ,
послушливо склоняли свои выи
пред в червленых ризах
блядословным императором,
то одни только монаси
имели мужество ратоборствовать
супротив его рогатого супостатства...
Обвешан был наш честнейший архимандрит
всевозможными орденами и знаками почёта,
с КГБэшным тылом были наведены
прочныя мосты,
и дальше толкать его пытался
его наперстный дружок -
сам тогдашний управделами
митрополит Таллинский Алексий Ридигер,
но здесь то и нашла коса на камень,
и стенкой стала на пути к его ебискупству
тогдашняя троица - патриарсь Пимен Извеков,
митрополит Серапион Владимирский,
и епископ Алексий Кутепов -
отец, родной сынок и единственный внучёчек -
в анфас, как на подбор - вылитыя копии.
Взялись оне за руки, стали рядышком,
так что и на танке
было бы и не проехать…
на трепет и благоговение
маститого архимандрита
перед учёными степенями и званиями,
и как он,
словно на наживку
легко клевал
на академных чернорабочих от науки.
Честолюбие у Валентинушки,
как впрочем и у всех монашествующих,
было преогромным,
и в досужих мечтаниях,
он по ещё тогдашней молодости,
примерял на себя то тогу профессора истории,
то КэГеБэшнополковничьи погоны,
то ношу маститого писателя,
то зарешечено оконце политического диссидента,
то тяжёлое бремя гениального философа.
Хотелось быть ему властителем дум,
а не заурядным попом,
посреди огуречных огородов.
Гонор то - огромный,
а образование - только духовна академия,
что и означало лишь гулькин нос,
и терпкое ощущение,
что за зубрёжом, долбёжом и ковырянием в носу,
он так ничему, бедняга, и не научился…
Собрал он по тому времени,
довольно неплохую библиотеку,
много кого почитывал,
днями мог готовиться к проповеди,
и принялся было за написание,
в виде «Писем к другу»,
фундаментального историософского труда,
какой и должен был вскрыть все наши недуги и
явственно указать всем нам
свет в конце тоннеля.
Но после первого,
и правда, недурного вступления,
и ещё двух трёх ярких писем,
он как - то внезапно взял и сдулся:
мало ведь кто навык у нас к
систематичному вытягиванию
учёной лямки,
и сам дух провинциальной летаргии
тоже ведь берёт любого война духовного,
словно в кокон
и обволакивает инерцией да истомой,
и даже с хорошими задатками
начинателя,
связывает тот прелый душок
и по рукам
и по ногам также.
И оставалось только плюнуть
на все возможные светские карьеры,
и оставаясь обыкновенной КГБшной шохой,
среди «а ля рюсс» балагану,
расти только по церковнай линии - в ебискупы.
Ничего в том пожелании честолюбном,
для людей его звания,
особенного и не было.
И недаром бытовала анекдотная оговорка,
когда при постриге,
приползшего к амвону отрока
вопрошают:"Почто пришел еси брате?" -
«Жития хочу… архирейскаго!».
И ежели некий безъусай вьюноша
и сейчас помышляет о клобуке,
то непременно, чтоб был тот
почти что сразу,
с брульянтовым крестиком,
а то и грезит самоуверенно
и о белом кукуле с серафимовыми лентиями:
«Вот стану патриарсем,
ужо как покажу я вам!»
Не знаю какая лучше - эта мания величия,
или же другая жажда - во чтобы то ни стало
стать святым и
писаться крупным шрифтом
во православных святцах.
В истории церковной монаси
смирением да послушанием -
обетными добродетелями
никогда ведь и не славились,
а напротив - ропотом да борением,
стропотностью и упорством.
Все бунты церковныя на них собственно и держались,
и когда в Церкви побеждала ересь
и архиреи да белыя попы вспоминая
приснозаветное правильце:
«Знал Галилей, что вертится земля,
но у него была семья» ,
послушливо склоняли свои выи
пред в червленых ризах
блядословным императором,
то одни только монаси
имели мужество ратоборствовать
супротив его рогатого супостатства...
Обвешан был наш честнейший архимандрит
всевозможными орденами и знаками почёта,
с КГБэшным тылом были наведены
прочныя мосты,
и дальше толкать его пытался
его наперстный дружок -
сам тогдашний управделами
митрополит Таллинский Алексий Ридигер,
но здесь то и нашла коса на камень,
и стенкой стала на пути к его ебискупству
тогдашняя троица - патриарсь Пимен Извеков,
митрополит Серапион Владимирский,
и епископ Алексий Кутепов -
отец, родной сынок и единственный внучёчек -
в анфас, как на подбор - вылитыя копии.
Взялись оне за руки, стали рядышком,
так что и на танке
было бы и не проехать…