(no subject)
Когда "заскучал" вдруг
царь-батюшка Алексей Михалыч в своих теремах,
то заводить стал диковины заморския:
в Измайлово стал разводить русский виноград,
дыни бухарския и трухменския,
гарбузы шемахинския,
тыквы астраханския - "долгошеи",
кизил кавказский,
дули венгерския,
пальмы финиковыя.
В 1648 запретив указом "позорища всякия":
петь песни, водить медведей и бить в ладоши,
"устраивать плясавицы с сучками",
"жёнкам и девкам скакать на досках",
играть в шахматы,
накладывать "личины" и "хари" на себя,
и приказав жечь нещадно "гудебныя бесовския сосуды",
для себя родненькаго Алексей Михалыч,
выписал пастора Иоганн Готфрид Грегори,
чтоб "учинять и всякии комедии строить",
для чего в селе Преображенском
и построили "комедийную хоромину".
Выписанные мастера из Персии
на сафьянном государевом заводе
выделывали кожи мягкие для сапог узорных.
На двух заводах стеклянных,
под присмотром умельцев венецианских,
лили скляницы венецейки,
тогда же, потехи ради,
отлили и стаканы в четверть ведра
и саженную "царь-рюмку".
Потом завели в храмах пение партесное,
на манер польского,
образа и росписи настенные,
по примеру тех,
что находили в книгах немецких,
выписали патриархов,
сначала антиохйского Макариоса,
потом "побираться" понаехали и все остальные.
Затем - известные "справы" патриарха Никона,
и самый печальный в земле русской раскол...
Когда же в вотчине владыки Лавра -
монастыре и семинарии -
лет десять назад,
вдруг завели "офис",
с пальмами в кадушках,
стало понятно, что "заскучали" и зарубежники,
в своей американской тьмутаракани.
Помню, как ещё лет тридцать назад,
ныне уже покойный протодиакон Андрюша Чижов,
разнагольствовал на кухне:
"В Париже хоть богословие было,
хоть какой-никакой, но парижский "шик",
в Американской хоть Шмеман и писать, и говорить умеет,
а что, спрашивается, у "зарубежников"?
Образование - только что с ятями писать умеют,
в остальном - зубрёж, долбёж и ковырянье в носу -
гробовая тишина и молчание.
И молчат-то ведь уже потому,
что этим закарпутским лапотникам уже давно нечего сказать,
а ведь и умирает человек именно тогда,
когда вдруг оказывается,
что сказать ему в этой жизни уже совсем нечего.
Носятся с "чистотой заветов" и "верностью истине",
как печенег с базукой,
они не то что стрелять,
говорить о них ведь совсем разучились.
Потому что для них эти заветы,
всё равно, что греческая тарабанщина
для какого нибудь Лексея Михалыча.
Сидят в своём чистоплюйном гетто,
и небось завидуют,
что мы всюду ездим и со всеми сослужим".
царь-батюшка Алексей Михалыч в своих теремах,
то заводить стал диковины заморския:
в Измайлово стал разводить русский виноград,
дыни бухарския и трухменския,
гарбузы шемахинския,
тыквы астраханския - "долгошеи",
кизил кавказский,
дули венгерския,
пальмы финиковыя.
В 1648 запретив указом "позорища всякия":
петь песни, водить медведей и бить в ладоши,
"устраивать плясавицы с сучками",
"жёнкам и девкам скакать на досках",
играть в шахматы,
накладывать "личины" и "хари" на себя,
и приказав жечь нещадно "гудебныя бесовския сосуды",
для себя родненькаго Алексей Михалыч,
выписал пастора Иоганн Готфрид Грегори,
чтоб "учинять и всякии комедии строить",
для чего в селе Преображенском
и построили "комедийную хоромину".
Выписанные мастера из Персии
на сафьянном государевом заводе
выделывали кожи мягкие для сапог узорных.
На двух заводах стеклянных,
под присмотром умельцев венецианских,
лили скляницы венецейки,
тогда же, потехи ради,
отлили и стаканы в четверть ведра
и саженную "царь-рюмку".
Потом завели в храмах пение партесное,
на манер польского,
образа и росписи настенные,
по примеру тех,
что находили в книгах немецких,
выписали патриархов,
сначала антиохйского Макариоса,
потом "побираться" понаехали и все остальные.
Затем - известные "справы" патриарха Никона,
и самый печальный в земле русской раскол...
Когда же в вотчине владыки Лавра -
монастыре и семинарии -
лет десять назад,
вдруг завели "офис",
с пальмами в кадушках,
стало понятно, что "заскучали" и зарубежники,
в своей американской тьмутаракани.
Помню, как ещё лет тридцать назад,
ныне уже покойный протодиакон Андрюша Чижов,
разнагольствовал на кухне:
"В Париже хоть богословие было,
хоть какой-никакой, но парижский "шик",
в Американской хоть Шмеман и писать, и говорить умеет,
а что, спрашивается, у "зарубежников"?
Образование - только что с ятями писать умеют,
в остальном - зубрёж, долбёж и ковырянье в носу -
гробовая тишина и молчание.
И молчат-то ведь уже потому,
что этим закарпутским лапотникам уже давно нечего сказать,
а ведь и умирает человек именно тогда,
когда вдруг оказывается,
что сказать ему в этой жизни уже совсем нечего.
Носятся с "чистотой заветов" и "верностью истине",
как печенег с базукой,
они не то что стрелять,
говорить о них ведь совсем разучились.
Потому что для них эти заветы,
всё равно, что греческая тарабанщина
для какого нибудь Лексея Михалыча.
Сидят в своём чистоплюйном гетто,
и небось завидуют,
что мы всюду ездим и со всеми сослужим".