Коварство и любовь...
С отцом Георгием Кочетковым
я последний раз общался в 1997-м.
Этот достаточно больной человек,
которого каждый день колют инсулином
и какой в любой момент может умереть от диабетной комы,
и уже тогда подъявший на себя воз
миссионерского служения по всей матушке России,
с восторгом мне рассказывал,
как его принимали в покоях
и митрополита Владимира Котлярова,
и патриарся всея Руси, Алексия Ридигера.
В здесь и там право правящие деспоты,
отослав посторонние уши,
уверяли отца Жоржа в том, что он им по духу
"самый близкий священник" и "самый родной человек",
что все реформы отца Георгия - это великое благо
для русского православия,
однако, в силу наличия в Церкви "отмороженных зилотов",
они могут сочувствовать ему только приватно:
"Его Святейшество так буквально и сказал мне:
"Считайте отныне меня своим личным - не отцом, а другом и братом!" -
и крепко-крепко обнял меня!"
Я молча внимал восторгам отца Жоржа
и, ведая весьма много чего про обояж,
про интриганныя "коварство и любовь"
тогдашнего Главпеча,
с восхищением думал: "Это ж надо - дожить до седых волос
и оставаться при этом блаженнейшим ребенком!"
Кстати, ровно через две недели после сего дивного монолога,
отца Жоржа с треском и позором запретили,
подставив его так, как умел это соделать токмо
его новоявленный "друг и брат"...
я последний раз общался в 1997-м.
Этот достаточно больной человек,
которого каждый день колют инсулином
и какой в любой момент может умереть от диабетной комы,
и уже тогда подъявший на себя воз
миссионерского служения по всей матушке России,
с восторгом мне рассказывал,
как его принимали в покоях
и митрополита Владимира Котлярова,
и патриарся всея Руси, Алексия Ридигера.
В здесь и там право правящие деспоты,
отослав посторонние уши,
уверяли отца Жоржа в том, что он им по духу
"самый близкий священник" и "самый родной человек",
что все реформы отца Георгия - это великое благо
для русского православия,
однако, в силу наличия в Церкви "отмороженных зилотов",
они могут сочувствовать ему только приватно:
"Его Святейшество так буквально и сказал мне:
"Считайте отныне меня своим личным - не отцом, а другом и братом!" -
и крепко-крепко обнял меня!"
Я молча внимал восторгам отца Жоржа
и, ведая весьма много чего про обояж,
про интриганныя "коварство и любовь"
тогдашнего Главпеча,
с восхищением думал: "Это ж надо - дожить до седых волос
и оставаться при этом блаженнейшим ребенком!"
Кстати, ровно через две недели после сего дивного монолога,
отца Жоржа с треском и позором запретили,
подставив его так, как умел это соделать токмо
его новоявленный "друг и брат"...