Младой мечтатель...
Возвращаясь к прежнему циклу
и к главному островному пассионарию
кронштадтскому пастырю протопопу Иоанну,
надобно заметить, что сей бурсак с Обводного канала
оказался в Кронштадте
волей "счастливаго" случая.
Сыну Сурского дьячка
по окончании академического курса,
в 25 лет отроду,
надлежало возвернуться
в свой Пинего родимый край,
однако возвращаться в сей медвежачий угол
Ивану Ильичу крайне не хотелось.
Схолии "школьного богословия" -
с его долбежом, зубрежом и ковырянием в носу -
давались ему с велией невозмогою,
особенно догматика, кою штудировали
по убористым гросбухам Макария Булгакова.
В классном табеле об успеваемости
фамилия Ивана Сергиева
занимала всегда самую последнюю строчку.
К славе самого распоследняго "троешника"
соседилось и нежелание
примыкать к каким-либо "бурсацким шалостям".
Светской литературою и толстыми журналами,
в отличие от однокашников,
Иван Ильич тож не увлекался
и за время своего пребывания в Петербурге
не посетил ни одного феатронного зрелища.
В Академии к него не было ни друзей,
ни даже приятелей.
Зимним мороком, когда на него нападала
самая "чорная" меланхолия,
оставалась только одна "отдушина" -
полностью отдаваться мечтам.
А грезы Вани Сергиева были тоже кутейного рода:
о предстоянии пред престолом Божием,
но не в захудалом вымороженном храме -
а токмо в градском соборе
и не в каком-нибудь провинцально далеком,
а совсем под столичным боком - в Андреевском,
богоспасаемого града Кронштадта...
и к главному островному пассионарию
кронштадтскому пастырю протопопу Иоанну,
надобно заметить, что сей бурсак с Обводного канала
оказался в Кронштадте
волей "счастливаго" случая.
Сыну Сурского дьячка
по окончании академического курса,
в 25 лет отроду,
надлежало возвернуться
в свой Пинего родимый край,
однако возвращаться в сей медвежачий угол
Ивану Ильичу крайне не хотелось.
Схолии "школьного богословия" -
с его долбежом, зубрежом и ковырянием в носу -
давались ему с велией невозмогою,
особенно догматика, кою штудировали
по убористым гросбухам Макария Булгакова.
В классном табеле об успеваемости
фамилия Ивана Сергиева
занимала всегда самую последнюю строчку.
К славе самого распоследняго "троешника"
соседилось и нежелание
примыкать к каким-либо "бурсацким шалостям".
Светской литературою и толстыми журналами,
в отличие от однокашников,
Иван Ильич тож не увлекался
и за время своего пребывания в Петербурге
не посетил ни одного феатронного зрелища.
В Академии к него не было ни друзей,
ни даже приятелей.
Зимним мороком, когда на него нападала
самая "чорная" меланхолия,
оставалась только одна "отдушина" -
полностью отдаваться мечтам.
А грезы Вани Сергиева были тоже кутейного рода:
о предстоянии пред престолом Божием,
но не в захудалом вымороженном храме -
а токмо в градском соборе
и не в каком-нибудь провинцально далеком,
а совсем под столичным боком - в Андреевском,
богоспасаемого града Кронштадта...