Подарки
Когда мне было шесть, я в алюминиевом тазике вилкой разминала в пюре клубнику, высыпая туда сахар, подсматривая, как он жадно впитывает бледно-розовый сок. Потом заливала молоком, из литровой банки, за которой утром ходила к соседке. У соседки, седовласой красавицы, всегда в голубом или синем ситцевом платье были пчелы, муж без рук от локтя,которые он отморозил когда-то и голубоглазая лайка, которая отогревала его,когда он замерзал в поле. После того, я все смешивала и получалось похоже на мороженное с мякотью, чуть кислинкой, и было особенно важно, чтобы сахар в холодном, из погреба, молоке не успел раствориться и похрустывал на зубах. На самом деле, я не очень любила клубнику, поэтому совершала над ней этот обряд. В основном, в обед, вместо предлагаемой бабушкой жареной картошки с тушенкой или жуткого рассольника. Когда мне было тринадцать, я обнаружила, что мой отец больше никогда не будет со мной играть. Потому, что я взрослею. И все веселые, взахлеб счастливые детские моменты останутся за чертой прорисовывающихся грудей. Папа прекрасно меня пеленал, когда я только родилась, заверяя, что ножки должны быть плотно вместе, чтобы я не вышла косолапой в возраст внимания мужчин. Когда я пряталась в пододеяльнике, он всегда меня находил и щекотал. Когда я читала вслух, он внимательно слушал, а потом, будто бы гордясь мной, просил, кстати без лишней атрибутики, в духе табуретки, читать перед соседом Игорьком и бабушкой. Я заливалась одним из оттенков смущений - красным, и выразительно старалась. Словно бы задыхающаяся радость охватывала меня после беготни по длинному коммунальному коридору, визгов, криков, гармошки, кружений, хохота. Эту радость слышали все соседи, разумеется, раздражались и иногда выходили поворчать. Это было подтверждением, необходимым и несомненным. Отец по-прежнему находит общий и лучший язык с детьми и внуками друзей. И я слышу свое, подтверждающее их счастье, раздражение. Когда мне было девятнадцать, я мечтала,чтобы мне было двадцать пять. И в соответствии представляемому возрасту решилась отдать девственность брюнету. Хотя в моей чудной голове сексуальной образование постперестроечного периода было уже с лишком переполнено и далеко нелакомо предвкушениями и юными вздохами. В девятнадцать я еще не сумела привыкнуть к объему своей груди и даже слегка сутулилась. И страшно удивлялась тому,что на меня интенсивно обращают внимание мужчины, бывало даже умные, а случалось и художники. Кстати, именно художники научили меня любить водку, дешевый бренди и площадь Зодчего Росси. Когда мне было двадцать пять, я была уже сильно замужем и научилась любить готовить. Я мариновала говяжью вырезку под Фрэнка Синатру, читала самые циничные книги и оставалась восторженной и преклоненной перед красотами своего возраста. Также я осознала свою болезненную страсть к подаркам. Зудящую необходимость дарить свои самые нежно-любимые вещи,книги,украшения как значимым, так и сиюминутным людям. Как будто бы можно было избавиться от того, что во мне так сильно восхищает и вызывает любовь ко мне. Я так часто пыталась одарить(отделаться) всех, их, людей. Возьмите. Попробуйте. Сохраните. Цитируйте. Извольте. Забудьте. Выбросите. Зачем я себе? И нету вовсе никакой ценности в моей игристой жизни. Я лишь прячу за здравым аналитическим умом, влюбленностью в жизнь и легкостью восприятия бессмысленность и бестолковость существования. Когда мне было тридцать один, я расправила плечи. Случайно, в сентябре стала водить машину, после стольких лет фобий управляемых предметов. К своей патологической верности мужчине, это снова была какая-то из попыток брака, в котором мне было так комфортно, к этой верности я прибавила разделение. Я растащила себя на атомы, взглянула на эти части и завела любовника. И собаку. Собака была рыжая и дурацкая. Кокер-спаниель. Любовнику я слишком часто, оправдывающе для самой себя, говорила, что он только любовник. Намеренное внимание к его телу и невнимательность к чувствам дали катастрофический эффект. Он начал хирургически изымать меня из брака. Меня спасал только мой бытовой алкоголизм, дома наконец-то, как в старых потрепанных ресторанных мечтах, был барный ассортимент спасительных инъекций. Понедельник - сто пятьдесят Таллискера и чуть-чуть Иосселиани(режиссерская работа оказывает на меня соответствующее алкоголю действие. Отсюда смелые коктейли). Вторник - истерика и двести кальвадоса, простенького Пэи дОж. Среда - две бутылки сомнительного чилийского Мерло с подругой в баре. Четверг - только холодная Эвиан и про любовь. Пятница - вывернутое плечо, синяк на левом виске, изящно прикрытый в дальнейшем пробором из снова длинных волос, и нелюбимый биттер монастырской рецептуры, откуда-то из возлюбленной Италии привезенный, неизвестно в каких количествах употребленный, потому что с замороженным шпинатом, приложенным к голове в одной руке и с бутылкой в другой. Суббота - тридцать семь пропущенных, старое немодное место с не-нежной Белугой и чьи-то руки, покусанные моим пьяным ртом. Воскресение - "Давай заведем ребенка" от обоих участников. И ром с Мартиники,вкупе с сигариллой, какой-то девичьей, ароматически пошлой. Я снова закурила. Спустя много воскресений. Понедельник - я улетела в Мексику. И страшные спирты проникают в мое неосознанное тело. Когда мне было сорок четыре, я вдруг резко стала осмысленной. Даже стала дышать животом. Связалась с сыроедением. И перестала так много улыбаться. Внимательно ходила на выпускные сыновей моих подруг. Молодые пост-вузовские специалисты представлялись мне дополнением к правильному питанию. Чтобы не выглядеть жалко, я держала возле себя одного позднего возлюбленного, делала ему массаж ступней ежевечерне и отчитывалась о своих успехах, которые четырехкратно превосходили его успехи. Он злился и нарочно чистил мне больше моркови, чем я могла съесть своими новыми зубами, которые были соответственно успехом и гордостью моей стоматологической клиники. Что важно, я наконец-то созрела и поменяла стиль одежды от нарочно-эротического к хлопчатобумажному. Да-да, это особенный стиль, в котором правильно дышащее тело ощущает себя комфортно. Визуальных плюсов у него нет. Хлопчатобумажный мешок на теле,всенепременно серого элегантного оттенка, с горящими от утренних упражнений молодым специалистом, глазами. Про себя я так о себе и отзывалась: "Мешок с глазами". Когда мне было шестьдесят два. Я не думала про свои девятнадцать. Я думала про неисполнившиеся близкокровные сорок. Про своих невероятных друзей с подписью "Спасибо,умер". Про эту чертову науку сыроедения. Про то,что я не люблю клубнику. И про то что я бестолково люблю хорошо готовить. Про то, сколько удачных коктейлей из режиссеров и крепких напитков я составила. Про то, что рыжего спаниеля я променяла в конце жизни на варана, который капризничает, пользуется моей сентиментальностью и не живет в террариуме. И про то, что мне совершенно незачем лететь сейчас в Месику.