nicht mehr da
Два года назад, в наш прошлый приезд в Келлу, мы общались по вечерам с родителями наших друзей-братьев, Райнхольдом и Марией. В марте нынешнего года Мария, которой вот-вот должно было исполниться 76 и которая жаловалась на привычные для ее возраста недомогания, но в общем-то была еще вполне бодра, споткнулась на крыльце собственного дома и упала. Кровоизлияние в мозг - через несколько дней она скончалась в больнице.
На Пасху мы позвали Эрвина и Хайнца и приехавшего к ним на праздники отца с нами на прогулку. Я еще сомневалась - будет ли им троим комфортно с нашим неугомонным детным семейством? Нам ведь не с руки гулять чинно по дорожке, нам бы хотя бы в футбол поиграть и по скалам полазить. Оказалось, что ничего лучше, чем вытащить их на свежий воздух погулять, нельзя было и придумать. Все трое в черном, братья много молчали, но потом потихоньку разговорились на нейтральные темы, Райнхольд выглядел осиротевшим. Что-то говорил о розах на ее могиле, которые померзли, потому что ударили заморозки. С тех пор мы еще несколько раз виделись в доме братьев под Аугсбургом, смотрели футбол, жизнь, казалось, потихоньку вернулась в свое русло.
Только не для Райнхольда.
В этот наш приезд в Келлу мы мало говорили о старых временах и о жизни в запретной зоне, но он два раза водил нас в свою спальню, чтобы продемонстрировать двуспальную кровать, разобранную с одной стороны - "ее больше нет". Показывал новую кухню - она много лет мечала о мебели именно этой марки, и вот два года назад они ее купили. Она еще успела порадоваться.
В наш последний день мы собирались зайти перед отъездом на кладбище и я спросила Райнхольда, как пройти к могиле. Он начал объяснять - и разрыдался.
"Только не рассказывайте Хайнцу, - просил он нас потом. - Будет говорить: что за сопли развел..."
С кладбища открывался вид на лес - дымка тумана поднималась оттуда, над пестро окрашенными кронами, солнце пробивалось в небе над черепичными крышами фахверковых домиков. Стоял сочный и хрупкий, как октябрьское яблоко, день, в который особенно жалко уезжать.
На Пасху мы позвали Эрвина и Хайнца и приехавшего к ним на праздники отца с нами на прогулку. Я еще сомневалась - будет ли им троим комфортно с нашим неугомонным детным семейством? Нам ведь не с руки гулять чинно по дорожке, нам бы хотя бы в футбол поиграть и по скалам полазить. Оказалось, что ничего лучше, чем вытащить их на свежий воздух погулять, нельзя было и придумать. Все трое в черном, братья много молчали, но потом потихоньку разговорились на нейтральные темы, Райнхольд выглядел осиротевшим. Что-то говорил о розах на ее могиле, которые померзли, потому что ударили заморозки. С тех пор мы еще несколько раз виделись в доме братьев под Аугсбургом, смотрели футбол, жизнь, казалось, потихоньку вернулась в свое русло.
Только не для Райнхольда.
В этот наш приезд в Келлу мы мало говорили о старых временах и о жизни в запретной зоне, но он два раза водил нас в свою спальню, чтобы продемонстрировать двуспальную кровать, разобранную с одной стороны - "ее больше нет". Показывал новую кухню - она много лет мечала о мебели именно этой марки, и вот два года назад они ее купили. Она еще успела порадоваться.
В наш последний день мы собирались зайти перед отъездом на кладбище и я спросила Райнхольда, как пройти к могиле. Он начал объяснять - и разрыдался.
"Только не рассказывайте Хайнцу, - просил он нас потом. - Будет говорить: что за сопли развел..."
С кладбища открывался вид на лес - дымка тумана поднималась оттуда, над пестро окрашенными кронами, солнце пробивалось в небе над черепичными крышами фахверковых домиков. Стоял сочный и хрупкий, как октябрьское яблоко, день, в который особенно жалко уезжать.