Экономика насилия

[kadievrasul]

Денис Соколов - о земле, шариате и отсутствии завтра



Рекомендую почитать в газете "Настоящее время" интервью с Денисом Соколовым, не потому что он мой хороший знакомый и я у него многому учусь, а потому что он один из немногих экспертов который знают Дагестан лучше чем сами дагестанцы.

"... В наших условиях введение шариата на локальной территории - это самый дешевый способ обеспечить равный доступ к насилию большинства членов сообщества. Сейчас доступ к насилию у нас очень дорого стоит - нужно заплатить судье, прокурору, следователю, чтобы либо купить свою безопасность, либо угрожать безопасности другого и заставить его что­то сделать. Получается чистая экономика. ..."



В Дагестан приезжают с разными целями - отдохнуть, заработать денег и наград, написать репортаж из горячей точки. Этнографы и антропологи приезжают, чтобы изучать уникальные явления, не сохранившиеся в других регионах. Но когда в Дагестан приезжают экономисты, это вызывает недоумение. Наша практика так сильно расходится с экономической теорией, что Адам Смит, Давид Рикардо и прочие герои лекций по политэкономии перевернулись бы в своих уютных классических гробах. Один из таких приезжих исследователей - руководитель центра социально­экономических исследований регионов «RAMCOM» Денис СОКОЛОВ (на фото), который изучает то, чего, казалось бы, нет, - экономику Дагестана.

Бизнес как чемодан

- Я занимаюсь экономикой, но не классической, а институциональной. Что такое институт? Это правила игры, правила, по которым выстраиваются отношения между участниками рынков, и организации, которые действуют по этим правилам, тем самым подтверждая их существование. Например, есть институт собственности на землю. Он включает в себя земельные отношения между собственниками (в том числе правила отчуждения, пользования и владения) и организации, которые регулируют эти правила и надзирают за их соблюдением: законодательные органы, Росимущество, прокуратура, имам, который регулирует земельные отношения от имени джамаата. Институты просто так не появляются - они возникают в процессе человеческой деятельности, фиксируются в формальных правилах, иногда их приходится создавать, и почти всегда у них есть своя стоимость - стоимость создания и стоимость поддержания. Я пытаюсь понять, почему в одних регионах экономика развивается, а в других нет. Например, как объяснить, что в селении Карамахи, на небольшой территории в Кадарской зоне, откармливают 30­50 тысяч голов крупного рогатого скота? Больше нигде на Северном Кавказе такого развитого животноводства нет. Как объяснить, что в высокогорном селении Гагатли, Ботлихского района, на границе с Чечней, делают замечательную андийскую колбасу, сушеное мясо и фасуют их в вакуум. В гипермаркетах этот товар отрывают с руками. Почему там это есть, а в других местах нет? Почему согратлинцы как общество организованны и решают массу вопросов, которые другие сообщества не могут не то что решить - даже поставить? Почему в одних селах абрикосы выращивают и вывозят в Россию, а в других селах это прекратилось? Это с одной стороны, а с другой - почему на некоторых территориях возникает устойчивая насильственная практика (экстремизм, терроризм, бандитизм или крестьянская война - каждый раз нужно разбираться, что именно).

Вернемся лучше к нашим хайванам. Почему в одном селе получается выращивать скот, а в другом нет?

- Это зависит от целого комплекса факторов, в которых экономисты и пытаются разобраться. Во­первых, нужны люди, которые хотят что­то делать. У этих людей не должно быть родственника­хакима в Махачкале, который мог бы помочь им устроиться. Дальше нужна технология заработка, которая может быть традиционной либо заимствованной, подсмотренной где­то. Уровень образования тоже имеет значение: чем он ниже, тем труднее уехать, значит приходится оставаться в селе и как­то зарабатывать. Только не говорите, что я рекомендую закрывать школы. Я за то, чтобы у людей была альтернатива и мир был одинаково открыт перед всеми. А этого можно достичь только с помощью хорошего образования, начиная со школы. Итак, нужны люди и условия, которые не позволяют им устраиваться в жизни альтернативными способами. Но даже при успешном ведении бизнеса начинается смена специализации. Сельскохозяйственное производство - это тяжелый труд, поэтому, если есть какие­то деньги, люди начинают заниматься торговлей. А если есть еще деньги, то стремятся купить место и стать хакимом. Не все, конечно, но большинство. Поэтому иногда отрицание коррупционной деятельности на религиозной основе может стать причиной экономического развития. Но часто успешный бизнес заканчивается именно так - переходом в другую лигу: из предпринимателей в чиновники. И это очень серьезная проблема для Дагестана и всей России, потому что самые талантливые, самые быстрые и трудолюбивые люди стоят перед выбором: продолжать впахивать от зари до зари за сто рублей или накопить тысячу и купить место, которое позволит ничего не делать.

Ну а почему не нанять работников и не сидеть денежку считать?

- Потому что мы не имеем защищенной собственности. Накопить и нанять - это значит приделать к чемодану ручку, и его обязательно утащат. Выживает только тот бизнес, к которому трудно приделать ручку, который люди очень любят, привыкли к нему и сами трудятся, не представляя, что можно заняться чем­то другим. Они живут в этом мире, и очень важно этот мир не разрушить. Ведь что мы делаем после того, как разгромим Карамахи и любое другое сообщество? Мы платим компенсацию. Раньше люди сами зарабатывали на жизнь и так или иначе - прямо или в виде взяток - платили налоги, а теперь мы им платим компенсации. Пока у нас есть дорогая нефть.

И вы даете какие­то рекомендации по результатам ваших исследований?

- Мы изучаем конкретный опыт и можем говорить, что до сих пор нет абсолютного позитивного опыта применения науки для политического и экономического планирования. Была, например, идея заливать слаборазвитые регионы деньгами. У хлопонинской стратегии тоже ведь такая концепция: что основной бедой Дагестана является недофинансирование, так давайте его дофинансируем. Но при этом не учитывается, что институтов, способных принять это финансирование, в Дагестане сегодня нет. Когда появятся институты, способные создавать достаточные гарантии собственности и соблюдения контракта, инвестор сюда придет. Помощь государства может быть применена, но предлагать надо тому, кто уже что­то делает. Можно помочь животноводам в Карамахи, но очень осторожно, чтобы не помешать. Причем помощь не должна быть связана с выдачей денег - понятно, что их разворуют задолго до того, как они дойдут до адресатов. Нужно придумать механизм, чтобы не разрушить то, что есть.

Государство - это слон в посудной лавке: оно в принципе не может работать тонко и продуманно, не нарушая баланса, не создавая несправедливой конкуренции.

- Но есть же государства, у которых это получается. Я согласен, что сегодня у нашего государства, к сожалению, нет инструментов, которые позволяли бы ему заниматься такой тонкой поддержкой. Эти инструменты можно создавать, но насколько они у нас приживутся - это вопрос. Мы можем говорить о каких­то разумных рекомендациях, можем даже их сформулировать. Но кто будет заказчиком и исполнителем? Не стоит думать, что власть - это золотая рыбка, сформулируй ей только свои желания - и все будет исполнено. На самом деле власть - это игра субъектов, которые по ходу дела создают для себя правила, чтобы занимать более высокое статусное положение и иметь больше ресурсов.

Институт.

- Да, институциональный подход, как всякая добротная научная методология, универсален, с ним можно подходить и к власти. Каждый чиновник, политик, предприниматель, олигарх (который в нашей стране одновременно является политиком) прекрасно знает, что ему делать, гораздо лучше консультантов, потому что он находится в конкретной ситуации, в конкретном бою за ресурсы и статус. И в этом бою ему нужны рекомендации не как сделать мир прекраснее, а как выжить и победить. Другие рекомендации он не просто не будет слушать - они для него являются инструментом прикрытия, чем угодно, но не руководством к действию. Это нужно понимать. И тут можно сформулировать еще одну крамольную идею: мир административного управления умер. Поскольку мир стал глобальным, весь превратился в большую игру, любой человек, любой субъект может в эту игру включиться. И шансы что­то изменить у любого человека, независимо от его положения в иерархии, одинаковы. Любое изменение ситуации превращается в проект, и этот проект собирает сторонников на основе их интересов. Никаких других проектов, не подкрепленных интересами, реализовано не будет. Это очень интересно - менять ситуацию, несмотря на малые ресурсы и большую кучу проблем.

Шариат на отдельно взятой территории

- Можно по­разному рассматривать введение шариата на отдельно взятой территории. Можно говорить, что это происки врагов, или религиозный экстремизм, или совершенно правильное движение во имя Аллаха - зависит от точки зрения. Но есть еще один момент, который не имеет никакого отношения к идеологии. В наших условиях введение шариата на локальной территории - это самый дешевый способ обеспечить равный доступ к насилию большинства членов сообщества. Сейчас доступ к насилию у нас очень дорого стоит - нужно заплатить судье, прокурору, следователю, чтобы либо купить свою безопасность, либо угрожать безопасности другого и заставить его что­то сделать. Получается чистая экономика. Интересно, что сообщества, которые стали продавать продукцию (обувь, капусту, мясо, мебель) на внешних рынках, первыми столкнулись с необходимостью регулировать отношения собственности и принуждать друг друга к исполнению контрактов. Внешний рынок требует определенной деловой культуры и дисциплины. Когда начинаешь работать в большой индустрии, тебе нужно вовремя привозить товар, отговорки вроде: «Брат, прости, так получилось, на соболезновании был, машина сломалась» - тут уже не помогают. Необходимо регулирование отношений внутри самого джамаата, хотя бы экономических. А за экономическими идут и все остальные отношения. Доступ к юрисдикции, которая называется «российское законодательство», сопряжен с очень большими финансовыми потерями. Чтобы просто оформить землю в собственность и получить «зеленку», нужно отдать деньги, правильно? А по шариату землю распределить - денег не стоит, и такая собственность даже более легитимна, с точки зрения джамаата.

Вы рекомендуете ввести шариат на отдельно взятой территории?

- Что мне не нравится в журналистах - они сразу все упрощают. Здесь невозможно ничего рекомендовать. Если власть не может удешевить правоприменение российского законодательства настолько, чтобы экономическая деятельность стала целесообразной, то у нее есть три пути: 1) забыть про экономическую деятельность и продолжать «кормить Кавказ»; 2) допустить более дешевый способ регулирования отношений; 3) построить государство, в котором его, государственные, институты будут самые выгодные и удобные. Но пока этого нет. Государство не способно конкурировать даже с неформальными институтами, которые не подкреплены армией и флотом, а существуют на основе договоренностей между гражданами.

Но как же суверенитет государства?

-Может быть, для суверенитета полезнее допустить неформальные решения некоторых вопросов (например, земельных), оставив за собой только самое главное (расследование убийств, насилия над личностью). И постепенно развивать свою институциональную систему так, чтобы она была более адекватной и выгодной людям, - а не крушить все альтернативные юрисдикции, что, кстати, совершенно не способствует созданию своих. Ведь в таком случае угроза суверенитету наступает мгновенно. Всему суверенитету, потому что такое государство остается без экономически активных граждан и проигрывает и внутри, и снаружи.

Земля какполитический ресурс

А что бы вы предложили в земельных отношениях?

- Снижать издержки на регистрацию земли, чтобы все получили «зеленки». Земельная собственность - это такая штука, что, если она может стать активом, ее стоимость увеличивается. Дайте возможность сделать землю активом, и вы получите шанс привлечь инвестиции. Это на уровне локальном, а на глобальном есть земли отгонного животноводства - источник вечных конфликтов. Многие говорят: давайте отменим закон о землях отгонного животноводства. Но на самом деле эти земли являются одним из инструментов регулирования отношений на уровне политической элиты республики. Отмена закона разрушит политическую систему. А нам нечем ее заменить. Худой мир лучше хорошей войны. Поэтому нужны меры, которые применимы сегодня. Например, разрешить заключать договор субаренды на 49 лет с правом его передачи в наследство и перепродажи в уведомительном порядке через нотариуса. Как вы думаете, за какое время глава администрации, который заключает договор, продаст всю землю, имеющуюся у него в наличии?

До следующих выборов и продаст.

- Правильно. А дальше что? Пришел следующий глава - земля вся продана, он уже ничего не контролирует, перепродать эту землю не может. Вот кумыкам на Карамане раздали 1800 участков. Думаете, они их сейчас отдадут просто так? Нет, не отдадут. У них никакой «зеленки» нет, но они ее воспринимают как свою. Я предлагаю как вариант приравнять субаренду к «зеленке». Делать это нужно очень осторожно, потому что нынешнее распределение земли между «баронами» не всех устраивает, и мы получим жесточайшее обострение конфликтов на границах. Мы решаем межэтническую проблему в перспективе, но на уровне «сейчас» мы ее обостряем, и нужно понимать, как мы можем компенсировать потери от наличия перекрестных прав собственности. Вот глава продал землю, что дальше? Ему нужно каким­то образом получать налог с процесса. Он должен идти на поклон к этим фермерам: возьмите кредит, примите поддержку; сделать что­то такое, чтоб они ему «отстегнули» в бюджет и на зарплату. Это же меняет ситуацию. Я не говорю, что это панацея, решение вопросов, но это инструмент, который можно использовать, в отличие от пустой риторики про борьбу с коррупцией. Один коррупционер поймал другого коррупционера, но система не меняется.

Рынок насилия

Как связан экстремизм с большими деньгами и невозможностью заниматься экономической деятельностью?

- Это разговор не об экстремизме, а о рынке насилия. Да, я утверждаю, что на Кавказе существует рынок насилия. Он довольно обширный. С одной стороны - люди, которые вынуждены покупать свою безопасность. С другой стороны - люди, которые продают эту безопасность, преимущественно от себя. Это самая выгодная сделка. И третье, что нужно для этого рынка, - это правила. Чем больше бюджетных поступлений, тем больше людей хотят покупать безопасность и тем больше продавцов. В этой ситуации любой скромный бизнес попадает под эти молотки. Ценность бизнеса как курицы, которая несет золотые яйца, становится сомнительной: на таком бешеном рынке насилия стоимость активов во времени дисконтируется. Лучше сегодня зарезать и съесть эту курицу, чем ждать от нее завтрашних яиц, потому что завтра, возможно, не будет ни тебя, ни курицы. Любой чемодан, к которому приделывается ручка, моментально исчезает. Завтра нет. Отсутствие завтра - это обесценивание любых ценностей - и духовных, и материальных. В этой ситуации насилие становится главным способом добычи ресурсов. Дальше можно говорить про экстремизм или нет - это всего лишь один из инструментов. Причем наиболее идейный.

Значит, религия тут не главный фактор?

-Я считаю, не главный. Религия маргинализуется, религиозные движения радикализуются, когда возникает обоснованный социальный протест. И главный фактор, который воздействует на эту радикализацию, - это разные виды дискриминации. Первая дискриминация - социальная. В Дагестане огромный разрыв между бедными и богатыми, просто гигантский разрыв, больше, чем во всей остальной стране. Второе - унижение и страх. К сожалению, так получается, что правоохранительные органы здесь - такие же, как и все общество, и реагируют на протест как могут. Мы не можем создать другие правоохранительные органы. Они такие же игроки на рынке насилия. Это некая корпорация людей, чьи функции - вроде бы обеспечивать общественный порядок, и они об этом даже иногда помнят. Но совершенно непонятно, как во всем этом бардаке обеспечивать порядок. Получается, что они остаются один на один с людьми, которые движутся либо жаждой добычи, либо социальным протестом, безысходностью. Правоохранительная система действует по принципу: есть бандиты и есть пособники - и за красной чертой оказываются все, кто не откупился. И все вынуждены защищаться: выхода нет. Еще удивительно, что так мало конфликтов. К этому добавляется еще невозможность легитимными способами защищать свои интересы. На фоне социального протеста и невозможности поддерживать с государством адекватные отношения люди радикализуются, а поскольку эти люди мусульмане, получается радикальный ислам. Ваххабизм, фундаментализм, салафизм привлекают к себе большое количество сторонников, потому что адекватно реагируют на ситуацию бешеного неравенства, несправедливости и дискриминации, любой - этнической в том числе. Ведь любая группа, которая не имеет представительства в хакумате (депутата, министра и т. д.), по определению дискриминирована в политических и экономических правах. Ногайцы не имеют министра - и у них даже дорог приличных нет. Берем любой район - если нет защиты на политическом уровне, сразу возникают проблемы у всех. Единственный способ отбить себе место под солнцем - старый добрый институт под названием «робин гуд» (сейчас, правда, после известного видеообращения, «робин гудами» стали называть не боевиков, а их противников).

Война будет?

- Этого нельзя исключать. Но мне кажется, что в обществе еще есть ресурсы и возможность остановиться, другое дело - будут ли они использованы.

Самое интересное место в России

Почему именно Дагестан? Чем он интереснее какого­нибудь успешного региона?

-Во­первых, Дагестан - успешный регион. Самая большая растущая агломерация в стране, кроме Москвы, - это Махачкала. Из­за того, что бюджетные деньги доходят до населения в меньшей степени, чем в Москве, Махачкала живет своим трудом.

А как же «хватит кормить Кавказ?»

- Это басня, что мы кормим Кавказ больше, чем другие регионы. Москву и Санкт­Петербург мы кормим гораздо обильнее. В Питер в один квартал 50 миллиардов вваливается, а тут весь годовой бюджет - 76 млрд. Понятно, что северокавказские республики дотационны, но дотации - это вообще условность. Сначала забирают все налоги, а потом возвращают часть средств в виде дотаций. В стране очень мало регионов­доноров. Просто в других регионах на бюджет существует почти все сообщество. Разница между 10% самых бедных и 10% самых богатых не столь огромна. Здесь же верхушка забирает все, остальные ничего не получают и вынуждены выживать сами по себе. Потому здесь и развивается неформальная экономика - просто деваться некуда. И это круто на самом деле. В Махачкале действительно есть ресурсы для развития, хотя и барьеры тоже есть. Люди сюда приезжают с сел, она развивается. Она больше похожа на город, чем десять лет назад. Люди притираются друг к другу. Одна коллега заметила в ответ на рассказ про Махачкалу, что этот город очень напоминает Москву и Петербург 20­х годов прошлого века, когда всех аристократов выгнали и им на смену пришла рабоче­крестьянская молодежь. И, кроме того, здесь очень интересно. Здесь есть традиционное, средневековое почти общество, которое на наших глазах обламывается в глобальный мир. При советской власти в горах было законсервировано средневековье, и когда советская власть умерла, горы хлынули на равнину. Политическое средневековье прямо рушится в глобальный мир - и это завораживающее зрелище. Все перемешивается, больше такого интересного места нет в России. И люди тут ищут - веру, себя, и ищут искренне. Почему так - не знаю.

И жалко, что все это умирает.

-Конечно, жалко. И во многом я здесь, потому что это последняя возможность зафиксировать, записать, сохранить хоть на бумаге этот безумный и безумно интересный мир