Против метода, часть 3.
Итак, продолжение следует:
О методологии
Такие "иррациональные" методы защиты необходимы вследствие "неравномерного развития" (К. Маркс, В. И. Ленин) различных частей науки. Коперниканство и другие существенные элементы новой науки выжили только потому, что при их возникновении разум молчал.
Теперь автор возвращается к критике современной теории науки. Значительный её дефект в том, что проблемы рассматриваются с точки зрения вечности, безотносительно к исторической ситуации. Единственно придуманный универсальный критерий сравнения - адекватность опытным данным. Однако выше было показано, что он никуда не годится. Наука прошла сложный путь, и разные её части развились неравномерно. Неизбежно возникает несоответствие одних естественных интерпретаций другими, которое и не позволяет провести сравнение теорий.
Более того, если мы с сегодняшней точки зрения начнём эмпирически проверять теорию Коперника, то выяснится масса интересных подробностей. Например - влияние качества линз и устройства телескопа на результирующее изображение. А если всерьёз взяться за процедуру измерения яркости небесного светила и провести её критический анализ… В результирующем изображении большая часть связана с помехами, абберациями и оптическим обманом и лишь малая часть является истинным изображением первопричины - света звезды. Получается, что для адекватной опытной проверки требуются знания, которые могут возникнуть только в результате развития проверяемой теории.
Самые либеральные критерии сравнения этих двух теорий похоронили бы выводы Коперника - однако на помощь пришло то, что в современной политике называется дискредитация. Контргрументы были проассоциированы со всем убожеством церковно-слохастческой мысли, которую прогрессивная настроенная эпоха возрождения не принимала напрочь. Разум замолчал…
История даёт силу абстрактным аргументам и наука уже становится гораздо более похожей на искусство, где стройность и красота теории, дар убеждения её апологетов, а также умение использовать текущую экономико-политическую ситуацию отодвигают на второй план вопросы истинности. Введение новой космологии суть шаг назад - новые данные вводятся посредством гипотез ad hoc, эмпирическое содержание теории резко уменьшается и приходится разгребать не только неясности новой точки зрения, но и обломки старых теорий и старого мировоззрения.
Метод Галилея применим также и в других областях. Его можно использовать, например, для устранения существующих аргументов против материализма и для решения философской проблемы соотношения психического - телесного (однако соответствующие научные проблемы остаются нерешенными).
Всегда следует помнить о том, что теории никогда не бывают подвешены в воздухе - они опираются на правила, принципы, концепции, парадигмы, на эмпирические факты. И если данный факт противоречит данной теории из этого вовсе не следует, что её необходимо тут же отбросить - возможно, ошибка скрывается в том, что стоит «за» теорией.
Полученные результаты заставляют отказаться от разделения контекста открытия и контекста оправдания и устранить связанное с этим различие между терминами наблюдения и теоретическими терминами. В научной практике эти различия не играют никакой роли, а попытка закрепить их имела бы гибельные последствия.
Представленный материал позволяет нанести удар в столь характерное для методологии разделение контекста открытия и котекста оправдания и следующее за ним различие между терминами наблюдения и теоретическими терминами. Но учёные пользуются одним и тем же языком и одними и теми же теоретическими предположениями. Эти различия - след догматизма в науке и их необходимо преодолевать за счёт введения новой терминологии, которая не предполагает отделения контекста открытия от контекста оправдания, но рассматривает их сообща в рамах единого исторического процесса.
Ещё раз. Не бывает наблюдения, отделённого от теории, наоборот, всякое наблюдение предполагает теорию, существующую до него, иначе оно было бы невозможно.
И наконец, гл. 6-13 показывают, что попперовский вариант миллевского плюрализма не согласуется с научной практикой и разрушает известную нам науку. Но если наука существует, разум не может быть универсальным и неразумность исключить невозможно. Эта характерная черта науки и требует анархистской эпистемологии.. Осознание того, что наука не священна и что спор между наукой и мифом не принес победы ни одной из сторон, только усиливает позиции анархизма.
П. Фейерабенд вновь обращается к критике методологии науки и её наиболее интересного и сильного течения - критического рационализма К. Поппера. Ребром ставятся два вопроса:
1. Желательно ли жить в соответствии с правилами критического рационализма?
2. Возможно ли иметь известную нам науку и одновременно придерживаться этих правил?
Для автора ответ на первый вопрос гораздо более принципиален. И ответ на него отрицательный - как и на второй вопрос. И, куда ни глянь в науке, всюду принципы критического рационализма нарушаются в той или иной степени - а наука живёт и здравствует и, более того, развивается!
И тут же обсуждается роль самой науки, точнее, современного её понимания, которое подвергается не менее жесткой критике, чем методология. Она налагает ограничения даже большие, чем философские догматы прошлого - и анархизм, анархическая методология, жизненно необходима для самого прогресса человечества.
Даже остроумная попытка Лакатоса построить методологию, которая а) не нападает на существующее положение вещей и все-таки б) налагает ограничения на нашу познавательную деятельность, не ослабляет этого вывода. Философия Лакатоса представляется либеральной только потому, что является замаскированным анархизмом. А ее стандарты, извлеченные из современной науки, нельзя считать нейтральными в споре между современной и аристотелевской наукой, а также мифом, магией, религией и т.п.
В этом разделе автор проводит сравнение между своей концепцией и методологией исследовательских программ Имре Лакатоса. С одной стороны, строятся параллели и показывается, что теория Лакатоса содержит в себе анархическое ядро, что те принципы научного метода, которые выделяются как основополагающие не противоречат принципы «всё дозволено». Но с другой стороны Лакатос непоследователен, не доводит рассуждения до логического конца - пусть анархического или рационалистического.
Не менее интересно сопоставление тех проблем, которые волнуют авторов: Лакатос взволнован серостью, бесплодностью науки, её неспособностью выдать достойный теоретический результат, упадком образования; Фейерабенда всё это тоже волнует, но на первый план он выносит шовинизм науки, её претензию на исключительность и совсем ненаучные попытки давить всё, что может как-то изменить текущее положение дел.
Ещё очень показателен ответ автора на нападки Лакатоса: «Где вы видели такого эпистемологического анархиста, который из чистого упрямства выпрыгнул бы из окна 50-этажного здания вместо того, чтобы воспользоваться лифтом?» Действительно, таких примеров история не знает, однако вряд ли хоть кто-то будет оправдывать «непрыгание» с 50 этажа знанием основ физиологии или механики. Анархист вполне может сознаться, что он делает это из банальной боязни высоты, однако он никогда не признает, что поступает так в силу некого рационального метода!
Кроме того, эти стандарты, включающие сравнение содержания, применимы не всегда. Классы содержания некоторых теорий несравнимы в том смысле, что между ними нельзя установить ни одного из обычных логических отношений (включения, исключения, пересечения), Так обстоит дело при сравнении мифов с наукой и в наиболее развитых, наиболее общих и, следовательно, наиболее мифических частях самой науки.
И вновь автор обращается к излюбленной теме несоизмеримости, на этот раз с целью подвергнуть её уже куда более тщательному анализу. Исходный тезис состоит в том, что устройство языка уже несёт в себе некую космологию, некие исходные представления. А достаточно развитая теория подобна языку в этом качестве. Это «точка отчёта» при обсуждении проблемы несоизмеримости.
В качестве эмпирического материала берётся сопоставление художественных, а также поэтических стилей, архаического и современного, и исходя из них обсуждаются различия онтологической картины мира. От которой осуществляется переход к теории познания. Несоизмеримость высвечивается во всей своей красе и убедительности. Ниже приведены основные тезисы этого рассуждения:
1. Существуют несоизмеримые структуры мышления (действия, восприятия).
2. Несоизмеримость имеет аналог в области восприятия и что она входит в историю восприятия: индивидуальное развитие восприятия и мышления проходит ряд взаимно несоизмеримых стадий.
3. Концепции ученых, в частности их воззрения по фундаментальным проблемам, часто расходятся между собой столь же сильно, как идеологии, лежащие в основе разных культур. Дело обстоит даже хуже: существуют научные теории, которые взаимно несоизмеримы, хотя внешне они имеют дело "с одним и тем же предметом".
Более того, наука в своём развитии не решет проблем, она их «проходит». Просто те проблемы, которые волновали умы людей, перестают это делать - изменяется предмет познания.
Вывод: нельзя сравнивать содержание несоизмеримых теорий и невозможно оценивать их правдоподобность за исключением случаев, когда мы остаёмся в рамках одной теории… на первый план выходят субъективные желания, а априорное (не относящееся к ситуации) обращение к любому рациональному методу есть потеря собственной свободы. И это есть финальный аргумент против рационализма и результирующий вывод книги.
О власти
Таким образом, наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить философия науки. Это одна из многих форм мышления, разработанных людьми, и не обязательно самая лучшая. Она ослепляет только тех, кто уже принял решение в пользу определенной идеологии или вообще не задумывается о преимуществах и ограничениях науки. Поскольку принятие или непринятие той - или иной идеологии следует предоставлять самому индивиду, постольку отсюда следует, что отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства от науки - этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое отделение - наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы способны, но которого никогда не достигали.
Теперь, когда отсутствие специфического научного метода ясно показано, возможно обсуждать роль науки в обществе и, особо, в формировании мировоззрения человечества. В отсутствии метода позиции учёного более чем шатки… пропадает грань между наукой и мифом. Миф научен, а наука мифологична, и автор это убедительно показывает. Наука уже в открытую заставляет, но не убеждает принять свою точку зрения!
Интересно соотношение науки и религии в демократическом обществе. Если религия отделена от государства и каждый волен выбирать концессию по своему усмотрению, то о науке этого сказать нельзя - хотя бы в силу обязательного школьного образования. И если решение об изменении законодательства принимаются голосование избранных от народа представителей, то о решении научных вопросов такого сказать нельзя. Разумеется, специально подготовленный, умудрённый годами и отмеченный правительственными наградами учёный лучше знает, что и как надо делать - а это первый шаг на пути к диктатуре, открытая демонстрация идеологии!
Современная наука далеко не столь трудна, как это представляет пропаганда - это верно в силу низкого качества образования и выгодно в целях поднятия престижа науки. Например, во время Второй мировой войны, когда для американской армии потребовалось за короткое время подготовить большое количество врачей, оказалось возможным свести все медицинское образование к полугодовому обучению (однако соответствующие учебники давно исчезли, поскольку во время войны науку можно упростить, а в мирное время престиж науки требует большой сложности).
Вывод - наука находится на торном пути к идеологии и, более того, к религии. И снова цитата: Наука, претендующая на обладание единственно правильным методом и единственно приемлемыми результатами, представляет собой идеологию и должна быть отделена от государства, и в частности от процесса обучения. Ее можно преподавать только тем людям, которые решат сделать этот частный предрассудок своим собственным. Необходимо отделить науку от государства, сбавить накал пронаучной пропаганды и предоставить людям свободно выбирать свои предрассудки. Самое удивительное, что в этом заключён ключ к дальнейшему успешному развитию человечества!
Послесловие
Несмотря на всю спорность книги, остаётся только восхищаться точностью постановки проблемы и смелостью попытки её решения. Статус, социальная роль науки действительно изменяется, причём очень быстро. И в последующих нескольких абзацах я попробую изложить ряд собственных соображений, двигаясь в рамках анархической логики данной книги.
Есть один момент, который Пол Фейерабенд не рассматривает, хотя должен был бы, раз представляет свою работу как имеющую непосредственное отношение к работам Гегеля и Маркса и отчасти продолжающую ход их мысли - это читается между строк. Например, при одном упоминании контриндуктивного метода возникает стойкая аллюзии на диалектическое отрицание.
Так вот, невозможна идеология сама по себе, «висящая в вакууме» - она всегда опирается на те или иные социально-экономические отношения - здесь я двигаюсь по классической схеме:
потребности->производственные средства->производственные отношения->…
И если ясно установлена «идеологичность» науки, то за ней стоит практический, деятельностный базис, который обосновывает и оправдывает всю эту догматичность и пропагандическую напыщенность самим своим существованием. Соответственно, такого рода критика науки - это критика вершины айсберга, за которой стоит устройство экономики и общества - естественно, она необходима, но малоэффективна и неполна.
В те далёкие (или по времени - наши предки, или по пространству - первобытные племена, что существуют до сих пор) времена, когда миф господствовал и достиг удивительного совершенства, он точно так же опирался на социально-экономическое устройство - и смена мировоззрения возможна только вместе с радикальным переустройством социально-экономической жизни общества. Здесь я несколько ослабляю исходный тезис Маркса - мне не важно, что является первопричиной - мне важно, что эти изменения идут рука об руку и одно без другого невозможно.
Позволю себе небольшое отступление. Я отнюдь не считаю, в отличие от Пола Фейерабенда, что демократическое общество отличается честностью, справедливостью, взвешенным принятием решений и даже вниманием к мнению конкретного (за исключением немногих, входящих «элиту») члена общества. Более того, есть масса случаев, когда демократические процедуры просто неэффективны и вредны, что очень хорошо понимают современные бизнесмены и военные (принцип единоначалия). А принцип суверенной власти народа, возведённый ныне в абсолютную степень всеобщего закона, по принципу ничем не отличается от веры в то, что власть царя - от Бога (например, почти 100 лет назад это очень убедительно показал Н. Бердяев). Это ещё один миф и его критика вполне допустима и более того, оправдана!
Анархизм должен быть последователен. Я сейчас повторяю ход пола Фейрерабенда и обращаю его метод рассуждения против его результирующих тезисов. Такое устройство науки оправдано демократическим устройством общества, они соизмеримы, адекватны, и более того, необходимы друг другу. Призывы к «демократизации» науки, отделению её от государства сами по себе ни к чему не приведут - сперва надо положить конец демократии в обществе и либерализму в экономике, с которыми наука и её «метод» (пусть и несуществующий реально) неразрывно связаны.
Говоря чуть более строго, если анархист «от науки» критиковал анархистов «от общества» за догматическую веру в науку, то те могли бы ему ответить критикой за догматическую веру в демократию.
О методологии
Такие "иррациональные" методы защиты необходимы вследствие "неравномерного развития" (К. Маркс, В. И. Ленин) различных частей науки. Коперниканство и другие существенные элементы новой науки выжили только потому, что при их возникновении разум молчал.
Теперь автор возвращается к критике современной теории науки. Значительный её дефект в том, что проблемы рассматриваются с точки зрения вечности, безотносительно к исторической ситуации. Единственно придуманный универсальный критерий сравнения - адекватность опытным данным. Однако выше было показано, что он никуда не годится. Наука прошла сложный путь, и разные её части развились неравномерно. Неизбежно возникает несоответствие одних естественных интерпретаций другими, которое и не позволяет провести сравнение теорий.
Более того, если мы с сегодняшней точки зрения начнём эмпирически проверять теорию Коперника, то выяснится масса интересных подробностей. Например - влияние качества линз и устройства телескопа на результирующее изображение. А если всерьёз взяться за процедуру измерения яркости небесного светила и провести её критический анализ… В результирующем изображении большая часть связана с помехами, абберациями и оптическим обманом и лишь малая часть является истинным изображением первопричины - света звезды. Получается, что для адекватной опытной проверки требуются знания, которые могут возникнуть только в результате развития проверяемой теории.
Самые либеральные критерии сравнения этих двух теорий похоронили бы выводы Коперника - однако на помощь пришло то, что в современной политике называется дискредитация. Контргрументы были проассоциированы со всем убожеством церковно-слохастческой мысли, которую прогрессивная настроенная эпоха возрождения не принимала напрочь. Разум замолчал…
История даёт силу абстрактным аргументам и наука уже становится гораздо более похожей на искусство, где стройность и красота теории, дар убеждения её апологетов, а также умение использовать текущую экономико-политическую ситуацию отодвигают на второй план вопросы истинности. Введение новой космологии суть шаг назад - новые данные вводятся посредством гипотез ad hoc, эмпирическое содержание теории резко уменьшается и приходится разгребать не только неясности новой точки зрения, но и обломки старых теорий и старого мировоззрения.
Метод Галилея применим также и в других областях. Его можно использовать, например, для устранения существующих аргументов против материализма и для решения философской проблемы соотношения психического - телесного (однако соответствующие научные проблемы остаются нерешенными).
Всегда следует помнить о том, что теории никогда не бывают подвешены в воздухе - они опираются на правила, принципы, концепции, парадигмы, на эмпирические факты. И если данный факт противоречит данной теории из этого вовсе не следует, что её необходимо тут же отбросить - возможно, ошибка скрывается в том, что стоит «за» теорией.
Полученные результаты заставляют отказаться от разделения контекста открытия и контекста оправдания и устранить связанное с этим различие между терминами наблюдения и теоретическими терминами. В научной практике эти различия не играют никакой роли, а попытка закрепить их имела бы гибельные последствия.
Представленный материал позволяет нанести удар в столь характерное для методологии разделение контекста открытия и котекста оправдания и следующее за ним различие между терминами наблюдения и теоретическими терминами. Но учёные пользуются одним и тем же языком и одними и теми же теоретическими предположениями. Эти различия - след догматизма в науке и их необходимо преодолевать за счёт введения новой терминологии, которая не предполагает отделения контекста открытия от контекста оправдания, но рассматривает их сообща в рамах единого исторического процесса.
Ещё раз. Не бывает наблюдения, отделённого от теории, наоборот, всякое наблюдение предполагает теорию, существующую до него, иначе оно было бы невозможно.
И наконец, гл. 6-13 показывают, что попперовский вариант миллевского плюрализма не согласуется с научной практикой и разрушает известную нам науку. Но если наука существует, разум не может быть универсальным и неразумность исключить невозможно. Эта характерная черта науки и требует анархистской эпистемологии.. Осознание того, что наука не священна и что спор между наукой и мифом не принес победы ни одной из сторон, только усиливает позиции анархизма.
П. Фейерабенд вновь обращается к критике методологии науки и её наиболее интересного и сильного течения - критического рационализма К. Поппера. Ребром ставятся два вопроса:
1. Желательно ли жить в соответствии с правилами критического рационализма?
2. Возможно ли иметь известную нам науку и одновременно придерживаться этих правил?
Для автора ответ на первый вопрос гораздо более принципиален. И ответ на него отрицательный - как и на второй вопрос. И, куда ни глянь в науке, всюду принципы критического рационализма нарушаются в той или иной степени - а наука живёт и здравствует и, более того, развивается!
И тут же обсуждается роль самой науки, точнее, современного её понимания, которое подвергается не менее жесткой критике, чем методология. Она налагает ограничения даже большие, чем философские догматы прошлого - и анархизм, анархическая методология, жизненно необходима для самого прогресса человечества.
Даже остроумная попытка Лакатоса построить методологию, которая а) не нападает на существующее положение вещей и все-таки б) налагает ограничения на нашу познавательную деятельность, не ослабляет этого вывода. Философия Лакатоса представляется либеральной только потому, что является замаскированным анархизмом. А ее стандарты, извлеченные из современной науки, нельзя считать нейтральными в споре между современной и аристотелевской наукой, а также мифом, магией, религией и т.п.
В этом разделе автор проводит сравнение между своей концепцией и методологией исследовательских программ Имре Лакатоса. С одной стороны, строятся параллели и показывается, что теория Лакатоса содержит в себе анархическое ядро, что те принципы научного метода, которые выделяются как основополагающие не противоречат принципы «всё дозволено». Но с другой стороны Лакатос непоследователен, не доводит рассуждения до логического конца - пусть анархического или рационалистического.
Не менее интересно сопоставление тех проблем, которые волнуют авторов: Лакатос взволнован серостью, бесплодностью науки, её неспособностью выдать достойный теоретический результат, упадком образования; Фейерабенда всё это тоже волнует, но на первый план он выносит шовинизм науки, её претензию на исключительность и совсем ненаучные попытки давить всё, что может как-то изменить текущее положение дел.
Ещё очень показателен ответ автора на нападки Лакатоса: «Где вы видели такого эпистемологического анархиста, который из чистого упрямства выпрыгнул бы из окна 50-этажного здания вместо того, чтобы воспользоваться лифтом?» Действительно, таких примеров история не знает, однако вряд ли хоть кто-то будет оправдывать «непрыгание» с 50 этажа знанием основ физиологии или механики. Анархист вполне может сознаться, что он делает это из банальной боязни высоты, однако он никогда не признает, что поступает так в силу некого рационального метода!
Кроме того, эти стандарты, включающие сравнение содержания, применимы не всегда. Классы содержания некоторых теорий несравнимы в том смысле, что между ними нельзя установить ни одного из обычных логических отношений (включения, исключения, пересечения), Так обстоит дело при сравнении мифов с наукой и в наиболее развитых, наиболее общих и, следовательно, наиболее мифических частях самой науки.
И вновь автор обращается к излюбленной теме несоизмеримости, на этот раз с целью подвергнуть её уже куда более тщательному анализу. Исходный тезис состоит в том, что устройство языка уже несёт в себе некую космологию, некие исходные представления. А достаточно развитая теория подобна языку в этом качестве. Это «точка отчёта» при обсуждении проблемы несоизмеримости.
В качестве эмпирического материала берётся сопоставление художественных, а также поэтических стилей, архаического и современного, и исходя из них обсуждаются различия онтологической картины мира. От которой осуществляется переход к теории познания. Несоизмеримость высвечивается во всей своей красе и убедительности. Ниже приведены основные тезисы этого рассуждения:
1. Существуют несоизмеримые структуры мышления (действия, восприятия).
2. Несоизмеримость имеет аналог в области восприятия и что она входит в историю восприятия: индивидуальное развитие восприятия и мышления проходит ряд взаимно несоизмеримых стадий.
3. Концепции ученых, в частности их воззрения по фундаментальным проблемам, часто расходятся между собой столь же сильно, как идеологии, лежащие в основе разных культур. Дело обстоит даже хуже: существуют научные теории, которые взаимно несоизмеримы, хотя внешне они имеют дело "с одним и тем же предметом".
Более того, наука в своём развитии не решет проблем, она их «проходит». Просто те проблемы, которые волновали умы людей, перестают это делать - изменяется предмет познания.
Вывод: нельзя сравнивать содержание несоизмеримых теорий и невозможно оценивать их правдоподобность за исключением случаев, когда мы остаёмся в рамках одной теории… на первый план выходят субъективные желания, а априорное (не относящееся к ситуации) обращение к любому рациональному методу есть потеря собственной свободы. И это есть финальный аргумент против рационализма и результирующий вывод книги.
О власти
Таким образом, наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить философия науки. Это одна из многих форм мышления, разработанных людьми, и не обязательно самая лучшая. Она ослепляет только тех, кто уже принял решение в пользу определенной идеологии или вообще не задумывается о преимуществах и ограничениях науки. Поскольку принятие или непринятие той - или иной идеологии следует предоставлять самому индивиду, постольку отсюда следует, что отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства от науки - этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое отделение - наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы способны, но которого никогда не достигали.
Теперь, когда отсутствие специфического научного метода ясно показано, возможно обсуждать роль науки в обществе и, особо, в формировании мировоззрения человечества. В отсутствии метода позиции учёного более чем шатки… пропадает грань между наукой и мифом. Миф научен, а наука мифологична, и автор это убедительно показывает. Наука уже в открытую заставляет, но не убеждает принять свою точку зрения!
Интересно соотношение науки и религии в демократическом обществе. Если религия отделена от государства и каждый волен выбирать концессию по своему усмотрению, то о науке этого сказать нельзя - хотя бы в силу обязательного школьного образования. И если решение об изменении законодательства принимаются голосование избранных от народа представителей, то о решении научных вопросов такого сказать нельзя. Разумеется, специально подготовленный, умудрённый годами и отмеченный правительственными наградами учёный лучше знает, что и как надо делать - а это первый шаг на пути к диктатуре, открытая демонстрация идеологии!
Современная наука далеко не столь трудна, как это представляет пропаганда - это верно в силу низкого качества образования и выгодно в целях поднятия престижа науки. Например, во время Второй мировой войны, когда для американской армии потребовалось за короткое время подготовить большое количество врачей, оказалось возможным свести все медицинское образование к полугодовому обучению (однако соответствующие учебники давно исчезли, поскольку во время войны науку можно упростить, а в мирное время престиж науки требует большой сложности).
Вывод - наука находится на торном пути к идеологии и, более того, к религии. И снова цитата: Наука, претендующая на обладание единственно правильным методом и единственно приемлемыми результатами, представляет собой идеологию и должна быть отделена от государства, и в частности от процесса обучения. Ее можно преподавать только тем людям, которые решат сделать этот частный предрассудок своим собственным. Необходимо отделить науку от государства, сбавить накал пронаучной пропаганды и предоставить людям свободно выбирать свои предрассудки. Самое удивительное, что в этом заключён ключ к дальнейшему успешному развитию человечества!
Послесловие
Несмотря на всю спорность книги, остаётся только восхищаться точностью постановки проблемы и смелостью попытки её решения. Статус, социальная роль науки действительно изменяется, причём очень быстро. И в последующих нескольких абзацах я попробую изложить ряд собственных соображений, двигаясь в рамках анархической логики данной книги.
Есть один момент, который Пол Фейерабенд не рассматривает, хотя должен был бы, раз представляет свою работу как имеющую непосредственное отношение к работам Гегеля и Маркса и отчасти продолжающую ход их мысли - это читается между строк. Например, при одном упоминании контриндуктивного метода возникает стойкая аллюзии на диалектическое отрицание.
Так вот, невозможна идеология сама по себе, «висящая в вакууме» - она всегда опирается на те или иные социально-экономические отношения - здесь я двигаюсь по классической схеме:
потребности->производственные средства->производственные отношения->…
И если ясно установлена «идеологичность» науки, то за ней стоит практический, деятельностный базис, который обосновывает и оправдывает всю эту догматичность и пропагандическую напыщенность самим своим существованием. Соответственно, такого рода критика науки - это критика вершины айсберга, за которой стоит устройство экономики и общества - естественно, она необходима, но малоэффективна и неполна.
В те далёкие (или по времени - наши предки, или по пространству - первобытные племена, что существуют до сих пор) времена, когда миф господствовал и достиг удивительного совершенства, он точно так же опирался на социально-экономическое устройство - и смена мировоззрения возможна только вместе с радикальным переустройством социально-экономической жизни общества. Здесь я несколько ослабляю исходный тезис Маркса - мне не важно, что является первопричиной - мне важно, что эти изменения идут рука об руку и одно без другого невозможно.
Позволю себе небольшое отступление. Я отнюдь не считаю, в отличие от Пола Фейерабенда, что демократическое общество отличается честностью, справедливостью, взвешенным принятием решений и даже вниманием к мнению конкретного (за исключением немногих, входящих «элиту») члена общества. Более того, есть масса случаев, когда демократические процедуры просто неэффективны и вредны, что очень хорошо понимают современные бизнесмены и военные (принцип единоначалия). А принцип суверенной власти народа, возведённый ныне в абсолютную степень всеобщего закона, по принципу ничем не отличается от веры в то, что власть царя - от Бога (например, почти 100 лет назад это очень убедительно показал Н. Бердяев). Это ещё один миф и его критика вполне допустима и более того, оправдана!
Анархизм должен быть последователен. Я сейчас повторяю ход пола Фейрерабенда и обращаю его метод рассуждения против его результирующих тезисов. Такое устройство науки оправдано демократическим устройством общества, они соизмеримы, адекватны, и более того, необходимы друг другу. Призывы к «демократизации» науки, отделению её от государства сами по себе ни к чему не приведут - сперва надо положить конец демократии в обществе и либерализму в экономике, с которыми наука и её «метод» (пусть и несуществующий реально) неразрывно связаны.
Говоря чуть более строго, если анархист «от науки» критиковал анархистов «от общества» за догматическую веру в науку, то те могли бы ему ответить критикой за догматическую веру в демократию.