Рецензия на "очень маленькую книжку стихотворений" Евгении Ланцберг "Письмо отсюда"
Не смутившись дерзким названием, открыл "Письмо отсюда" с классическими рифмованными столбиками, и сразу обратил внимание на то, что это суть есть одно, подшитое, пронумерованное, письменное огромное, белое, длинное, не обошедшееся без влияния Бродского и Набокова, долгое осознание общего чувства себя и одиночия, содержащее в себе искреннюю надежду его преодолеть. Принявшись за рецензию, успел заметить, что плотность смыслов здесь может быстро прикончить всякую жажду критиковать, поэтому оставалось только восхищаться и восторгаться, успевая вылавливать редких "блох" художественных неточностей.
Составление посланий в форме стихов - хорошо известная страсть многих, причисляющих себя к пиитам. Основной нерв книги "Письмо отсюда" - обращение к миру через слово. Находящийся в условиях изоляции, предпосланной судьбой, автор пишет письма друзьям, рассказывает о местных красотах, экзотических пейзажах и городском ландшафта окружающего мира, в познании которого решающую роль играет сила его - авторского - воображения. Герметичность подборки, впрочем, имеет вполне разумные пределы. Заметно, что автор приберегает "перо гусиное" для самых искренних строчек, книжный, бумажный мир ему кажется роднее. Очевидный для него ход - намечтать гостиницу, чтобы принимать писателей. "Снова вечер зажат меж домов, и на Пятницкой крутят". Мне понравилось то, что город передан подробно, красочно, зримо, автор заставляет нас полюбить каждую улочку во время многочисленных прогулок, хоть и называет город "индустрией печали".
Строчки этих стихотворений подкупают тем, что стремятся стать своими для читателя. Практически половина стихотворений посвящена кому-то. (М.Ф., П., С.П., Маше Ивановой, М.Б., Дому номер 6 в Потаповском переулке, Саше и моей жизни, В.Набокову, В.Бережкову, М.Ф., В.Г.) Впрочем, только пытаешься увидеть в этом систему, и тут же попадаются стихотворения, в которых нет посвящений. Если представить эту книгу как книгу писем, вероятно, дать адрес каждой работе было бы интересно. Настоящие письма, конверт внутренней формы, интригующее содержание. Присутствуют марки и штампы. Стоит пожелать, чтобы читателей у неё оказалось не меньше, чем количество посвящённых конкретным лицам произведений.
Явными и очевидными являются отсылки к Иосифу Броскому и Владимиру Набокову, которых можно назвать главными поэтическими адресатами. Вот катрен, воспринимающийся как заимствованный у Иосифа Броского:
Настоящая родина - это когда в плацкарте
плотность воздуха убивает возможность мыслить.
Через войлочные поля, не означенные на карте,
баба воду несет на рассохшемся коромысле.
А "Засушенная бабочка письма" - это очевидный набоковский символ. Отметим, что автором подобран модный, интересный, современный, уместный для решения поставленных поэтических задач арсенал средств художественной выразительности. Что отличает стиль Евгении Ланцберг и позволяет выйти за рамки простого эпигонства и подражания? Вероятно, вызов и умение обрывать разговор. Шло бы ты, письмо, как говорится, отсюда. Название - отличная пародия на фирменное хамство "Почты России". "Здравствуй, и больше ни слова…" - сразу затыкают рот фирменным способом. Возможно, какие-то слова бы и появились. От молчания только и можно ждать, что появления слов. Раздражение? Да, иногда чувствуется в таком случае, но и это и отличный способ пробрать читателя.
"Письмо отсюда" вам может напомнить и учебник по географии, где вполне реальные Анапа, Москва соседствуют с историческим Ленинградом и Понтом Эвксинским (Чёрным морем) и воображаемой Фиальтой. Она может выдать себя и за кулинарную книгу о здоровой и вредной пище с авторскими рецептами блюд от приготовленного в советской столовке цыплёнка табака, с корочкой высокой прожарки до пешеходного хруста, от больших креветок, напоминающих ушные раковины мальчишек (мечта каннибала), до запечёной утки, горошка на десерт, напитка - целительного отвара боярышника в гранённом стакане, позаимствованном у проводника в плацкартном вагоне. Кстати, в стихотворении ""О тебе ли грущу? Про тебя ли пишу?… Чудно пахнет боярышник" - автор удачно использует приём отвлечения, чтобы передать глубину и неоднозначность чувств, как раз тот случай, когда создать шедевр ему помогает искусство недоговаривать.
Евгении Ланцберг удаётся украсить свои произведения яркими, необычными образами, не утратив при этом внятности изложения и чистоты передачи эмоций. Несомненно, читающий её книгу получает удовольствие от самого процесса познания поэтического материала, даже если понимает не всё. В некоторых случаях особенно находчиво обыграна многозначность слов: "Крылья сдержанных бражников (бабочка/пьяница)", "Водосточные вены (кровеносные сосуды и столица Австрии), старого образца) При всём обилии удачно найденных ходов и приёмов, встречаются, на мой взгляд, достаточно спорные строчки. "Если небо не выпустит локон? Локон - солнечный луч. Мысль понятна, но как локон можно намеренно выпускать? Он может только сам выбиться…"
Самая спорная для меня строчка в книге, "Что завтра поезд, и что в Ленинграде ни бога нет, ни кладбища, увы?" Претендующее на оксюморон высказывание о городе, построенном на костях, пережившим блокаду, которая унесла множество жертв. Тем более, отсылке к войне есть в книге. Понятно, что в Ленинграде нет той атмосферы греческого кладбища, что есть на юге. Что это поэтические мечты о "сне навеки" и общении с Диониссом, но читатель, вероятно, может неправильно понять эту строчку.
Грустит на Нерли (храм) Покрова. Вряд ли уместно было бы разбивать название. Храм Покрова на Нерли. Кроме того, в столь ровной в плане выбранного способа стихосложения книге белые стихи и непонятный стих про белого мальчика смотрятся не совсем уместно. Кто этот мальчик? Зачем описано происшествие с пакетом, который унёс ветер. Плейер в руках свидетельствует о том, что ещё в девяностых было дело… Я бы эти стихи просто в "Письмо отсюда" не включал.
Мне понравилась это сложная, красивая, интересная, неоднозначная, не всегда понятная книга, которая не говорит с тобой прямыми смыслами и находится в активном поиске своего компетентого читателя. Обманчивая хрупкость и тонкость страниц "Письма отсюда" может быть опасной. Если ты сам имеешь несчастье быть поэтически одарённой личностью, то биться долго будешь с ней, ломая себе крылья.
Итак, сделав в плацкартном вагоне круг, автор возвращается к тому, с чего начал, кажется, к самой первой строчке письма, отредактировав последнюю. Завершает книгу и открывает её образ Родины - то пространство, в рамках которого осуществляются все перемещения и ротации. Всё находится в движении, хотя время там и застыло. Действующие лица - сразу две, три эпохи. Современность, советское коммунальное наследие, эхо войны. Путешествия поездами совершаются преимущественно по инерции в этом причудливо слепленном пространственно-временном континууме и вывод мы можем сделать такой: поэту обязательно нужна опора на побережье, на край моря, смешно, но памятник и изданные книги ему тоже нужны, чтобы его существование не превратилось в прозябание над пустым листом бумаги.
Составление посланий в форме стихов - хорошо известная страсть многих, причисляющих себя к пиитам. Основной нерв книги "Письмо отсюда" - обращение к миру через слово. Находящийся в условиях изоляции, предпосланной судьбой, автор пишет письма друзьям, рассказывает о местных красотах, экзотических пейзажах и городском ландшафта окружающего мира, в познании которого решающую роль играет сила его - авторского - воображения. Герметичность подборки, впрочем, имеет вполне разумные пределы. Заметно, что автор приберегает "перо гусиное" для самых искренних строчек, книжный, бумажный мир ему кажется роднее. Очевидный для него ход - намечтать гостиницу, чтобы принимать писателей. "Снова вечер зажат меж домов, и на Пятницкой крутят". Мне понравилось то, что город передан подробно, красочно, зримо, автор заставляет нас полюбить каждую улочку во время многочисленных прогулок, хоть и называет город "индустрией печали".
Строчки этих стихотворений подкупают тем, что стремятся стать своими для читателя. Практически половина стихотворений посвящена кому-то. (М.Ф., П., С.П., Маше Ивановой, М.Б., Дому номер 6 в Потаповском переулке, Саше и моей жизни, В.Набокову, В.Бережкову, М.Ф., В.Г.) Впрочем, только пытаешься увидеть в этом систему, и тут же попадаются стихотворения, в которых нет посвящений. Если представить эту книгу как книгу писем, вероятно, дать адрес каждой работе было бы интересно. Настоящие письма, конверт внутренней формы, интригующее содержание. Присутствуют марки и штампы. Стоит пожелать, чтобы читателей у неё оказалось не меньше, чем количество посвящённых конкретным лицам произведений.
Явными и очевидными являются отсылки к Иосифу Броскому и Владимиру Набокову, которых можно назвать главными поэтическими адресатами. Вот катрен, воспринимающийся как заимствованный у Иосифа Броского:
Настоящая родина - это когда в плацкарте
плотность воздуха убивает возможность мыслить.
Через войлочные поля, не означенные на карте,
баба воду несет на рассохшемся коромысле.
А "Засушенная бабочка письма" - это очевидный набоковский символ. Отметим, что автором подобран модный, интересный, современный, уместный для решения поставленных поэтических задач арсенал средств художественной выразительности. Что отличает стиль Евгении Ланцберг и позволяет выйти за рамки простого эпигонства и подражания? Вероятно, вызов и умение обрывать разговор. Шло бы ты, письмо, как говорится, отсюда. Название - отличная пародия на фирменное хамство "Почты России". "Здравствуй, и больше ни слова…" - сразу затыкают рот фирменным способом. Возможно, какие-то слова бы и появились. От молчания только и можно ждать, что появления слов. Раздражение? Да, иногда чувствуется в таком случае, но и это и отличный способ пробрать читателя.
"Письмо отсюда" вам может напомнить и учебник по географии, где вполне реальные Анапа, Москва соседствуют с историческим Ленинградом и Понтом Эвксинским (Чёрным морем) и воображаемой Фиальтой. Она может выдать себя и за кулинарную книгу о здоровой и вредной пище с авторскими рецептами блюд от приготовленного в советской столовке цыплёнка табака, с корочкой высокой прожарки до пешеходного хруста, от больших креветок, напоминающих ушные раковины мальчишек (мечта каннибала), до запечёной утки, горошка на десерт, напитка - целительного отвара боярышника в гранённом стакане, позаимствованном у проводника в плацкартном вагоне. Кстати, в стихотворении ""О тебе ли грущу? Про тебя ли пишу?… Чудно пахнет боярышник" - автор удачно использует приём отвлечения, чтобы передать глубину и неоднозначность чувств, как раз тот случай, когда создать шедевр ему помогает искусство недоговаривать.
Евгении Ланцберг удаётся украсить свои произведения яркими, необычными образами, не утратив при этом внятности изложения и чистоты передачи эмоций. Несомненно, читающий её книгу получает удовольствие от самого процесса познания поэтического материала, даже если понимает не всё. В некоторых случаях особенно находчиво обыграна многозначность слов: "Крылья сдержанных бражников (бабочка/пьяница)", "Водосточные вены (кровеносные сосуды и столица Австрии), старого образца) При всём обилии удачно найденных ходов и приёмов, встречаются, на мой взгляд, достаточно спорные строчки. "Если небо не выпустит локон? Локон - солнечный луч. Мысль понятна, но как локон можно намеренно выпускать? Он может только сам выбиться…"
Самая спорная для меня строчка в книге, "Что завтра поезд, и что в Ленинграде ни бога нет, ни кладбища, увы?" Претендующее на оксюморон высказывание о городе, построенном на костях, пережившим блокаду, которая унесла множество жертв. Тем более, отсылке к войне есть в книге. Понятно, что в Ленинграде нет той атмосферы греческого кладбища, что есть на юге. Что это поэтические мечты о "сне навеки" и общении с Диониссом, но читатель, вероятно, может неправильно понять эту строчку.
Грустит на Нерли (храм) Покрова. Вряд ли уместно было бы разбивать название. Храм Покрова на Нерли. Кроме того, в столь ровной в плане выбранного способа стихосложения книге белые стихи и непонятный стих про белого мальчика смотрятся не совсем уместно. Кто этот мальчик? Зачем описано происшествие с пакетом, который унёс ветер. Плейер в руках свидетельствует о том, что ещё в девяностых было дело… Я бы эти стихи просто в "Письмо отсюда" не включал.
Мне понравилась это сложная, красивая, интересная, неоднозначная, не всегда понятная книга, которая не говорит с тобой прямыми смыслами и находится в активном поиске своего компетентого читателя. Обманчивая хрупкость и тонкость страниц "Письма отсюда" может быть опасной. Если ты сам имеешь несчастье быть поэтически одарённой личностью, то биться долго будешь с ней, ломая себе крылья.
Итак, сделав в плацкартном вагоне круг, автор возвращается к тому, с чего начал, кажется, к самой первой строчке письма, отредактировав последнюю. Завершает книгу и открывает её образ Родины - то пространство, в рамках которого осуществляются все перемещения и ротации. Всё находится в движении, хотя время там и застыло. Действующие лица - сразу две, три эпохи. Современность, советское коммунальное наследие, эхо войны. Путешествия поездами совершаются преимущественно по инерции в этом причудливо слепленном пространственно-временном континууме и вывод мы можем сделать такой: поэту обязательно нужна опора на побережье, на край моря, смешно, но памятник и изданные книги ему тоже нужны, чтобы его существование не превратилось в прозябание над пустым листом бумаги.