ВО ЧТО Я ВЕРЮ или ЧТО Я ЗНАЮ (продолжение от 30 марта)
Прошу прощения за паузу, можно сказать, по техническим причинам. Хотя, что такое - технические причины?
Итак, продолжаю.
Сегодня в очередной раз схлеснулся со стариком-отцом. Словесно, разумеется. Он говорит, и вера его беспредельна: человеку дан разум, чтобы он создавал уют вокруг себя. Есть красота, в том, чтобы был вымыт пол, посуда, всё было аккуратно и прибрано.
Он при этом многого не видит (старческие немощи) - остающуюся грязь после всех его протирок, падающую со стен кухни масляную краску, замызганность и обтрёпанность одежды.
Он при этом многого и не знает: того, что по современным меркам, при всей его приверженности к порядку, его квартира может быть расценена разве что, как притон бомжей.
Но ведь, действительно, не это главное. Главное - смысложизненные устои.
То, что он глубоко убеждён: всё, что я пытаюсь сказать ему о других смыслах, другой радости бытия, кроме помытой кастрюли - вызывает простую реакцию: не надо морозить чушь. Ты не способен заработать на хлеб, а мне государство (которое он всю жизнь критиковал, и, кажется, ненавидел) платит заработанную мной пенсию. Ты (то есть я) - больной, ничего не соображающий придурок. Ты - ничтожество. Сестра моя, а других родственников у меня нет, считает так же.
Как я им, или кому-то ещё, могу объяснить, что человечество всё более и более склоняется к тотальному безумию,- и как общество, безмерно потребляющее, и как люди, заполняющие душу свою помоями. Таким как я они ничего за труд давать не будут. Ибо мой труд им тотально враждебен, ненавистен, как, собственно, и я сам. За мою работу, пусть она будет и 24 часа в сутки, могут только распять, но не оценить и не возвысить.
С годами острее и острее чувствую это одиночество, эту физически ощущаемую неспособность соединиться с другими, обменяться близостью. Я не о физическом соитии говорю, а о соитии, сопричастности душ.
И что бы со мной случилось, если бы не случилось… главного события в моей жизни - встречи с несказанным?
С какой-то удивительно болезненной ясностью вспоминаю один эпизод.
Лежу я как-то вечером на кровати в келье своей. Читаю или Евангелие, или кого-то из отцов, не помню. Многие из благоговения не лежат, читая духовное, а я лежал.
И вдруг произошло нечто. Не могу пересказать и даже не помню точно. Всё переменилось. Я в книге увидел совсем другие слова, открылся особый, скрытый раньше их смысл. А за словами встала как бы вся вселенная, в её вечности и беспредельности. При этом келья, кровать, лампа - всё на месте. Помню, взял вторую книжку, третью. Одна была Псалтирь, другая Евангелие, третья святоотеческая. И в каждой открывалось ранее неведомое, просто невообразимое содержание. Слезы текли из глаз. Всё это не только невозможно описать, но и второй раз хотя бы приблизительно представить.
Сейчас я, рационализируя, могу сказать: в начальных посещениях Господь открывался мне как блаженство, а здесь, в этом вот случае, Он открылся как Истина.
Но что значат эти слова?! Откровение Божие…
За одну такую минуту готов с радостью жизнь отдать. А уж, чтобы до смерти есть один хлеб с водой, спать на земле, мокнуть и от холода трястись круглый год (на Урале невозможно, а на Украине или в Ставрополье можно, я пробовал), и говорить нечего.
ххх
Я посчитал нужным сделать эту вставку в свой складный и продуманный текст. Хотя бы для того, чтобы ко мне относились как к существу русско-страдательному. Не восточному, и не западному.
Ментальность русского евразийского бытия (при том, что ни евразийскость, ни русскость меня нисколько не занимают) - это жизнь на изломе, и жизнь в надломе - истории, мировосприятия, личной судьбы.
То, что я хочу сказать в своих постах - было сказано Буддой, Иисусом, Мухаммадом. В последние времена об этом говорили и говорят, например, Джидду Кришнамурти, Ошо Раджнеш, Эркхарт Толле или Фрэнк Кинслоу.
Но вот нет у них одного. Русского дара сверх-видения и ощущения пронзительности вселенской боли. Это я и хочу восполнить.
Ну, а после такого, повторяю, вынужденного отступления, продолжу прерванное изложение.
Только, опять же, уже в следующий раз.
(Продолжение следует)
Итак, продолжаю.
Сегодня в очередной раз схлеснулся со стариком-отцом. Словесно, разумеется. Он говорит, и вера его беспредельна: человеку дан разум, чтобы он создавал уют вокруг себя. Есть красота, в том, чтобы был вымыт пол, посуда, всё было аккуратно и прибрано.
Он при этом многого не видит (старческие немощи) - остающуюся грязь после всех его протирок, падающую со стен кухни масляную краску, замызганность и обтрёпанность одежды.
Он при этом многого и не знает: того, что по современным меркам, при всей его приверженности к порядку, его квартира может быть расценена разве что, как притон бомжей.
Но ведь, действительно, не это главное. Главное - смысложизненные устои.
То, что он глубоко убеждён: всё, что я пытаюсь сказать ему о других смыслах, другой радости бытия, кроме помытой кастрюли - вызывает простую реакцию: не надо морозить чушь. Ты не способен заработать на хлеб, а мне государство (которое он всю жизнь критиковал, и, кажется, ненавидел) платит заработанную мной пенсию. Ты (то есть я) - больной, ничего не соображающий придурок. Ты - ничтожество. Сестра моя, а других родственников у меня нет, считает так же.
Как я им, или кому-то ещё, могу объяснить, что человечество всё более и более склоняется к тотальному безумию,- и как общество, безмерно потребляющее, и как люди, заполняющие душу свою помоями. Таким как я они ничего за труд давать не будут. Ибо мой труд им тотально враждебен, ненавистен, как, собственно, и я сам. За мою работу, пусть она будет и 24 часа в сутки, могут только распять, но не оценить и не возвысить.
С годами острее и острее чувствую это одиночество, эту физически ощущаемую неспособность соединиться с другими, обменяться близостью. Я не о физическом соитии говорю, а о соитии, сопричастности душ.
И что бы со мной случилось, если бы не случилось… главного события в моей жизни - встречи с несказанным?
С какой-то удивительно болезненной ясностью вспоминаю один эпизод.
Лежу я как-то вечером на кровати в келье своей. Читаю или Евангелие, или кого-то из отцов, не помню. Многие из благоговения не лежат, читая духовное, а я лежал.
И вдруг произошло нечто. Не могу пересказать и даже не помню точно. Всё переменилось. Я в книге увидел совсем другие слова, открылся особый, скрытый раньше их смысл. А за словами встала как бы вся вселенная, в её вечности и беспредельности. При этом келья, кровать, лампа - всё на месте. Помню, взял вторую книжку, третью. Одна была Псалтирь, другая Евангелие, третья святоотеческая. И в каждой открывалось ранее неведомое, просто невообразимое содержание. Слезы текли из глаз. Всё это не только невозможно описать, но и второй раз хотя бы приблизительно представить.
Сейчас я, рационализируя, могу сказать: в начальных посещениях Господь открывался мне как блаженство, а здесь, в этом вот случае, Он открылся как Истина.
Но что значат эти слова?! Откровение Божие…
За одну такую минуту готов с радостью жизнь отдать. А уж, чтобы до смерти есть один хлеб с водой, спать на земле, мокнуть и от холода трястись круглый год (на Урале невозможно, а на Украине или в Ставрополье можно, я пробовал), и говорить нечего.
ххх
Я посчитал нужным сделать эту вставку в свой складный и продуманный текст. Хотя бы для того, чтобы ко мне относились как к существу русско-страдательному. Не восточному, и не западному.
Ментальность русского евразийского бытия (при том, что ни евразийскость, ни русскость меня нисколько не занимают) - это жизнь на изломе, и жизнь в надломе - истории, мировосприятия, личной судьбы.
То, что я хочу сказать в своих постах - было сказано Буддой, Иисусом, Мухаммадом. В последние времена об этом говорили и говорят, например, Джидду Кришнамурти, Ошо Раджнеш, Эркхарт Толле или Фрэнк Кинслоу.
Но вот нет у них одного. Русского дара сверх-видения и ощущения пронзительности вселенской боли. Это я и хочу восполнить.
Ну, а после такого, повторяю, вынужденного отступления, продолжу прерванное изложение.
Только, опять же, уже в следующий раз.
(Продолжение следует)