"Хорошо, если выстрелят в рот. - Это, доченька, как повезет…"
Это - строчки 6-летней девочки, выжившей среди облав полицаев украинского Немирова. А в 2010 году Поэт Алла Айзеншарф через своего сына передала мне свой новый сборник стихов "Стойбище", вышедший в Тель-Авиве. Мудрые ироничные строки...
Полжизни Алла прожила в Израиле, в Ашкелоне. Заседания местного Союза русскоязычных писателей проходили порой под звуки пролетающих ракет. Это надо было пережить какие ужасы ребёнком и выжить среди гетто и концлагерей, чтобы потом вновь подвергаться смертельной опасности?..
С Аллой Айзеншарф судьба свела меня в Юрмале в сентября 2009 года. По комсомольской путёвке она с 1961-го работала выездным фельдшером в поселке Бискамжа, что в Хакасии, в Красноярском крае. А потом возвратилась в молдавский город Бендеры (куда переехали после войны), где трудилась в больнице и туберкулёзном диспансере.
Алла в те годы...
Но поэзия взяла своё. В 1973-м Алла окончила Литинститут имени Горького, работала учителем рисования и преподавателем в бендерской школе эстетического воспитания детей "Светлячок", которую организовала (за что отмечена малой бронзовой медалью ВДНХ СССР). Публиковала стихи в местных СМИ и в коллективных сборниках, руководила городским литобъединением "Горизонт". А в 1988 году вместе с мамой, сестрой и сыном репатриировалась в Израиль, о чем мечтала с юности...
"Военные" детские стихи Аллы разрывают душу. Со всей своей "неправильной" стилистикой. Читая такие детские стихи, понимаешь, что надо делать всё, чтобы ни один ребенок не мечтал о таком:
Я, наверно, Гитлера убью.
Вот глаза закрою,
бах и - выстрелю.
Только я потом уже не вырасту
и себя уже не полюблю.
Нет, я дверь закрою на замок,
чтоб он выйти никуда не мог.
А в окошко буду строить рожи:
на, смотри, какой ты нехороший.
Автор 17 поэтических сборников лишь в 2001 году решилась опубликовать свои стихи, сочиненные ею, шестилетней вспухшей от голода девочкой, которую носила на спине ее десятилетняя сестра Мэри, прячась от полицаев и эсэсовцев…
погромы во Львове в 1941-м...
Книжечка об этом была опубликована в России в 2004 году. Вы можете представить, чтобы у ребенка родились строки, которые вынесены в заголовок: "Хорошо, если выстрелят в рот. - Это, доченька, как повезет…"? Вот и я не могу. А Алла с Мэри очень даже ясно себе это представляли, когда за евреями их родного украинского Немирова охотились фашисты со своими местными приспешниками. Так убили их отца, дядю, уничтожили еврейский детский дом вместе с его обитателями…
Погромы во Львове... Евреев в украинских городах и местечках избивали, грабили, насиловали и убивали не только кадровые фашисты и их подручные, но этим с охотничьим азартом занимались также их бывшие соседи, озверевшие и почуявшие вкус крови молодые выродки и даже подростки... А фотографировали немецкие офицеры.
Мы встретились с поэтессой в Юрмале, в доме у известного писателя Леонида Коваля. Алла приехала к нему со взрослым сыном (он преподавал в Риге Танах {название еврейской Библии} и читал лекции по еврейской истории в Общинном еврейском доме) - навестить и выразить своё почтение за многие произведения Леонида Иосифовича, рассказывающие о Холокосте.
Леонид Коваль и Алла Айзеншарф вместе с сыном Исраэлем, 2009 год. Фото моё.
По-детски наивные и одновременно мудрые стихи Аллы тоже рассказывают о Холокосте.
Немцы кричат во дворе и ломают
зачем-то забор и кусты.
А мама звезду на рукав пришивает
зачем-то. Не для красоты.
Потом узелок отрывает зубами
и долго жует. И молчит мама.
Расстрел евреев айнзацгруппой под Ивангородом на Украине, 1942.
Последний еврей Винницы. 1941 год. Так назван снимок в Википедии.
ГЕТТО
В пять лет Алла научилась читать и писать.
- Но стихи не складывала, - рассказывала мне Алла. - У нас была очень благополучная семья. Папа - главный бухгалтер на заводе, на котором изготавливали знаменитую немировскую водку, а мама - учительница. Еще были бабушка и сестричка. А потом все перевернулось. Первые дни войны. Отступающие войска. Солдаты, чтобы замаскировать машины, рубят парк княгини Щербатовой неподалеку от еврейского детского дома. И дети, кто повзрослее, цепляются за борта. Они понимают, что надо бежать. Но их скидывают.
Всех евреев города переселили на две улочки, в гетто. Нам досталась кладовка в домике на окраине, в которой умещались кровать и столик. Однажды ноябрьским утром мы услышали крики. Они приближались. Папа затолкал нас под кровать, закрыв тазами и кастрюлями. Так мы спаслись, а немцы увели папу. Это был первый погром.
Алла Наумовна во время нашей встречи в 2009 году. В январе 2018 года она умерла.
Мне снился папа. Он еще живой,
и так мы громко, весело смеялись
и по зеленой травке шли домой.
Мы шли домой и за руки держались.
И мама нам махала из окна,
и бабушка в окне была видна.
- Они убивали сначала тех, кого найдут до 3 часов дня (с немецкой пунктуальностью), а потом уже - кого попало, - продолжала свой рассказ Алла. - Мы с мамой дожили до весны (1942-го). 1 или 2 мая нас с мамой отправили в Браславский лагерь. Брали за руки и за ноги и швыряли в большие машины. В лагере взрослых водили на работу - на строительство шоссе. А потом стали убивать детей. И маме удалось устроить нас в одну из машин, которые ездили в Немиров за картошкой, свеклой.
В Немирове был жив еще мамин брат - дядя Иося. Жену его уже убили, кормить нас нечем было. Еще и облавы на евреев шли, по ночам расстреливали. Поэтому он решил с нами пойти в немировский лагерь. Часовым там был молодой мадьяр, он сказал дяде, что его уже не выпустит, а девочек может отпустить. Тут мимо проходила знакомая, тетя Поля, которая знала наших родителей. Она взяла нас за руки и увела. Это было спасение. У тети Поли было четверо мальчишек, муж-сапожник - дядя Митя.
У дяди Мити нечего курить,
и мы ему окурки собираем.
Сегодня есть, а завтра я не знаю,
а может, дождь или не будем жить?
"После ночного инея земля отогревалась только к полудню. А обуви не было".
Я об ножку ножку грею.
Я сама себя жалею.
А когда себя жалею,
еще больше холодею.
Несмотря на то, что немцы обещали всем, кто найдет евреев, какое-то денежное вознаграждение, нас никто из этой семьи Ореховских не выдал. Тетя Поля надела на нас белые украинские косыночки…
Тетя Поля нам сказала:
- Ты сегодня будешь Галя.
Ты - не Мэри, а Маруся.
Может, вас и не убьют. -
Мы молчим, а тетя Поля
в свой платок зеленый плачет
и уходит, потому что
тетю Полю дома ждут.
А какая-то ворона
прицепилась, скачет, скачет:
- как теперь тебя зовут?
Дядя Митя знал польский и немецкий. Когда он узнавал, что будет облава (а тогда уже немцы использовали во время облав собак), он находил нас в городе, где мы прятались в каких-нибудь подворотнях и лопухах, и отводил нас на пустырь недалеко от своей хибарки. А там были такие заросли репейника, что никто туда не совался. Дядя Митя вырыл там яму - наше убежище. Во время облав он закидывал нас лопухами сверху. Лето, жара, пить хочется, а мы лежим и слышим в стороне вопли, стрельбу, лай собак…
Ну сколько можно в этих лопухах!
А нас искают немцы и собаки.
И страшно. Он большой, как небо - страх.
И пИсать хочется, и громко-громко плакать.
В этой книжечке детских стихов есть и примечания Аллы. Она вспоминает, как однажды, когда они прятались в лопухах и смотрели сквозь них, рядом прошёл немец с большой собакой: "Она оглядывалась на нас и махала хвостом. Он больно дернул ее, собака взвизгнула".
Если б я была его собакой,
Я бы немцу руки искусала,
а потом бы спряталась в овраге
и смеялась, и бока лизала.
"Когда я совсем ослабела от голода, Мэрочка носила меня на спине, не оставила, как ей советовали".
Не ходят уже мои ножки.
Никак не подняться мне.
И Мэрочка на спине
таскает меня осторожно.
Идет-идет и качается,
пока день не кончается.
А ещё был случай, когда "совсем мальчишечье лицо с голубыми глазами на минуту рассеяло страх перед немцем".
На луже бабочка лежала.
Лежала вся и не дышала.
Я под нее ладошку сунула
и подняла, в лицо подунула.
рукой махала. Я хотела,
чтоб улетела.
А немец, он в тени сидел,
Смотрел сюда, смотрел, смотрел,
И подошел, и сел на корточки.
И он не страшный был нисколечко.
А может, просто он забыл,
что немцем был.
СПАСЕНИЕ
- А чем вы питались? - задаю очередной вопрос Алле Наумовне.
- Тем, что находили на улицах - кусок огурца, надкушенное яблоко. Сестричка меня оставляла где-то в лопухах или у речушки (приток Буга), а сама уходила к базару на поиски объедков.
Нашли большой огурец,
на палочку посадили,
нарочно глаза закрыли
и хрумкаем понемножку:
хлеб, вареничек, холодец,
хлеб, вареничек, холодец,
и булочка на дорожку.
Это у нас было что-то вроде игры: найдем брошенный кусок, по крошечке откусываем и представляем…
Был такой случай. Одна знакомая выставила нам миску скисшего молока, а сама ушла. Мэри, рано повзрослевшая, почувствовала что-то неладное и говорит: "Бежим!" Мы залегли через дорогу, в лопухах. И видим: та женщина привела полицаев…
Каша кислая-кислая,
мухи на миске мызгают,
ложки нету, но мы руками.
Хорошо, что не видит мама.
А теперь так болит животик -
из кустов не выходим.
Там какашки лежат разные,
а мои - красные.
Позже, когда мама спаслась из лагеря, подкупив полицая за припрятанное золото, та женщина сама рассказывала об этом случае нашей маме, объясняя свой поступок жалостью к детям: мол, чего им тогда было мучаться, пусть уж сразу… А приходила она к нам за мукой - мама хорошо шила и ей вместо платы давали иногда продукты. Мама дала ей муки…
Потом маму снова забрали в лагерь. А нас по дороге ей удалось ссадить. Мы спасались в селе Грабовцы. Причем прятали нас только бедные люди, рискуя своими жизнями. Спали мы в сараях, на сене.
У рыжей кошки пять слепых котят.
Они толкаются и кушать все хотят.
И кошка подставляет им живот:
"Ну, нате, вот".
И хвостики вылизывает грязные,
и сказки им рассказывает разные.
И я смотрю на них до ночи самой,
и спать ложусь возле кошачьей мамы.
"На сене под крышей сарая с нами жили мыши, любопытные, по лицу бегали",- упоминает в книжечке своих детских стихов Алла.
Гром пошел и дождь пошел,
а под крышей хорошо.
Здесь на сене пахнет летом,
только мамы с нами нету.
Мыши есть. Они не страшные,
друг у друга что-то спрашивают.
Мыши: мама, папа, дети.
Хорошо им жить на свете.
"Очень страшно и бездомно было по вечерам".
Вечером люди ушли домой,
даже не видно немцев.
Небо счернело над головой,
и каждый сарай чужой-чужой.
Куда деться?
Так я к папе на руки хочу!
Но я не плачу и не кричу.
Если б тогда нас вместе убили,
мы бы вместе и были.
- Однажды нас кто-то выдал, - рассказывала мне Алла Наумовна. - Пришли немец и полицай Тимошка. Привели ночью маму из лагеря. Вскоре немец ушел, видно, понимал, что полицай с удовольствием справится с делом. Но мама как-то сумела договориться. Только нужно было откупиться. Хозяйка залезла в свой сундук, достала из-под вороха вещей какие-то деньги. Не хватило. И она пошла ночью по дворам, чтобы собрать деньги и нас выкупить. Собрала. Вручила их полицаю. Он вывел нас наружу, сделал несколько выстрелов в воздух и ушел. Через несколько дней мама нашла этого Тимошку и попросила выправить нам всем документы. Не знаю, может, часы какие-то ему отдала, но документы он сделал. И мы 70 километров добирались до города Бершадь, в еврейское гетто. Здесь мы и встретили в марте 1944 года освобождение.
Потом было возвращение в Немиров. В 1947-м - переезд в Молдавию, в Бендеры, где работал главным архитектором города мамин брат, прошедший войну. В Бендерах учительница жаловалась маме, что я рисовала всё только чёрным цветом. Но мама её успокаивала: "Она отойдёт, не волнуйтесь".
Срывают цветы, и они умирают.
Зачем же цветы срывать?
Стреляют в людей, и они упадают
и так остаются лежать.
И мне дядя Митя на ухо сказал:
- Тебе еще думать про это нельзя.
Вот вырастешь, станешь большая и умная... -
А я не нарочно, я нечаянно думаю.
- Поздно окончила школу (в 21 год), был ревматизм, открытая форма туберкулёза. Может, поэтому хотела лечить людей. Пошла в медучилище, окончила его с красным дипломом, долго работала фельдшером-акушером. Уже в медучилище записала стихи, которые сочиняла в войну. Потом окончила московские курсы журналистов, по комсомольской путёвке (добилась!) поехала в Сибирь, под Шушенское, в поселок Бискамжа. Зимой холод в бараке был такой, что картошка под кроватью замерзала. Там я работала полтора года. Встретила будущего мужа, родился сын (Руслан-Исраэль). Позже окончила заочно московский литинститут.
А тетрадь со стихами я привезла в Израиль, куда мы все переехали. Никому их не показывала. Но когда Мэрочка стала болеть (онкология), я подумала, что не вправе больше держать свои детские стихи, мы пережили это вместе. Пусть Мэрочка их увидит опубликованными. И она успела. Мама дожила до 93 лет. И сестра, и мама похоронены в Ашкелоне.
Детских стихов было гораздо больше. Но поскольку я писала уже другие стихи, я не могла, бывало, вспомнить какие-то слово или строчку из тех, военных. И поэтому не записывала весь стих. Очень боялась вторгнуться в тот мир, приукрасить что-то. Отобрала те, которые помнила от начала и до конца…
Бабий яр. Здесь, в северо-западной части Киева, во время немецко-фашистской оккупации нацистами и их прихвостнями производились массовые расстрелы евреев, а также советских военнопленных и цыган.
Первый массовый расстрел в Бабьем яре был 29-30 сентября 1941 года, тогда убили 33 771 еврея. По данным некоторых источников, одних только евреев здесь расстреляли около 150 тысяч человек (жителей Киева и других городов Украины). При этом из Бабьего Яра смогли спастись лишь 29 человек.
Всего за время оккупации на Украине были убиты почти 3 млн евреев, это примерно половина всех жертв Холокоста...