Что говорил мне Кончаловский о Чехове, людях и любимых
Фото автора
Большому режиссеру и человеку, народному артисту РСФСР и обладателю престижных премий Андрею Сергеевичу Кончаловскому 20 августа исполнилось 85! Многая лета!
Поставивший в театре им. Моссовета четыре спектакля по произведениям Антона Павловича - "Чайку", "Дядю Ваню", "Три сестры" и "Вишнёвый сад", - Андрей Сергеевич показывал и показывает их в разных странах. Был Кончаловский в своё время и в Риге, где любезно согласился ответить на мои вопросы...
"Чехов любил людей такими, какие они есть..."
- «Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее» - говорит Астров у Чехова. С тех пор многое ли изменилось?
- Когда я начинаю ставить спектакль, я не думаю, что там есть некоторые современные параллели и аллюзии. Я готов ставить любого Чехова, потому что он глубочайший писатель и человек. Поэтому берешь пьесу не потому, что там есть актуальные фразы. Ведь у Шекспира вряд ли есть параллели какие-то, хотя все равно можно сделать его современным. Так что меня абсолютно не волнует, насколько актуальна пьеса. Вообще актуальность, на мой взгляд, понятие, скорее, публицистическое. Чехов не был публицистом, не был ни левым, ни правым. Он говорил: я свободный человек. И писал о том, что видел. Глубина Чехова не в том, что Астров говорит правду о вырубленных лесах, а ГЛУБИНА ЧЕХОВА В ТОМ (И ЭТО ГЛАВНОЕ), ЧТО ОН ЛЮБИЛ ЛЮДЕЙ ТАКИМИ, КАКИЕ ОНИ ЕСТЬ, А НЕ ТАКИМИ, КАКИМИ ОНИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ.
Вот Федор Михайлович Достоевский любил людей за то, что он мечтал о каких-то идеальных людях и создавал их - Мышкин, предположим. Лев Николаевич еще больше создавал идеальные образы. А Чехов говорил: люди сами по себе не очень хороший материал, но другого материала нет, чтобы любить. Чехов был, на мой взгляд, циник. И меня тоже часто в этом упрекают. Но циники - это не те люди, которые радуются злу, а те, которые знают, что человеку свойственно добро и зло. И циника не удивляет, когда человек поступает не так, как ему хочется.
Чехов говорил: высокое вместе с низким, трагическое с комическим - все в жизни перемешано. Наверное, мы и пытаемся в нашей попытке понять Чехова, любить наших героев, несмотря на то, что они все слабые и может быть даже посредственные, претенциозные, провинциальные люди, которых, как правило, больше, чем гениальных.
Мои политические воззрения не имеют отношения к тому, что я ставлю. Мне хотелось поделиться с людьми моими выводами относительно человеческой природы. А человеческая природа подвержена влиянию истории, географии, климата.
Понять жизнь и Чехова...
- Почему все же "Дядя Ваня", а не "Иванов", например?..
- А мне все равно. Могу и «Иванова», и «Три сестры». Никакой разницы в пьесах Чехова нет. Для меня. Я ставлю Чехова, а не пьесу. Готов поставить три пьесы в один день - и это будет одно большое произведение под названием Антон Павлович в прочтении Кончаловского. И это будет мир Чехова, а не интерпретации. Могу ставить любого Шекспира, любого Стриндберга. Мне интересен автор, а не сюжет.
У Чехова в каждой пьесе есть масса поводов для того, чтобы попытаться понять жизнь, и масса поводов для того, чтобы попытаться понять, что он имел в виду. Все пьесы Чехова кончаются, как правило, большим вопросом. В этом и заключается глубина чеховских пьес, что у него нет ответов на многие вещи. Почему, например, застрелился Треплев (в "Чайке" - Авт.). Масса причин для этого может быть. И каждый раз, когда спектакль отвечает на это убедительно, это может быть единственно правильный ответ. Так же, как жизнь. Ведь что такое жизнь? Чехов своей супруге на этот вопрос, который она ему задала в письме, ответил: "Ты спрашиваешь, что такое жизнь? Это все равно, что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего неизвестно..." (цитирует Кончаловский любимого писателя - Авт.). И попробуй понять, что он имел в виду.
В этом смысле подготовленный зритель, который прочел пьесу, для себя, очевидно, выведет некий ответ, который может быть утешителен или нет в результате того, что ему покажут в театре. Чехов видел, как и все великие, бессмысленность всего, если вдуматься… А жить - надо! Те, кто думают, что мы все умрем, живут в одном измерении, а те, кто не думают, живут - в другом. И то, и то правильно. Ответов не должно быть. Но есть чувства.
- Вы уже обращались к “Дяде Ване” в 1970 году, когда сняли одноименный фильм с блистательными советскими актерами - Смоктуновским, Бондарчуком, Купченко, Мирошниченко, Зельдиным...
- Каких-то планов снимать "Дядю Ваню" в 1970 году у меня не было. Встретил Смоктуновского на улице Горького, зашли мороженое поесть, там решили сделать что-то вместе. Он сначала предложил царя Федора, которого репетировал в Малом театре. Но я сказал, что для меня это будет очень дорогая картина. Тогда он и предложил "Дядю Ваню". Так и порешили. И никаких идей у меня не было особых. И не будет, слава Богу! Я ставлю автора и пытаюсь его понять, я бы даже сказал, сугубо из-за личного эгоистического любопытства. Это трудно, потому что безответственно. Когда начинаешь лезть на эту гору, понимаешь, как это трудно и клянешь себя, что за это взялся. Серьезность замысла еще не гарантирует успех.
Я не кинорежиссер, я режиссер. Я давно уже ставлю в театре, с 1985 года. И сейчас я захотел поставить "Дядю Ваню" потому, что почувствовал, что тот "Дядя Ваня", которого я снял почти 40 лет назад, не соответствует моему пониманию Чехова сегодня. И сегодня его дядя Ваня, которого он любил, был бы, наверное, такой, как актер Деревянко (он и играет его у Кончаловского - Авт.).
Мне интересно выражать не себя за счет автора, а автора за счет себя. Поэтому попытка понять, она, собственно, кроется в разных уровнях моего восприятия. Я УЖЕ В ТРЕТЬЕМ АКТЕ СВОЕЙ ЛИЧНОЙ ДРАМЫ ИЛИ КОМЕДИИ… Второй акт пройден. Поэтому я понимаю Чехова по иному, чем тогда. А вот моя супруга находится во втором акте. Она молодая, а я уже немолодой.
- Андрей Сергеевич, вы диктатор по отношению к артистам?
- Нет, я не диктатор. Артист должен иметь иллюзию свободы. Как и все люди на свете. А диктатор лишает человека иллюзии свободы. Мы все в той или иной мере живем в иллюзиях. Это - нормально.
Режиссер - это нечто среднее между психиатром и акушером. Потому что артист должен родить, и одновременно должен делать очень трудные вещи, думая, что это не так трудно. А для того, чтобы он знал, что это не так трудно, нужно ему помочь в этом.
Один артист требует кнута, другой - пряника. Смоктуновскому, например, было очень важно, чтобы он хорошо играл, чтоб его ругали и унижали. Он не обижался. Другого человека, если унизить, так он перестанет вообще играть, он закроется. Это, как психиатр, он же не подходит ко всем с одной и той же меркой.
Есть садисты, есть мазохисты, одним нравится жаловаться, другие все скрывают. Это - сложный процесс, надо их всех любить, прежде всего. Если артист чувствует, что его любят, то тогда он на многое готов. Я вообще не могу работать с людьми, которые мне неприятны. То есть я могу, но не хочу. Жизнь слишком коротка, чтобы жить с ненавистью - лучше расстаться. Я этот принцип провел и в своей личной жизни. Много раз женился…
"Юлия дома - гроза!"
- Ваша жена - замечательная актриса и телеведущая. Но работа работой, а семья - совсем иное. Насколько требователен муж Кончаловский к жене Юлии Высоцкой?
- У нее сильный казацкий характер. Она хозяйка настоящая. Гроза! С ней, собственно, спорить бессмысленно. Я даже очень рад.
- Женщина, как хранительница очага, и главная в доме?
- Безусловно. От нее зависит порядок и все на свете. Если мужчина главный в доме, тогда непонятно, как распределяются обязанности. Особенно, когда у женщины еще и есть дети… Настолько это все связано. Я бы сказал, что мужчина должен предоставлять очаг, а хозяйничать должна женщина.
- А как на съемочной площадке, на сцене, когда вы режиссер, а жена - ваша актриса?
- Это совсем другие взаимоотношения. Между режиссером и артистами отношения строятся на доверии. Мы - партнеры. Это самое лучшее, что может быть. И в совместной жизни, и в творчестве…
- Юлия, наверное, вас понимает с полуслова?
- Я надеюсь. И я тоже понимаю ее с полуслова. Но это не мешает нам ругаться.
- На рабочей площадке?
- Нет, не на площадке, в повседневной жизни. Мы, бывает, серьезно спорим. Как у всех людей у нас бывают конфликты. Жизнь без конфликтов вообще невозможна, по-моему. Конфликт - это диалектическая вещь, часть роста, любого. Так что все, как у всех.
- Принимаясь за "Дядю Ваню", у вас вообще не было сомнений, кто будет играть Соню (эта роль досталась Юлии Высоцкой)?
- Нет, сомнения всегда есть и должны быть. И масса проблем, которые мы решаем. И ошибок я в жизни очень много сделал с артистами и с выбором артистов. Много раз жалел, что взял того или другого.
Когда сейчас я делал этот спектакль, тоже были сомнения и пробы разных артистов на разные роли. Разве что Домогаров сразу был задуман на роль Астрова. Но вы знаете, они все разучились разговаривать, пропала культура построения фразы, сценическая речь, сценическое движение. А тексты - сложные, литературные, их нужно уметь сделать живыми.
Большая театральная школа потихоньку уходит. Люди бормочут, микрофон повесили - и так понятно. А тут надо доносить на 30 рядов. Надо расти, надо мучиться и надо добиваться. Вот они, собственно, и увлечены, наверное, этим процессом совершенствования себя, как артиста.