"Гиштории российские": сборник статей
Юбилейные сборники, посвящённые хорошим исследователям - предмет очень полезный, ибо проходные вещи участники стараются туда не давать и объём работ как правило достаточно солидный. К тому же, последние лет десять с лишним такие сборники стали ещё и качественно издавать. Достаточно привести в пример, скажем, увесистые тома в честь Юрия Георгиевича Алексеева:
Российское государство в XIV-XVII вв.: Сб. ст., посвященный 75-летию со дня рождения Алексеева Ю.Г. СПб., 2002.
Исследования по истории средневековой Руси: к 80-летию Ю.Г. Алексеева: Сб. ст. СПб., 2006.
Русское Средневековье: сборник статей в честь профессора Ю.Г. Алексеева. СПб., 2012.
Проблема, собственно, одна - подобные сборники, будучи невеликого тиража, стоят весьма прилично, а постоянно необходимыми для работы оттуда являются все же, как правило, только несколько статей. Поэтому можно всячески приветствовать подход, который продемонстрировал НИУ ВШЭ, сперва издав сборник в бумаге тиражом 200 экземпляров - для библиотек и почетных подарков, а затем разместив его качественный электронный образ в открытом доступе.
Гиштории российские, или Опыты и разыскания к юбилею Александра Борисовича Каменского. Сб. статей. М., 2014. 482 с. Взять сборник в pdf можно тут.
Аннотация:
В сборник включены статьи, посвященные проблемам изучения России XVII-XIX вв.: истории социальных практик, истории представлений о власти и властителях, персональной истории, истории идей, истории повседневности горожан и духовенства. Отдельный раздел составляет публикация богатого сведениями о жизни преступного мира Москвы комплекса документов, возникшего благодаря доносительской деятельности Ваньки Каина.
Содержание. С. 5.
Заздравная песнь (вместо введения). С. 7.
От Михаила I до Анны I
Борисов В.Е. Имущественная дифференциация и социальная мобильность крестьянства Зауралья (Ирбитская слобода, XVII в.). С. 18.
Шебалдина Г.В. «Северная война» резидента Хилкова. С. 42.
Болтунова Е.М. «Читать... главнейшие случаи прежних времен»: история и идея преемственности в воспитании наследников престола в России XVIII в. (по материалам РГАДА). С. 67.
Федюкин И.И. «Честь к делу ум и охоту раждает»: реформа дворянской службы и теоретические основы сословной политики в 1730-е гг. С. 83.
Под сению Екатерины...
Трефилов Е.Н. Еще раз о «бабах» на русском престоле, или Несколько слов о том, как пугачевцы относились к Екатерине II. С. 144.
Бабкова Г.О. Понятия «криминальный» и «уголовный» в проектах по обновлению уголовного права и процесса Екатерины II. С. 161.
Калинина С.Г. Дело о взятках во Владимирской губернии. 1780-е гг. С. 207.
Повседневность русских обывателей
Лавринович М.Б. «Благочиние» в действии: кто и как попадал в смирительный и работный дома Москвы в конце XVIII в. С. 238.
Матисон А.В. Материалы для истории повседневности православного духовенства России XVIII в. в фондах духовных консисторий. С. 276.
Фадеева М.В. Брак в жизни студентов Московского университета конца XIX - начала XX вв. C. 288.
Жизнь и судьба московских преступников
Акельев Е.В. Архивные материалы следственного дела о Ваньке Каине. С. 298.
Список сокращений. С. 472.
Итак, сборник в честь 60-летия одного из крупнейших отечественных специалистов по XVIII в. Круг авторов был сознательно ограничен теми, кого можно назвать непосредственными учениками А.Б. Каменского: аспиранты, дипломники, участники спецсеминара. Мне такой подход попадается впервые. Введение к сборнику составлено «из воспоминаний ее авторов о том, какую роль сыграл Учитель в их профессиональном становлении», причём разбиты они по десятилетиям: 1990-е, 2000-е, 2010-е. То есть, скажем так, по поколениям учеников.
Статья В.Е. Борисова.
Классика изучения крестьянского сословия, если можно так выразиться. «Таким образом, данные о социальной мобильности внутри крестьянства в Ирбитской слободе в 1642-1680 гг. подтверждают мнение различных исследователей о том, что в дореформенной деревне расслоение не было обусловлено воздействием рынка и не носило устойчивого характера. Однако по сравнению с помещичьими имениями Европейской России XIX в. на Ирбите в XVII столетии наблюдались более высокий уровень вертикальной мобильности (в сторону повышения размера хозяйства) и менее интенсивный переход к мелким хозяйствам. А это уместно связать с тем, что территория Ирбита была колонизирована недавно и в рассматриваемый период крестьяне имели больше свободной земли и других возможностей для развития хозяйства, чем они не преминули воспользоваться. Сопоставимые данные по другим территориям в XVII в., к сожалению, отсутствуют. Поэтому вопрос о том, насколько социальная динамика Ирбитской слободы была специфична по сравнению с другими регионами в XVII в., остается открытым». (С. 37) Никак не специалист, конечно, но касательно отсутствия «сопоставимых данных по другим территориям в XVII в.» вспомнилась рецензия на один из выпусков сборников документов по аграрной истории России этого столетия, читанную году в 1990-м вроде бы в «Вопросах истории». Там рецензент сетовал, что кажется, будто отечественной историографией пересчитаны уже все куры в крестьянских дворах за XVII век, а вот политическая история, увы, изучается крайне скудно. Похоже, что с тех пор ситуация изменилась с точностью до наоборот…
Статья Г.В. Шебалдиной.
У автора статьи в прошлом же году вышла в рамках этой темы целая книга: Шебалдина Г.В. Заложники Петра I и Карла XII. Повседневный быт пленных во время Северной войны. М., 2014. Тут, насколько понимаю, кусочек из неё, посвящённый неординарной судьбе князя Андрея Яковлевича Хилкова (1676-1716) - соратника Петра I, весной 1700 г. назначенного резидентом в Швецию. То есть жизни и деятельности его во время интернирования (плена). Здесь важно, что тема хорошо обеспечена источниками, причём не столь уж распространённого для того времени свойства - сохранилось достаточно большое количество личных писем князя. О значении этого человека можно судить по тому, что после полутора десятков лет отсутствия, тело скончавшегося Хилкова ждала торжественная встреча в Санкт-Петербурге с участием царя и погребение в Александро-Невской Лавре. И вот такая любопытная цитата: «В письме от 9 декабря 1702 г., он пересказал свой разговор с русскими купцами. По их словам, "в 27 верстах от Канец", есть Котлин остров, который "кроме лодок ни одно судно обойти не может ради песков и мелкости", и только вдоль берега есть узкий канал." А если на том острове кто учинит крепость, - писал резидент, - тот силен будет в пропуске того места». (С. 53) Как мы знаем, в октябре 1703 г. было принято решение о строительстве Кроншлота.
Статья Болтуновой Е.М.
Любопытно пересечение этой работы со статьёй в сборнике, о котором шла речь тут: Смагина Г., Лавринович М. Учился ли император Петр II и чему?: «Расположение учений императора Петра II» в политическом и академическом контекстах эпохи. Здесь же автор анализирует расписания учебных занятий Петра II на полгода - начальный этап обучения 12-летнего императора в 1727 г. Рассматривается, как изменилась система приоритетов знаний по сравнению с петровским временем, как уже тогда, начиная со вт. пол. 1720-х, формировался культ Петра, как преломлялось это в выстраивании официального образа монарха. Интересно, что вышеуказанный план был востребован ко двору в 1760 г., возможно для составления программы обучения Павла Петровича. Поэтому автор проводит сравнение его с инструкцией, данной Елизаветой воспитателю наследника Н.И. Панину в 1761 г. И приложением к статье публикуется собственно «Расписание учебных занятий императора Петра II. 21 июня 1727 г.»
Статья И.И. Федюкина
Про очень интересные проекты группы исследователей, координируемой автором этой статьи, уже говорилось. Правда, к сожалению, в контексте того, что результаты своей работы они предпочитали публиковать на иностранном языке. Но вот, к счастью, дошло дело и до родного. Изначально речь идёт про высочайший манифест 31 декабря 1736 г., "устанавливавший для дворянства 25-летний срок службы, дававший право одному из сыновей в дворянской семье оставаться дома "для содержания экономии" и вводивший некоторые другие послабления в сравнении с петровскими нормами" (С. 83).
"Манифест этот, ставший центральным - но не единственным - элементом комплекса правительственных мероприятий, известных в историографии как реформа системы дворянской службы конца 1730-х гг., играет важнейшую роль для понимания ключевых сюжетов отечественной политической истории XVIII в. С одной стороны, он позволяет судить о характере аннинского правления, о взаимоотношениях между разными группировками внутри правящей элиты, даже о причинах провала ограничительной попытки 1730 г. С другой стороны, манифест помогает точнее понять и природу самодержавия XVIII в. в целом, и статус дворянства как "правящего класса" в частности. Наконец, без специального изучения манифеста 1736 г. трудно осмыслить социальные, политические и интеллектуальные основания для эмансипации дворянства в 1762 г. и последующих реформ Екатерины." (С. 83)
Хочется отдельно заметить, что в статье имеется очень неплохой обзор историографии. "Здесь следует сказать, что, хотя Н.Н. Петрухинцев отмечал недостаточную исследованность "теоретических основ" сословной политики аннинского времени и "специфики политического мышления бюрократической верхушки России", исследователи, рассуждая о реформе 1730-х гг., до сих пор не пытались системно реконструировать взгляды самих участников событий по обсуждаемой тематике. Как представляется, подобная ситуация отражает и отсутствие в нашем распоряжении теоретических, концептуальных рассуждений или трактатов, вышедших из-под пера ключевых деятелей анненской поры, и общее отношение к этим деятелям как циничным временщикам, у которых, по определению, не могло быть "теоретических воззрений". Между тем и Миних, и Остерман, сыгравшие, как показывают работы М.В. Бабич и Н.Н. Петрухинцева, ключевую роль в выработке правительственной политики аннинского царствования, не просто получили образование в Западной Европе и интеллектуально сформировались в европейской социальной, культурной и политической среде, но и относились к числу наиболее образованных иностранцев на российской службе. ... Миних, Остерман и подобные им сановники не были политическими теоретиками, но они не могли не вынести из известных им теоретических работ, образовательных и административных практик некоторого комплекса представлений о природе человека и о принципах устройства государственной службы, концептуального инструментария, с помощью которого они осмысляли те или иные ситуации, возникавшие в ходе их административной деятельности. Можно ли реконструировать этот концептуальный инструментарий? Насколько он совпадал с представлениями, господствовавшими среди представителей петровского поколения российской элиты, продолжавшего играть ключевую роль в управлении страной? В данной статье предпринимается попытка воссоздать в самых общих чертах этот концептуальный аппарат, выявить "специфику политического мышления бюрократической верхушки России", причастной к разработке реформы дворянской службы, и показать, насколько эта специфика мышления влияла на меры реальной государственной политики. Как представляется, анализ документов, раскрывающих спектр мнений по вопросам дворянской службы, позволяет ответить на эти вопросы." (С. 89-90)
В раздел I статьи сведено известное из литературы и источников о самом ходе дискуссии вокруг дворянской службы в 1730-х гг., изложенное структурированно и четко (С. 90-110). Раздел II посвящён вот такому вопросу, который ранее даже не ставился, насколько могу судить: "Можно ли найти какой-то смысл в спорах о дворянской службе, растянувшихся на целое десятилетие, и понять, чего именно пытались добиться Миних и Кабинет (в лице прежде всего Остермана) и что вызывало такое острое неприятие у их оппонентов в Сенате? Анализ официальных документов и образовательных проектов, вышедших из-под пера ключевых иностранных сановников на русской службе, позволяет выявить целый ряд повторяющихся, взаимоувязанных в смысловом отношении конструкций, которые вместе взятые отражают наличие у авторов некоторого устойчивого набора представлений о дворянстве и приемах управления служащими дворянами. Представления эти восходят в общем виде к утверждавшемуся в это время в Европе новому этосу дворянской службы. И хотя рассматриваемые нами сановники и офицеры по происхождению являются немцами, интересующие нас концепции без исключения оказываются кальками или прямыми заимствованиями с французского. Одна из ключевых категорий в этой системе представлений - "природная склонность". (С. 110) "Другая ключевая категория реконструироемой нами системы представлений - это "тщание/рвение", или "охота" к службе." (С. 115)
"Из такого подхода к делу логически вытекает следующий элемент реконструируемой нами системы - представление о необходимости "анкуражировать" (encourager, фр.) служащих, "придавать куража/рвения", т.е. возбуждать в дворянине ту самую охоту к службе." (С. 117)
“Как можно заметить, рассматриваемые нами концепции оказываются взаимоувязанными. Тщание и ревность к службе невозможны без склонности к ней, а анкуражировать кого-то - значит придать ему тщания. Способы придать тщания дворянину - определить его на службу в соответствии с его натурой, его склонностями, а затем награждать и производить его в чины соразмерно проявленной ревности.» (С. 120-121)
«Отсюда, однако, вытекают два последствия. Во-первых, обратим внимание на определенную взаимность обязательств дворянина и государства, которая заложена в такой конструкции. Поскольку склонность носит объективный характер, предопределена натурой, то и принуждение дворянина к службе вопреки его натуре оказывается бессмысленным произволом. Более того, анкуражирование, повышение достойных служащих в чинах, оказывается едва ли не обязанностью хорошего правителя и администратора: правитель теперь должен не просто повелевать, но и прилагать целенаправленные усилия. Чтобы придать тщания служащим. Вместо конструкции, где ревностная служба - безусловный долг, а повышение чинами - произвольная милость, снисходящая по усмотрению монарха, мы видим конструкцию, где тщание может ожидаться только в ответ (а по сути, в обмен) на определенные действия монарха и назначенных им сановников. Как кажется, в этом смысле рассматриваемые нами дискуссии можно расценивать как переломную точку, ключевой момент перехода к договорным отношениям от «вручения себя», в терминах Ю.М. Лотмана. В нашем случае оказывается, что если анкуражирования не происходит, или оно оказывается недостаточным, то за служащими фактически признается естественное (в прямом смысле - происходящее из естества, натуры) право «притти в отчаяние» и «потерять охоту», т.е. выполнять свои обязанности без энтузиазма.» (С. 121)
«Во-вторых, анкуражирование, т.е., предоставление или обещание некоторой почести, могло иметь эффект только в том случае, если сам офицер обладал способностью отозваться на него должным образом, мог проявить тщание и рвение - говоря иначе, стремился к получению такой чести, т.е. обладал «честолюбием». Честолюбие в этом случае оказывалось сугубо положительной чертой… Очевидно, что способностью проявлять подобное честолюбие обладали не все: оно становилось одновременно и свойством, и отличительной чертой дворянина, особенно истинного дворянина.» (С. 122)
«Как, однако, следовало поступать в случаях, возможность которых была очевидна и для современников - когда даже и выходцы из нарочитого шляхетства не всегда обладали необходимым честолюбием, оставались невосприимчивы к анкуражированию? Это противоречие снималось за счет понятия «косности», «окоснения» - безвозвратной потери способности к прилежанию, к учебе, вообще к служебному рвению, к «дворянским поступкам». Обобщая различные мнения современников, можно сказать, что дворянин мог закоснеть в силу двух причин. Первая - в силу бедности, не дававшей возможности недорослю получить дворянское образование и поддерживать дворянский образ жизни, а то и вынуждавшей ради пропитания пускаться в «продерзости» и «недворянские поступки». (С. 123)
«Второй возможной причиной закоснения считалось-таки отсутствие анкуражирования. Дворянин, который слишком долго служил в одном чине, не имел перспектив повышения, использовался без учета его склонностей, терял честолюбие и в дальнейшем становился невосприимчив к анкуражированию, даже если соответствующие перспективы вдруг открывались». (С. 124)
«Существенно, что «впадение в косность», по мнению современников, носило необратимый характер: человек становился «безнадежным» - эпитет, регулярно используемый, например, для описания неуспевавших или «впавших в продерзости» кадетов, подлежавших отчислению в армию рядовыми.» (С. 126)
В разделе III рассматривается замечательно интересная дискуссия по обсуждаемой теме, которая происходила тогда между, условно говоря, «немцами» и «русскими»: «Воспроизведенная нами система представлений позволяет реконструировать и замысел, стоявший за проводимой Минихом и Остерманом политикой в отношении дворянства, и суть разногласий между ними и сенаторами. В основе предлагавшихся иностранными сановниками мер лежало представление о том, что, во-первых, только охотно служащий дворянин мог выполнять свои обязанности действительно успешно (и уж во всяком случае, что охотный всегда предпочтительнее неохотного), и во-вторых, что самый эффективный способ управления дворянами состоял в создании условий для реализации их честолюбия. Разумеется, эти два положения неразрывно связаны, так как охота представляла собой оборотную сторону честолюбия.» (С. 126-127)
«Между тем именно концепция управления через честолюбие встречала в 1730-х гг. упорное сопротивление российских сенаторов. Можно предположить, что для какой-то части из них, не сталкивавшихся непосредственно ни с западноевропейскими моделями взаимоотношений дворянина и государства, ни с соответствующей теоретической литературой, предложения о внедрении основанных на честолюбии управленческих механизмов были бессмысленными, выглядели странными фантазиями, противоречившими привычным подходам к администрированию. Но представителями российской элиты высказывались и вполне концептуальные возражения…» (С. 127-128)
«По сути, Волынский высказывал мысль, что русское дворянство еще не дозрело до модели управления, основанной на честолюбии (как и до участия в управлении, ибо «народ наш наполнен трусостью и похлебством») - и потому нуждается в принуждении к службе.» (С. 129)
«Сенаторы, как и Волынский годом ранее, принципиально отрицали возможность честолюбия у российского дворянства, что исключало и возможность добровольной и охотной службы…» (С. 130)
«Итак, в представлении сенаторов, невозможно надеяться, что дворяне сами захотят служить, что их можно привлечь какими-то привилегиями, получением дополнительной чести. Более того, из этого рассуждения следует, что даже и жалованьем, и перспективой получения чинов сенаторы не рассчитывали заинтересовать дворян. Заметим, что они при этом имели в виду не только беднейшее дворянство, где такое отсутствие амбиций можно было бы объяснить невозможностью поддерживать дворянский образ жизни и происходящим из этого «закоснением». Безнадежно ленивым, невосприимчивым к анкуражированию объявлялось и знатное шляхетство, и пожиточные дворяне. Выбор обозначен очень четко: или принуждение к службе, или же дворяне поголовно и неизбежно впадут в естественное для них состояние праздности и лени (влияние «страстей», натуральной склонности подданных к праздности так велико, что они пойдут даже и на разорение, лишь бы следовать своим пагубным влечениям). Других вариантов сенаторы просто не видели.» (С. 131)
И, соответственно, заключение и выводы см. С. 138-142.
Статья Е.Н. Трефилова
«В научной литературе доминирует точка зрения, согласно которой российское простонародье в XVIII в. крайне негативно относилось к женщинам на троне». (С. 144)
«Итак, подведем итоги. Традиционная точка зрения, согласно которой среди российского простонародья было весьма распространено недовольство императрицей, выражавшееся в различных вербальных формах, безусловно, находит подтверждение в источниках. В то же время обнаруживается немало данных в пользу того, что далеко не все простолюдины были негативно настроены к женскому правлению и могли видеть в царицах народных заступниц. Даже для участников Пугачевского бунта, казалось бы, напрямую направленного против Екатерины II, императрица не являлась главным врагом. Расспросные речи Пугачева и его сподвижников, манифесты восставших показывают известную сдержанность в выражении негативных чувств к Екатерине. Это могло объясняться разными причинами, но среди них, вероятно, была и та, что предводители восставших учитывали неоднозначность и изменчивость оценок, даваемых императрице бунтовщиками и сочувствующими им». (С. 160)
Статья Г.О. Бабковой
Весьма любопытная, по наблюдениям и выводам интересная статья, но уж больно наукообразна, где-то наверное даже и нарочито: «Указанная тенденция актуализирует ряд проблемных полей, связанных со становлением юридико-правовой терминологии в России второй половины XVIII в. Во-первых, требует разъяснения набор смысловых значений, вкладывавшихся в понятия криминальный и уголовный. Во-вторых, представляется необходимым уяснить причины отказа императрицы от слова криминальные и его постепенного вытеснения на периферию законодательного и законопроектного дискурсов. В более широком контексте встает вопрос о связи терминологических новаций с модернизационными процессами, маркирующими развитие уголовного права в России екатерининского царствования: насколько появление новых или наделение новыми смыслами уже существовавших понятийных конструкций свидетельствовало о трансформации обозначенной области права и каков был характер данной трансформации.» (С. 166-167)
На самом же деле, в первом разделе рассмотрено использование понятия «криминальный» начиная с Петра и до Екатерины, его изменение и содержание. Во втором разделе проанализированы взгляды Екатерины на словоупотребление в законодательстве.
«Последовательный отказ Екатерины II от использования слова криминальный в законодательных актах и законопроектных материалах был одним из проявлений языкового пуризма применительно к области права и процесса. Понятие криминальный не удовлетворяло ни одному из требований, предъявлявшихся к языку законодательства. Во-первых, это было «чужое слово», во-вторых, будучи многозначным в смысловом отношении, оно не обладало «внятностью» и «вразумительностью» для всех, в-третьих, находилось на периферии употребления и, как следствие, требовало замены.» (С. 185)
Далее изучено содержание понятий «розыскной», «преступнический», и почему они были целенаправленно заменены на «уголовный».
«Изменения в языке права выступали «индикаторами» социальных сдвигов. Криминализируя преступные посягательства на закон и увязывая их с сохранением личной безопасности подданных и их прав собственности, власть, с одной стороны, утверждала новые значения, свидетельствующие о переориентации государственной политики в сторону защиты отдельного индивидуума, а с другой - формировала горизонт ожиданий общества нового времени.» (С. 206)
Статья С.Г. Калининой
Замечательное в своём роде исследование, хотя посвящено, казалось бы, скучным вещам - осмотру Владимирского, Костромского и Ярославского наместничеств в январе-феврале 1785 г. М.М. Щербатовым и Н.И. Масловым. То есть сенаторской ревизии. Прекрасно продемонстрирован потенциал комплексов источников, отложившихся в результате таких ревизий и используемых до сих пор явно недостаточно. Любопытно было узнать, например, что сенаторы скрупулёзно вели специальный журнал выполненной работы. Также впечатляют фамилии «фигурантов дела»: губернатор А.Б. Самойлов (племянник Потемкина), граф И.Р. Воронцов. В целом же читается как хорошая детективная драма из современной жизни.
«Дело о взятках во Владимирской губернии позволяет сделать несколько выводов. Прежде всего обращает на себя внимание большие оперативность и профессионализм работы сенаторов и следователей, что выгодно отличает их от работы комиссий первой половины XVIII в. Как показано выше, следствие по делу В.С. Нарбекова было организовано за несколько дней, а через два месяца, про прошествии первых допросов, Екатерина II распорядилась создать сенатскую комиссию. Однако есть и много общего во владимирском деле с делами о взятках предыдущих лет: это поведение подследственных и прежде всего высших чинов. Будучи уверены в своих связях, они пытались как можно больше затянуть и запутать следствие, до последнего отрицали все предъявленные обвинения и, если бы на месте М.М. Щербатова был менее принципиальный человек, наверняка избежали бы наказания. Также материалы расследований свидетельствуют о том, что в коррупционных делах оказались замешаны не один-два человека, как было в начале столетия, а более десятка, т.е. значительная часть владимирских чиновников. Таким образом, представляется справедливым вывод Л.Ф. Писарьковой о том, что «к концу правления Екатерины можно говорить о формировании новой формы злоупотреблений: коллективной коррупции. Нарушения совершались уже не отдельными чиновниками, тщательно скрывавшими свои дела от коллег, опасаясь доноса, а всеми служащими учреждения, которые были связаны круговой порукой и стремились общими усилиями скрыть свои дела от ревизоров, представляя собой коллективного нарушителя законов». (С. 236)
Статья М.Б. Лавринович
Статья относится к немногочисленным пока исследованиям по реконструкции исторического ландшафта российского города раннего Нового времени. Смысл их автор видит в том, что «обычным, лишенным своего «голоса» в истории людям «вернули речь» и тем самым наделили их властью». Ценно, что дан обзор некоторых современных публикаций по этой тематике, да их и вовсе пока немного.
«В настоящей работе также предпринята попытка изучения некоторых аспектов повседневной жизни представителей городских низов, чье присутствие в городе было весьма заметным, а статус - маргинальным. Объектом нашего исследования стали прежде не изучавшиеся историками документы из фонда московской полиции - Управы благочиния, созданной вследствие реформ системы управления в 1770-1780-е гг. В результате анализа приблизительно 80 однотипных дел, завершавшихся отправкой обвиняемых в смирительный или работный дома на сроки, как определенные Уставом благочиния, так и произвольные, удалось собрать данные о том, кто и почему попадал в поле зрения полицейских, установить, за какие правонарушения задержанных на улицах Москвы отправляли в исправительные учреждения, как реализовывалось предписанное законами наказание, куда отбывшие исправительные работы отправлялись после освобождения. В целом исследуемые материалы позволяют судить о том, какая социальная среда и как формировала повседневное поведение обитателей смирительного и работного домов, реконструировать своего рода «социальный мир» этих учреждений.» (С. 240)
«Проблема изучения и реконструкции «социальных миров» в России Нового времени заключается в сложности, а порой и невозможности определения социальных границ между группами населения. В одной семье могли жить люди, имевшие разный статус, а один человек мог быть включен более, чем в одну категорию. Кроме этого, как показывает в своей работе Э. Виртшафтер, формальное положение было нетрудно изменить, что свидетельствует о постоянной социальной, экономической, юридической и географической подвижности русского общества. Однако общее справедливое заключение о социальной «подвижности» получает дополнительные обоснования, если обратиться к источникам, раскрывающим индивидуальные судьбы субъектов социальных процессов. Такими источниками чаще всего оказываются следственные дела. В них помимо формальных данных о социальных ролях и статусах обвиняемых (того, что в социальных науках именуется приписыванием идентичности через классификацию) можно «расслышать» подлинные речи индивидов, имевших свои драматические истории и жизненные стратегии.» (С. 240-241)
«Сходные реакции властей обнаруживаются и на Западе, и на Востоке Европы. Труд становится не только обязанностью простолюдинов, но и мерой наказания, и наказание трудом назначается не только за праздность, но и для пресечения внешних проявлений безнравственного образа жизни. Подобную политику городских властей в Париже XVIII в. Д. Рош описал как стремление «зафиксировать простой народ в неподвижном состоянии во времени и пространстве», когда религия, экономика и нравственная проповедь - все работало на борьбу с праздностью, а труд становился цивилизующей силой и наградой в одно и то же время. В Москве, как и в Париже, полиция также в XVIII в. усиливает преследование «праздношатания» и сопровождающих его пьянство и «непотребство». Соразмерный способ наказать эту «праздность» принудительным трудом и привел к исследовавшимся здесь практикам заключения и содержания в работных и смирительных домах». (С. 275)
Статья А.В. Матисона
«Обзор разнообразных ситуаций, отраженных в документах Тверской духовной консистории в XVIII в., отчасти раскрывает мало востребованные пока возможности тверского и аналогичных ему провинциальных консисторских архивных фондов для реконструкции во всей полноте социальной действительности российского духовенства в период, когда оно постепенно превращалось и превратилось в собственно духовное сословие». (С. 287)
Статья М.В. Фадеевой
И что только люди не изучают:)
Публикация Е.В. Акельева
53 опубликованных здесь документа посвящены воровскому миру - сообществу профессиональных преступников XVIII в. У публикатора не так давно вышла по этому поводу книга: Акельев Е.В. Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина. М., 2012. Да и в целом, думается это один из самых интересных сейчас исследователей повседневности российского Восемнадцатого столетия - см., напр. здесь. А вот тут ещё одну его любопытную статью: Проект европеизации внешнего облика подданных в России первой половины XVIII в.: замысел и реализация.
Российское государство в XIV-XVII вв.: Сб. ст., посвященный 75-летию со дня рождения Алексеева Ю.Г. СПб., 2002.
Исследования по истории средневековой Руси: к 80-летию Ю.Г. Алексеева: Сб. ст. СПб., 2006.
Русское Средневековье: сборник статей в честь профессора Ю.Г. Алексеева. СПб., 2012.
Проблема, собственно, одна - подобные сборники, будучи невеликого тиража, стоят весьма прилично, а постоянно необходимыми для работы оттуда являются все же, как правило, только несколько статей. Поэтому можно всячески приветствовать подход, который продемонстрировал НИУ ВШЭ, сперва издав сборник в бумаге тиражом 200 экземпляров - для библиотек и почетных подарков, а затем разместив его качественный электронный образ в открытом доступе.
Гиштории российские, или Опыты и разыскания к юбилею Александра Борисовича Каменского. Сб. статей. М., 2014. 482 с. Взять сборник в pdf можно тут.
Аннотация:
В сборник включены статьи, посвященные проблемам изучения России XVII-XIX вв.: истории социальных практик, истории представлений о власти и властителях, персональной истории, истории идей, истории повседневности горожан и духовенства. Отдельный раздел составляет публикация богатого сведениями о жизни преступного мира Москвы комплекса документов, возникшего благодаря доносительской деятельности Ваньки Каина.
Содержание. С. 5.
Заздравная песнь (вместо введения). С. 7.
От Михаила I до Анны I
Борисов В.Е. Имущественная дифференциация и социальная мобильность крестьянства Зауралья (Ирбитская слобода, XVII в.). С. 18.
Шебалдина Г.В. «Северная война» резидента Хилкова. С. 42.
Болтунова Е.М. «Читать... главнейшие случаи прежних времен»: история и идея преемственности в воспитании наследников престола в России XVIII в. (по материалам РГАДА). С. 67.
Федюкин И.И. «Честь к делу ум и охоту раждает»: реформа дворянской службы и теоретические основы сословной политики в 1730-е гг. С. 83.
Под сению Екатерины...
Трефилов Е.Н. Еще раз о «бабах» на русском престоле, или Несколько слов о том, как пугачевцы относились к Екатерине II. С. 144.
Бабкова Г.О. Понятия «криминальный» и «уголовный» в проектах по обновлению уголовного права и процесса Екатерины II. С. 161.
Калинина С.Г. Дело о взятках во Владимирской губернии. 1780-е гг. С. 207.
Повседневность русских обывателей
Лавринович М.Б. «Благочиние» в действии: кто и как попадал в смирительный и работный дома Москвы в конце XVIII в. С. 238.
Матисон А.В. Материалы для истории повседневности православного духовенства России XVIII в. в фондах духовных консисторий. С. 276.
Фадеева М.В. Брак в жизни студентов Московского университета конца XIX - начала XX вв. C. 288.
Жизнь и судьба московских преступников
Акельев Е.В. Архивные материалы следственного дела о Ваньке Каине. С. 298.
Список сокращений. С. 472.
Итак, сборник в честь 60-летия одного из крупнейших отечественных специалистов по XVIII в. Круг авторов был сознательно ограничен теми, кого можно назвать непосредственными учениками А.Б. Каменского: аспиранты, дипломники, участники спецсеминара. Мне такой подход попадается впервые. Введение к сборнику составлено «из воспоминаний ее авторов о том, какую роль сыграл Учитель в их профессиональном становлении», причём разбиты они по десятилетиям: 1990-е, 2000-е, 2010-е. То есть, скажем так, по поколениям учеников.
Статья В.Е. Борисова.
Классика изучения крестьянского сословия, если можно так выразиться. «Таким образом, данные о социальной мобильности внутри крестьянства в Ирбитской слободе в 1642-1680 гг. подтверждают мнение различных исследователей о том, что в дореформенной деревне расслоение не было обусловлено воздействием рынка и не носило устойчивого характера. Однако по сравнению с помещичьими имениями Европейской России XIX в. на Ирбите в XVII столетии наблюдались более высокий уровень вертикальной мобильности (в сторону повышения размера хозяйства) и менее интенсивный переход к мелким хозяйствам. А это уместно связать с тем, что территория Ирбита была колонизирована недавно и в рассматриваемый период крестьяне имели больше свободной земли и других возможностей для развития хозяйства, чем они не преминули воспользоваться. Сопоставимые данные по другим территориям в XVII в., к сожалению, отсутствуют. Поэтому вопрос о том, насколько социальная динамика Ирбитской слободы была специфична по сравнению с другими регионами в XVII в., остается открытым». (С. 37) Никак не специалист, конечно, но касательно отсутствия «сопоставимых данных по другим территориям в XVII в.» вспомнилась рецензия на один из выпусков сборников документов по аграрной истории России этого столетия, читанную году в 1990-м вроде бы в «Вопросах истории». Там рецензент сетовал, что кажется, будто отечественной историографией пересчитаны уже все куры в крестьянских дворах за XVII век, а вот политическая история, увы, изучается крайне скудно. Похоже, что с тех пор ситуация изменилась с точностью до наоборот…
Статья Г.В. Шебалдиной.
У автора статьи в прошлом же году вышла в рамках этой темы целая книга: Шебалдина Г.В. Заложники Петра I и Карла XII. Повседневный быт пленных во время Северной войны. М., 2014. Тут, насколько понимаю, кусочек из неё, посвящённый неординарной судьбе князя Андрея Яковлевича Хилкова (1676-1716) - соратника Петра I, весной 1700 г. назначенного резидентом в Швецию. То есть жизни и деятельности его во время интернирования (плена). Здесь важно, что тема хорошо обеспечена источниками, причём не столь уж распространённого для того времени свойства - сохранилось достаточно большое количество личных писем князя. О значении этого человека можно судить по тому, что после полутора десятков лет отсутствия, тело скончавшегося Хилкова ждала торжественная встреча в Санкт-Петербурге с участием царя и погребение в Александро-Невской Лавре. И вот такая любопытная цитата: «В письме от 9 декабря 1702 г., он пересказал свой разговор с русскими купцами. По их словам, "в 27 верстах от Канец", есть Котлин остров, который "кроме лодок ни одно судно обойти не может ради песков и мелкости", и только вдоль берега есть узкий канал." А если на том острове кто учинит крепость, - писал резидент, - тот силен будет в пропуске того места». (С. 53) Как мы знаем, в октябре 1703 г. было принято решение о строительстве Кроншлота.
Статья Болтуновой Е.М.
Любопытно пересечение этой работы со статьёй в сборнике, о котором шла речь тут: Смагина Г., Лавринович М. Учился ли император Петр II и чему?: «Расположение учений императора Петра II» в политическом и академическом контекстах эпохи. Здесь же автор анализирует расписания учебных занятий Петра II на полгода - начальный этап обучения 12-летнего императора в 1727 г. Рассматривается, как изменилась система приоритетов знаний по сравнению с петровским временем, как уже тогда, начиная со вт. пол. 1720-х, формировался культ Петра, как преломлялось это в выстраивании официального образа монарха. Интересно, что вышеуказанный план был востребован ко двору в 1760 г., возможно для составления программы обучения Павла Петровича. Поэтому автор проводит сравнение его с инструкцией, данной Елизаветой воспитателю наследника Н.И. Панину в 1761 г. И приложением к статье публикуется собственно «Расписание учебных занятий императора Петра II. 21 июня 1727 г.»
Статья И.И. Федюкина
Про очень интересные проекты группы исследователей, координируемой автором этой статьи, уже говорилось. Правда, к сожалению, в контексте того, что результаты своей работы они предпочитали публиковать на иностранном языке. Но вот, к счастью, дошло дело и до родного. Изначально речь идёт про высочайший манифест 31 декабря 1736 г., "устанавливавший для дворянства 25-летний срок службы, дававший право одному из сыновей в дворянской семье оставаться дома "для содержания экономии" и вводивший некоторые другие послабления в сравнении с петровскими нормами" (С. 83).
"Манифест этот, ставший центральным - но не единственным - элементом комплекса правительственных мероприятий, известных в историографии как реформа системы дворянской службы конца 1730-х гг., играет важнейшую роль для понимания ключевых сюжетов отечественной политической истории XVIII в. С одной стороны, он позволяет судить о характере аннинского правления, о взаимоотношениях между разными группировками внутри правящей элиты, даже о причинах провала ограничительной попытки 1730 г. С другой стороны, манифест помогает точнее понять и природу самодержавия XVIII в. в целом, и статус дворянства как "правящего класса" в частности. Наконец, без специального изучения манифеста 1736 г. трудно осмыслить социальные, политические и интеллектуальные основания для эмансипации дворянства в 1762 г. и последующих реформ Екатерины." (С. 83)
Хочется отдельно заметить, что в статье имеется очень неплохой обзор историографии. "Здесь следует сказать, что, хотя Н.Н. Петрухинцев отмечал недостаточную исследованность "теоретических основ" сословной политики аннинского времени и "специфики политического мышления бюрократической верхушки России", исследователи, рассуждая о реформе 1730-х гг., до сих пор не пытались системно реконструировать взгляды самих участников событий по обсуждаемой тематике. Как представляется, подобная ситуация отражает и отсутствие в нашем распоряжении теоретических, концептуальных рассуждений или трактатов, вышедших из-под пера ключевых деятелей анненской поры, и общее отношение к этим деятелям как циничным временщикам, у которых, по определению, не могло быть "теоретических воззрений". Между тем и Миних, и Остерман, сыгравшие, как показывают работы М.В. Бабич и Н.Н. Петрухинцева, ключевую роль в выработке правительственной политики аннинского царствования, не просто получили образование в Западной Европе и интеллектуально сформировались в европейской социальной, культурной и политической среде, но и относились к числу наиболее образованных иностранцев на российской службе. ... Миних, Остерман и подобные им сановники не были политическими теоретиками, но они не могли не вынести из известных им теоретических работ, образовательных и административных практик некоторого комплекса представлений о природе человека и о принципах устройства государственной службы, концептуального инструментария, с помощью которого они осмысляли те или иные ситуации, возникавшие в ходе их административной деятельности. Можно ли реконструировать этот концептуальный инструментарий? Насколько он совпадал с представлениями, господствовавшими среди представителей петровского поколения российской элиты, продолжавшего играть ключевую роль в управлении страной? В данной статье предпринимается попытка воссоздать в самых общих чертах этот концептуальный аппарат, выявить "специфику политического мышления бюрократической верхушки России", причастной к разработке реформы дворянской службы, и показать, насколько эта специфика мышления влияла на меры реальной государственной политики. Как представляется, анализ документов, раскрывающих спектр мнений по вопросам дворянской службы, позволяет ответить на эти вопросы." (С. 89-90)
В раздел I статьи сведено известное из литературы и источников о самом ходе дискуссии вокруг дворянской службы в 1730-х гг., изложенное структурированно и четко (С. 90-110). Раздел II посвящён вот такому вопросу, который ранее даже не ставился, насколько могу судить: "Можно ли найти какой-то смысл в спорах о дворянской службе, растянувшихся на целое десятилетие, и понять, чего именно пытались добиться Миних и Кабинет (в лице прежде всего Остермана) и что вызывало такое острое неприятие у их оппонентов в Сенате? Анализ официальных документов и образовательных проектов, вышедших из-под пера ключевых иностранных сановников на русской службе, позволяет выявить целый ряд повторяющихся, взаимоувязанных в смысловом отношении конструкций, которые вместе взятые отражают наличие у авторов некоторого устойчивого набора представлений о дворянстве и приемах управления служащими дворянами. Представления эти восходят в общем виде к утверждавшемуся в это время в Европе новому этосу дворянской службы. И хотя рассматриваемые нами сановники и офицеры по происхождению являются немцами, интересующие нас концепции без исключения оказываются кальками или прямыми заимствованиями с французского. Одна из ключевых категорий в этой системе представлений - "природная склонность". (С. 110) "Другая ключевая категория реконструироемой нами системы представлений - это "тщание/рвение", или "охота" к службе." (С. 115)
"Из такого подхода к делу логически вытекает следующий элемент реконструируемой нами системы - представление о необходимости "анкуражировать" (encourager, фр.) служащих, "придавать куража/рвения", т.е. возбуждать в дворянине ту самую охоту к службе." (С. 117)
“Как можно заметить, рассматриваемые нами концепции оказываются взаимоувязанными. Тщание и ревность к службе невозможны без склонности к ней, а анкуражировать кого-то - значит придать ему тщания. Способы придать тщания дворянину - определить его на службу в соответствии с его натурой, его склонностями, а затем награждать и производить его в чины соразмерно проявленной ревности.» (С. 120-121)
«Отсюда, однако, вытекают два последствия. Во-первых, обратим внимание на определенную взаимность обязательств дворянина и государства, которая заложена в такой конструкции. Поскольку склонность носит объективный характер, предопределена натурой, то и принуждение дворянина к службе вопреки его натуре оказывается бессмысленным произволом. Более того, анкуражирование, повышение достойных служащих в чинах, оказывается едва ли не обязанностью хорошего правителя и администратора: правитель теперь должен не просто повелевать, но и прилагать целенаправленные усилия. Чтобы придать тщания служащим. Вместо конструкции, где ревностная служба - безусловный долг, а повышение чинами - произвольная милость, снисходящая по усмотрению монарха, мы видим конструкцию, где тщание может ожидаться только в ответ (а по сути, в обмен) на определенные действия монарха и назначенных им сановников. Как кажется, в этом смысле рассматриваемые нами дискуссии можно расценивать как переломную точку, ключевой момент перехода к договорным отношениям от «вручения себя», в терминах Ю.М. Лотмана. В нашем случае оказывается, что если анкуражирования не происходит, или оно оказывается недостаточным, то за служащими фактически признается естественное (в прямом смысле - происходящее из естества, натуры) право «притти в отчаяние» и «потерять охоту», т.е. выполнять свои обязанности без энтузиазма.» (С. 121)
«Во-вторых, анкуражирование, т.е., предоставление или обещание некоторой почести, могло иметь эффект только в том случае, если сам офицер обладал способностью отозваться на него должным образом, мог проявить тщание и рвение - говоря иначе, стремился к получению такой чести, т.е. обладал «честолюбием». Честолюбие в этом случае оказывалось сугубо положительной чертой… Очевидно, что способностью проявлять подобное честолюбие обладали не все: оно становилось одновременно и свойством, и отличительной чертой дворянина, особенно истинного дворянина.» (С. 122)
«Как, однако, следовало поступать в случаях, возможность которых была очевидна и для современников - когда даже и выходцы из нарочитого шляхетства не всегда обладали необходимым честолюбием, оставались невосприимчивы к анкуражированию? Это противоречие снималось за счет понятия «косности», «окоснения» - безвозвратной потери способности к прилежанию, к учебе, вообще к служебному рвению, к «дворянским поступкам». Обобщая различные мнения современников, можно сказать, что дворянин мог закоснеть в силу двух причин. Первая - в силу бедности, не дававшей возможности недорослю получить дворянское образование и поддерживать дворянский образ жизни, а то и вынуждавшей ради пропитания пускаться в «продерзости» и «недворянские поступки». (С. 123)
«Второй возможной причиной закоснения считалось-таки отсутствие анкуражирования. Дворянин, который слишком долго служил в одном чине, не имел перспектив повышения, использовался без учета его склонностей, терял честолюбие и в дальнейшем становился невосприимчив к анкуражированию, даже если соответствующие перспективы вдруг открывались». (С. 124)
«Существенно, что «впадение в косность», по мнению современников, носило необратимый характер: человек становился «безнадежным» - эпитет, регулярно используемый, например, для описания неуспевавших или «впавших в продерзости» кадетов, подлежавших отчислению в армию рядовыми.» (С. 126)
В разделе III рассматривается замечательно интересная дискуссия по обсуждаемой теме, которая происходила тогда между, условно говоря, «немцами» и «русскими»: «Воспроизведенная нами система представлений позволяет реконструировать и замысел, стоявший за проводимой Минихом и Остерманом политикой в отношении дворянства, и суть разногласий между ними и сенаторами. В основе предлагавшихся иностранными сановниками мер лежало представление о том, что, во-первых, только охотно служащий дворянин мог выполнять свои обязанности действительно успешно (и уж во всяком случае, что охотный всегда предпочтительнее неохотного), и во-вторых, что самый эффективный способ управления дворянами состоял в создании условий для реализации их честолюбия. Разумеется, эти два положения неразрывно связаны, так как охота представляла собой оборотную сторону честолюбия.» (С. 126-127)
«Между тем именно концепция управления через честолюбие встречала в 1730-х гг. упорное сопротивление российских сенаторов. Можно предположить, что для какой-то части из них, не сталкивавшихся непосредственно ни с западноевропейскими моделями взаимоотношений дворянина и государства, ни с соответствующей теоретической литературой, предложения о внедрении основанных на честолюбии управленческих механизмов были бессмысленными, выглядели странными фантазиями, противоречившими привычным подходам к администрированию. Но представителями российской элиты высказывались и вполне концептуальные возражения…» (С. 127-128)
«По сути, Волынский высказывал мысль, что русское дворянство еще не дозрело до модели управления, основанной на честолюбии (как и до участия в управлении, ибо «народ наш наполнен трусостью и похлебством») - и потому нуждается в принуждении к службе.» (С. 129)
«Сенаторы, как и Волынский годом ранее, принципиально отрицали возможность честолюбия у российского дворянства, что исключало и возможность добровольной и охотной службы…» (С. 130)
«Итак, в представлении сенаторов, невозможно надеяться, что дворяне сами захотят служить, что их можно привлечь какими-то привилегиями, получением дополнительной чести. Более того, из этого рассуждения следует, что даже и жалованьем, и перспективой получения чинов сенаторы не рассчитывали заинтересовать дворян. Заметим, что они при этом имели в виду не только беднейшее дворянство, где такое отсутствие амбиций можно было бы объяснить невозможностью поддерживать дворянский образ жизни и происходящим из этого «закоснением». Безнадежно ленивым, невосприимчивым к анкуражированию объявлялось и знатное шляхетство, и пожиточные дворяне. Выбор обозначен очень четко: или принуждение к службе, или же дворяне поголовно и неизбежно впадут в естественное для них состояние праздности и лени (влияние «страстей», натуральной склонности подданных к праздности так велико, что они пойдут даже и на разорение, лишь бы следовать своим пагубным влечениям). Других вариантов сенаторы просто не видели.» (С. 131)
И, соответственно, заключение и выводы см. С. 138-142.
Статья Е.Н. Трефилова
«В научной литературе доминирует точка зрения, согласно которой российское простонародье в XVIII в. крайне негативно относилось к женщинам на троне». (С. 144)
«Итак, подведем итоги. Традиционная точка зрения, согласно которой среди российского простонародья было весьма распространено недовольство императрицей, выражавшееся в различных вербальных формах, безусловно, находит подтверждение в источниках. В то же время обнаруживается немало данных в пользу того, что далеко не все простолюдины были негативно настроены к женскому правлению и могли видеть в царицах народных заступниц. Даже для участников Пугачевского бунта, казалось бы, напрямую направленного против Екатерины II, императрица не являлась главным врагом. Расспросные речи Пугачева и его сподвижников, манифесты восставших показывают известную сдержанность в выражении негативных чувств к Екатерине. Это могло объясняться разными причинами, но среди них, вероятно, была и та, что предводители восставших учитывали неоднозначность и изменчивость оценок, даваемых императрице бунтовщиками и сочувствующими им». (С. 160)
Статья Г.О. Бабковой
Весьма любопытная, по наблюдениям и выводам интересная статья, но уж больно наукообразна, где-то наверное даже и нарочито: «Указанная тенденция актуализирует ряд проблемных полей, связанных со становлением юридико-правовой терминологии в России второй половины XVIII в. Во-первых, требует разъяснения набор смысловых значений, вкладывавшихся в понятия криминальный и уголовный. Во-вторых, представляется необходимым уяснить причины отказа императрицы от слова криминальные и его постепенного вытеснения на периферию законодательного и законопроектного дискурсов. В более широком контексте встает вопрос о связи терминологических новаций с модернизационными процессами, маркирующими развитие уголовного права в России екатерининского царствования: насколько появление новых или наделение новыми смыслами уже существовавших понятийных конструкций свидетельствовало о трансформации обозначенной области права и каков был характер данной трансформации.» (С. 166-167)
На самом же деле, в первом разделе рассмотрено использование понятия «криминальный» начиная с Петра и до Екатерины, его изменение и содержание. Во втором разделе проанализированы взгляды Екатерины на словоупотребление в законодательстве.
«Последовательный отказ Екатерины II от использования слова криминальный в законодательных актах и законопроектных материалах был одним из проявлений языкового пуризма применительно к области права и процесса. Понятие криминальный не удовлетворяло ни одному из требований, предъявлявшихся к языку законодательства. Во-первых, это было «чужое слово», во-вторых, будучи многозначным в смысловом отношении, оно не обладало «внятностью» и «вразумительностью» для всех, в-третьих, находилось на периферии употребления и, как следствие, требовало замены.» (С. 185)
Далее изучено содержание понятий «розыскной», «преступнический», и почему они были целенаправленно заменены на «уголовный».
«Изменения в языке права выступали «индикаторами» социальных сдвигов. Криминализируя преступные посягательства на закон и увязывая их с сохранением личной безопасности подданных и их прав собственности, власть, с одной стороны, утверждала новые значения, свидетельствующие о переориентации государственной политики в сторону защиты отдельного индивидуума, а с другой - формировала горизонт ожиданий общества нового времени.» (С. 206)
Статья С.Г. Калининой
Замечательное в своём роде исследование, хотя посвящено, казалось бы, скучным вещам - осмотру Владимирского, Костромского и Ярославского наместничеств в январе-феврале 1785 г. М.М. Щербатовым и Н.И. Масловым. То есть сенаторской ревизии. Прекрасно продемонстрирован потенциал комплексов источников, отложившихся в результате таких ревизий и используемых до сих пор явно недостаточно. Любопытно было узнать, например, что сенаторы скрупулёзно вели специальный журнал выполненной работы. Также впечатляют фамилии «фигурантов дела»: губернатор А.Б. Самойлов (племянник Потемкина), граф И.Р. Воронцов. В целом же читается как хорошая детективная драма из современной жизни.
«Дело о взятках во Владимирской губернии позволяет сделать несколько выводов. Прежде всего обращает на себя внимание большие оперативность и профессионализм работы сенаторов и следователей, что выгодно отличает их от работы комиссий первой половины XVIII в. Как показано выше, следствие по делу В.С. Нарбекова было организовано за несколько дней, а через два месяца, про прошествии первых допросов, Екатерина II распорядилась создать сенатскую комиссию. Однако есть и много общего во владимирском деле с делами о взятках предыдущих лет: это поведение подследственных и прежде всего высших чинов. Будучи уверены в своих связях, они пытались как можно больше затянуть и запутать следствие, до последнего отрицали все предъявленные обвинения и, если бы на месте М.М. Щербатова был менее принципиальный человек, наверняка избежали бы наказания. Также материалы расследований свидетельствуют о том, что в коррупционных делах оказались замешаны не один-два человека, как было в начале столетия, а более десятка, т.е. значительная часть владимирских чиновников. Таким образом, представляется справедливым вывод Л.Ф. Писарьковой о том, что «к концу правления Екатерины можно говорить о формировании новой формы злоупотреблений: коллективной коррупции. Нарушения совершались уже не отдельными чиновниками, тщательно скрывавшими свои дела от коллег, опасаясь доноса, а всеми служащими учреждения, которые были связаны круговой порукой и стремились общими усилиями скрыть свои дела от ревизоров, представляя собой коллективного нарушителя законов». (С. 236)
Статья М.Б. Лавринович
Статья относится к немногочисленным пока исследованиям по реконструкции исторического ландшафта российского города раннего Нового времени. Смысл их автор видит в том, что «обычным, лишенным своего «голоса» в истории людям «вернули речь» и тем самым наделили их властью». Ценно, что дан обзор некоторых современных публикаций по этой тематике, да их и вовсе пока немного.
«В настоящей работе также предпринята попытка изучения некоторых аспектов повседневной жизни представителей городских низов, чье присутствие в городе было весьма заметным, а статус - маргинальным. Объектом нашего исследования стали прежде не изучавшиеся историками документы из фонда московской полиции - Управы благочиния, созданной вследствие реформ системы управления в 1770-1780-е гг. В результате анализа приблизительно 80 однотипных дел, завершавшихся отправкой обвиняемых в смирительный или работный дома на сроки, как определенные Уставом благочиния, так и произвольные, удалось собрать данные о том, кто и почему попадал в поле зрения полицейских, установить, за какие правонарушения задержанных на улицах Москвы отправляли в исправительные учреждения, как реализовывалось предписанное законами наказание, куда отбывшие исправительные работы отправлялись после освобождения. В целом исследуемые материалы позволяют судить о том, какая социальная среда и как формировала повседневное поведение обитателей смирительного и работного домов, реконструировать своего рода «социальный мир» этих учреждений.» (С. 240)
«Проблема изучения и реконструкции «социальных миров» в России Нового времени заключается в сложности, а порой и невозможности определения социальных границ между группами населения. В одной семье могли жить люди, имевшие разный статус, а один человек мог быть включен более, чем в одну категорию. Кроме этого, как показывает в своей работе Э. Виртшафтер, формальное положение было нетрудно изменить, что свидетельствует о постоянной социальной, экономической, юридической и географической подвижности русского общества. Однако общее справедливое заключение о социальной «подвижности» получает дополнительные обоснования, если обратиться к источникам, раскрывающим индивидуальные судьбы субъектов социальных процессов. Такими источниками чаще всего оказываются следственные дела. В них помимо формальных данных о социальных ролях и статусах обвиняемых (того, что в социальных науках именуется приписыванием идентичности через классификацию) можно «расслышать» подлинные речи индивидов, имевших свои драматические истории и жизненные стратегии.» (С. 240-241)
«Сходные реакции властей обнаруживаются и на Западе, и на Востоке Европы. Труд становится не только обязанностью простолюдинов, но и мерой наказания, и наказание трудом назначается не только за праздность, но и для пресечения внешних проявлений безнравственного образа жизни. Подобную политику городских властей в Париже XVIII в. Д. Рош описал как стремление «зафиксировать простой народ в неподвижном состоянии во времени и пространстве», когда религия, экономика и нравственная проповедь - все работало на борьбу с праздностью, а труд становился цивилизующей силой и наградой в одно и то же время. В Москве, как и в Париже, полиция также в XVIII в. усиливает преследование «праздношатания» и сопровождающих его пьянство и «непотребство». Соразмерный способ наказать эту «праздность» принудительным трудом и привел к исследовавшимся здесь практикам заключения и содержания в работных и смирительных домах». (С. 275)
Статья А.В. Матисона
«Обзор разнообразных ситуаций, отраженных в документах Тверской духовной консистории в XVIII в., отчасти раскрывает мало востребованные пока возможности тверского и аналогичных ему провинциальных консисторских архивных фондов для реконструкции во всей полноте социальной действительности российского духовенства в период, когда оно постепенно превращалось и превратилось в собственно духовное сословие». (С. 287)
Статья М.В. Фадеевой
И что только люди не изучают:)
Публикация Е.В. Акельева
53 опубликованных здесь документа посвящены воровскому миру - сообществу профессиональных преступников XVIII в. У публикатора не так давно вышла по этому поводу книга: Акельев Е.В. Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина. М., 2012. Да и в целом, думается это один из самых интересных сейчас исследователей повседневности российского Восемнадцатого столетия - см., напр. здесь. А вот тут ещё одну его любопытную статью: Проект европеизации внешнего облика подданных в России первой половины XVIII в.: замысел и реализация.