Генрих Сапгир Стихи на непонятном языке
-----------------------------------------------------------------------------------------------
Генрих Сапгир
Стихи на неизвестном языке
Наверняка это подготавливалось исподволь - там, в мозжечке, но произошло как-то вдруг. Как, откуда произошло, а, может, произросло, неизвестно, просто я почувствовал, что моя рука, которая сочленена, а, возможно, выросла из моего плеча, иначе почему бы ей здесь болтаться вроде сломанной ветки, сама задвигалась по листу бумаги, выписывая какие-то узоры. Как принтер компьютера. Я сообразил, что наверно это послание и сложил другой рукой в мою судорожными рывками двигающуюся руку черную авторучку И вот на изумленно белом поле появились ряды значков, скорее всего - букв, слова, по-моему, строки на совершенно мне незнакомом языке. Я взял листок, поднес его поближе к лампе - и ничего не смог прочесть. Это были стихи, я видел. Рядом стоящие строки заканчивались подобными знаками: можно было понять, что это рифмованные стихи.
Сказать, что ничего не ощущал, было бы неправдой. Это была тень чужого, нет, не чужого, какого-то постороннего вдохновения, чувства искреннего и возвышенного. Я почувствовал даже удовлетворение, когда не скажу, что перечитал, а пересмотрел исчерканный листок, и понял, что стихи определенно удались. Но о чем эти стихи? Никаких картин мне тоже не представилось, слишком издалека. И что за поэт? Какое он имеет ко мне отношение?
Догадка пронизала меня, как укол. Скорее всего это тот же я, но существующий совсем в другом мире, который ему представляется, естественно, как и мне - здешнему, нормальным и будничным.
В какой-то момент он меня почувствовал так остро, что произошел контакт. Он ощущал всю неповторимость его реальности, всю драгоценность его бытия, он был поэт, он писал стихи. И, соединившись с ним, я тоже все почувствовал, как впервые, свежесть снега, уступающего с легким хрустом моим, еще теплым, только что из дома желтым ботинкам. Серый одинокий листок на голой березке. И все, все. Он там прогуливался возле может быть своего Дома Творчества где-нибудь в однозначной Переделкину местности - и не береза это вовсе была, и не снег, а я понимал, что - снег и береза. Он про все это сочинял, а я сидел в Москве и записывал (даже лист бумаги побелел, смутился, видимо, не привык к такому).
Вообще мир представляется мне толстым слоеным пирогом, где каждый слой - новая реальность. И возможно, где-нибудь носят не одежды, а дожди, и вместо лица - носатая птица. И соитие называют «выпить кружку пива» или «смять простыни», если есть там пиво и простыни, но наверно там есть то, что соответствует и пиву, и простыням - и многому-многому, поскольку там есть поэт и стихи.
Таких «меня», я думаю, множество, но каждый сидит в своей реальности, непрозрачной, как скорлупа ореха. А если орех случайно трескается, сознание успешно защищается от всего нового, невыносимого, от этих обликов, отсветов, чудовищ, просто переносит на них признаки прежнего, привычного, нормального, своего. Называет его дядя Вася, а это настоящий динозавр.
Но произошло чудо: рука моя, минуя сознание, рисует свои стихи, мой невозможно далекий «я». Вот, я поставил тебя в кавычки, но ты то-то живешь безо всяких кавычек и готов поклясться, что настоящий - это ты, а я - твоя туманная проекция. Вдальощущение, почти просто предположение.
Но я-то слушаю, не слыша, эту невозможную радиопередачу. Время от времени я записываю то, что слышу, не слыша, чувствую, не чувствуя, что пишу, не понимая ни черточки. И на что-то это похоже. Я клянусь, это похоже на загадку всей нашей жизни. Поэтому в один прекрасный момент диктор произнесет своим поставленным голосом: «Дорогие радиослушатели!..» Нет, скорее всего: «Дорогой радиослушатель, наши передачи на такой-то волне прекращаются». И потом сколько не крути ручку настройки, не переключай с диапазона на диапазон, там в эфире - только писки, шорохи и широкое эхо Вселенной - вовне или внутри меня?
-----------------------------------------------------------