Душа сильнее судьбы
Прощальная статья Константина Кедрова в последнем номере "Новых Известий" под руководством Игоря Голембиовского
Константин Кедров
Душа сильнее судьбы
470 лет со дня рождения Мишеля Монтеня
В наше время можно услышать похвалу чему угодно, только не разуму. Слово “разум” просто не произносится. Оно выброшено из обихода и считается не то излишеством, не то архаизмом. А чаще всего апелляция к разуму рассматривается, как опасное прекраснодушие и прожектерство. Ненависть к разуму культивировалась и культивируется многими правителями России. Оно и понятно. При свете разума трудно считать царя помазанником Божьим, генсека самым мудрым человеком на земле, а президента выразителем воли избирателей. Поэтому Монтень с его “Опытами” всегда существовал как бы на задворках русской культуры. Человек, взывающий к разуму, выглядит в России опасным Дон Кихотом. Между тем, “Опыты” Монтеня можно назвать Библией Шекспира. “Опыты” - единственная книга, о которой доподлинно известно, что ее читал и любил Шекспир. Многие глубочайшие мысли, высказанные со сцены шекспировского театра, есть ни что иное, как мысли Монтеня. Мудрец, переживший Варфоломеевскую ночь и оказавшийся во дворце во время очередного восстания, в равной мере скептически относился и к народу, и к власти. Он считал равновеликим безумием и колебать подножие трона, и угнетать подданных, ущемляя их духовную свободу. Ревностные католики, естественно, не преминули упечь мыслителя в тюрягу, и лишь заступничество могущественных вельмож помогло ему вырваться на свободу. Монтень призывал правителей увлекаться не завоевыванием новых земель, не обращением в свою веру инакомыслящих, а заниматься упорядочением мира и установлением тишины в своих владениях. Какими средствами? Разумеется, исключительно мирными. Где вы видели таких правителей? Да нигде. И Монтень не видел. А хотел видеть. И потому удалился от придворной жизни после 38 лет, посвятив два оставшихся десятилетия книге “Опыты”. Флобер рекомендовал читать Монтеня медленно, не торопясь. А, прочитав от начала до конца, начинать снова. Ну, это не для нашего времени. Зато Монтень очень близок нам клиповой формой изложения. Он пишет о славе, о смерти, о суетности, о возрасте, о скорби, о гневе. И каждый раздел наполнен десятками исторических примеров. Кто как скорбел, кто как гневался, кто как умирал. Он считал людей учениками, а жизнь школой. Его нисколько не смущало, что по окончании школы все выпускники должны умереть. Монтень уверял, что смерть - премилое дело, и скорбеть о том, что человек умер, все равно, что переживать обо всех временах до его рождения. Ведь там, в прошлом, его тоже не было, как не будет в будущем. Странно, но всевозможные ссылки на мифологических и исторических деятелей, не боявшихся смерти, произвели огромное впечатление на многих великих, в том числе и на Льва Толстого, не говоря уже о Шекспире. В рассуждениях Гамлета о прелестях небытия много взято из Монтеня. Небытие хорошо тем, что единым разом избавляет нас от всех забот и страданий. И вообще, странно печалиться о таком одноразовом событии, как смерть, в то время как жизнь заставляет нас страдать чуть ли не ежедневно. Теория равноценности жизни и смерти очень близка Шекспиру, хотя ему, как поэту и драматургу, далеко до уравновешенности французского философа - скептика, стоика и рационалиста. Монтень, как истинный француз, все время взывает к мозгу. Если бы люди состояли только из мозга, его философия стала бы абсолютной истиной, истиной в последней инстанции. Но тот же Шекспир неплохо доказал, что кроме мозга есть много других, не менее важных мест в человеческом теле. А кроме разума есть еще и страсть. Со времен Монтеня французские мыслителя с интересом препарируют и коллекционируют все виды страсти. Самую богатую коллекцию собрал маркиз де Сад. Но первым собирателем был, несомненно, Монтень. Странно, что Джордано Бруно был сожжен на костре за свои идеи уже после смерти Монтеня. А последнюю ведьму сожгли в Голландии в конце XVIII века. И ведь вот что удивительно: кардиналы и епископы, зажарившие Бруно, конечно же, читали Монтеня. “Опыты” были самой популярной книгой наряду с Библией. Монтень был первым космополитом - гражданином мира. Есть основания считать, что ему принадлежит этот термин. Французский дворянин, влюбленный в Париж, а, благодаря Парижу, и во всю Францию, искренне осуждает своего любимого философа Сократа за то, что он предпочел яд изгнанию из Афин: “Для человека, считавшего весь мир своим родным городом, отмеченные выше соображения были проявлением слабости”. Любовь к миру выше, чем любовь к отечеству. Странно, что в эпоху королевы Марго и Генриха Наваррского эти мысли свободно высказывались, публиковались и обсуждались. Мы судим о тех временах по романам Дюма, а надо бы по Монтеню. Да и не во временах дело. Всякий, кто прочтет “Опыты”, поймет, что интеллигенция - это не сословие и не сугубо российское явление, а всемирное братство мыслителй-космополитов от Сократа до Монтеня, от Монтеня до Льва Толстого, от Толстого до Сахарова, далее везде. Свобода слова, до которой мы едва доползли к началу 1991 года, и которую уже утрачиваем, была несомненной реальностью и в Иудее, где проповедовал Иисус, пока его не распяли, и за шесть веков до этого в Афинах, где свободно учил Сократ, пока его не приговорили, и во Франции 16-го века, где Монтень отделался краткой тюремной отсидкой. Десять лет российской свободы не подарили человечеству нового Сократа, нового Монтеня, нового Льва Толстого. Может быть, потому, что свобода выражения мысли не гарантирует наличие таковой. Вернее, мыслей много, но все они, кроме знаменитого обращения Сахарова к властям в 60-х годах, обременены идеологическими стандартами, а, стало быть, не свободны. Мысль Сократа и мысль Монтеня свободна. “Тот, кто возражает мне, пробуждает у меня не гнев, а внимание”, - вот Монтень. Вот что такое интеллигентность. Гамлет - истинный ученик Монтеня, потому что у него нет готового ответа даже на главный вопрос - “быть или не быть”. Монтень, Шекспир и Гамлет предпочитают “или”. Или - это свобода. Под влиянием Монтеня Кьеркегор напишет свой гениальный трактат “Или - или”. В отличие от бесстрастного Монтеня он наполнит это “или” своим страданием и бесконечной болью. Он пропоет славу боли, потому что для Кьеркегора боль и свобода одно и то же. Главная заповедь Монтеня - наша душа более могущественна, чем наша судьба. По-своему об этом до него говорили Сократ и Христос. По-своему об этом напомнил Лев Толстой. Без Монтеня распалась бы эта связь времен, и великие идеи могли утонуть в веках, так и не вынырнув в наше время. Бывают эпохи, когда к Монтеню прислушиваются. Мы живем во времена, когда мысли Сократа, Христа, Монтеня, Толстого интересуют лишь маргиналов. Ну, что же, тем хуже для этих времен. И все-таки разум сильнее безумия, а душа сильнее судьбы.
Константин Кедров
Душа сильнее судьбы
470 лет со дня рождения Мишеля Монтеня
В наше время можно услышать похвалу чему угодно, только не разуму. Слово “разум” просто не произносится. Оно выброшено из обихода и считается не то излишеством, не то архаизмом. А чаще всего апелляция к разуму рассматривается, как опасное прекраснодушие и прожектерство. Ненависть к разуму культивировалась и культивируется многими правителями России. Оно и понятно. При свете разума трудно считать царя помазанником Божьим, генсека самым мудрым человеком на земле, а президента выразителем воли избирателей. Поэтому Монтень с его “Опытами” всегда существовал как бы на задворках русской культуры. Человек, взывающий к разуму, выглядит в России опасным Дон Кихотом. Между тем, “Опыты” Монтеня можно назвать Библией Шекспира. “Опыты” - единственная книга, о которой доподлинно известно, что ее читал и любил Шекспир. Многие глубочайшие мысли, высказанные со сцены шекспировского театра, есть ни что иное, как мысли Монтеня. Мудрец, переживший Варфоломеевскую ночь и оказавшийся во дворце во время очередного восстания, в равной мере скептически относился и к народу, и к власти. Он считал равновеликим безумием и колебать подножие трона, и угнетать подданных, ущемляя их духовную свободу. Ревностные католики, естественно, не преминули упечь мыслителя в тюрягу, и лишь заступничество могущественных вельмож помогло ему вырваться на свободу. Монтень призывал правителей увлекаться не завоевыванием новых земель, не обращением в свою веру инакомыслящих, а заниматься упорядочением мира и установлением тишины в своих владениях. Какими средствами? Разумеется, исключительно мирными. Где вы видели таких правителей? Да нигде. И Монтень не видел. А хотел видеть. И потому удалился от придворной жизни после 38 лет, посвятив два оставшихся десятилетия книге “Опыты”. Флобер рекомендовал читать Монтеня медленно, не торопясь. А, прочитав от начала до конца, начинать снова. Ну, это не для нашего времени. Зато Монтень очень близок нам клиповой формой изложения. Он пишет о славе, о смерти, о суетности, о возрасте, о скорби, о гневе. И каждый раздел наполнен десятками исторических примеров. Кто как скорбел, кто как гневался, кто как умирал. Он считал людей учениками, а жизнь школой. Его нисколько не смущало, что по окончании школы все выпускники должны умереть. Монтень уверял, что смерть - премилое дело, и скорбеть о том, что человек умер, все равно, что переживать обо всех временах до его рождения. Ведь там, в прошлом, его тоже не было, как не будет в будущем. Странно, но всевозможные ссылки на мифологических и исторических деятелей, не боявшихся смерти, произвели огромное впечатление на многих великих, в том числе и на Льва Толстого, не говоря уже о Шекспире. В рассуждениях Гамлета о прелестях небытия много взято из Монтеня. Небытие хорошо тем, что единым разом избавляет нас от всех забот и страданий. И вообще, странно печалиться о таком одноразовом событии, как смерть, в то время как жизнь заставляет нас страдать чуть ли не ежедневно. Теория равноценности жизни и смерти очень близка Шекспиру, хотя ему, как поэту и драматургу, далеко до уравновешенности французского философа - скептика, стоика и рационалиста. Монтень, как истинный француз, все время взывает к мозгу. Если бы люди состояли только из мозга, его философия стала бы абсолютной истиной, истиной в последней инстанции. Но тот же Шекспир неплохо доказал, что кроме мозга есть много других, не менее важных мест в человеческом теле. А кроме разума есть еще и страсть. Со времен Монтеня французские мыслителя с интересом препарируют и коллекционируют все виды страсти. Самую богатую коллекцию собрал маркиз де Сад. Но первым собирателем был, несомненно, Монтень. Странно, что Джордано Бруно был сожжен на костре за свои идеи уже после смерти Монтеня. А последнюю ведьму сожгли в Голландии в конце XVIII века. И ведь вот что удивительно: кардиналы и епископы, зажарившие Бруно, конечно же, читали Монтеня. “Опыты” были самой популярной книгой наряду с Библией. Монтень был первым космополитом - гражданином мира. Есть основания считать, что ему принадлежит этот термин. Французский дворянин, влюбленный в Париж, а, благодаря Парижу, и во всю Францию, искренне осуждает своего любимого философа Сократа за то, что он предпочел яд изгнанию из Афин: “Для человека, считавшего весь мир своим родным городом, отмеченные выше соображения были проявлением слабости”. Любовь к миру выше, чем любовь к отечеству. Странно, что в эпоху королевы Марго и Генриха Наваррского эти мысли свободно высказывались, публиковались и обсуждались. Мы судим о тех временах по романам Дюма, а надо бы по Монтеню. Да и не во временах дело. Всякий, кто прочтет “Опыты”, поймет, что интеллигенция - это не сословие и не сугубо российское явление, а всемирное братство мыслителй-космополитов от Сократа до Монтеня, от Монтеня до Льва Толстого, от Толстого до Сахарова, далее везде. Свобода слова, до которой мы едва доползли к началу 1991 года, и которую уже утрачиваем, была несомненной реальностью и в Иудее, где проповедовал Иисус, пока его не распяли, и за шесть веков до этого в Афинах, где свободно учил Сократ, пока его не приговорили, и во Франции 16-го века, где Монтень отделался краткой тюремной отсидкой. Десять лет российской свободы не подарили человечеству нового Сократа, нового Монтеня, нового Льва Толстого. Может быть, потому, что свобода выражения мысли не гарантирует наличие таковой. Вернее, мыслей много, но все они, кроме знаменитого обращения Сахарова к властям в 60-х годах, обременены идеологическими стандартами, а, стало быть, не свободны. Мысль Сократа и мысль Монтеня свободна. “Тот, кто возражает мне, пробуждает у меня не гнев, а внимание”, - вот Монтень. Вот что такое интеллигентность. Гамлет - истинный ученик Монтеня, потому что у него нет готового ответа даже на главный вопрос - “быть или не быть”. Монтень, Шекспир и Гамлет предпочитают “или”. Или - это свобода. Под влиянием Монтеня Кьеркегор напишет свой гениальный трактат “Или - или”. В отличие от бесстрастного Монтеня он наполнит это “или” своим страданием и бесконечной болью. Он пропоет славу боли, потому что для Кьеркегора боль и свобода одно и то же. Главная заповедь Монтеня - наша душа более могущественна, чем наша судьба. По-своему об этом до него говорили Сократ и Христос. По-своему об этом напомнил Лев Толстой. Без Монтеня распалась бы эта связь времен, и великие идеи могли утонуть в веках, так и не вынырнув в наше время. Бывают эпохи, когда к Монтеню прислушиваются. Мы живем во времена, когда мысли Сократа, Христа, Монтеня, Толстого интересуют лишь маргиналов. Ну, что же, тем хуже для этих времен. И все-таки разум сильнее безумия, а душа сильнее судьбы.