Метаметафора-КАК ЭТО БЫЛО
Интервью Константина Кедрова:. Постараюсь быть документальным. 75-й год, Литературный институт. Мой студент Леша Парщиков, студент 1-го курса, дает мне свои стихи. Но поскольку студенты все время что-то дают, то я их доносил до ближайшей мусорной урны. Правда, эти стихи я не выбросил, потому что он был похож в профиль на Мандельштама, а в фас на Пушкина. И все-таки мне одна строчка запала в душу: «И луна, и земля, как берцовая кость, грохоча, по Вселенной катались». Это я заметил краешком глаза, а потом прочитал. Потом, после следующей лекции, мне преграждает дорогу какая-то девушка с огромными глазами и говорит: «Вы должны прочитать стихи моего мужа». - «Кто ваш муж?» - «Алеша Парщиков». Это была Оля Свиблова. Короче говоря, дело завершилось следующим образом: Парщиков привел Еременко, который тоже учился в Литинституте…
Степанов. И Еременко тоже ваш студент?
Кедров. Да. И они привели Ваню Жданова. И образовался такой триумвират подпольный. У них у всех было то, что я таил в глубоком подполье еще с 60-го года, когда я написал в поэме «Бесконечная»: «Я вышел к себе черз-навстречу-от и ушел под, воздвигая над». Так родилась метаметафора. Ну вы знаете, что со мной сделали - перекрыли весь кислород, который только можно было перекрыть. И соответственно я считал, что я один. А тут, пятнадцать лет спустя, приходят сразу три молодых поэта, и у них явно метаметафорическое зрение. У Ивана Жданова «Пчела внутри себя перелетала». Или у Еременко: «Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил, что мой взгляд, долетев до тебя, раздвоится…» У Парщикова: «Посеребрим кишки крутой крещенской водкой, да здравствует нутро, мерцающее нам». Причем, это все стихи написаны ими до встречи со мной, в 72, 71, 73 году. Это уже единомышленники, и ясно, что мы пойдем дальше, сдвинув ряды. Но, конечно, о печатании стихов речи не могло быть, а они эти свои стихи не знали, куда девать. Вот и функционировал наш семинар, и потом я властью мне данной в ЦДРИ устроил вечер. По моей памяти, в 76-ом году, Юрий Арабов уточняет, что в 77-ом году. Представлял я там трех поэтов - Парщикова, Еременко и Жданова. Я сказал, что это новая метафора, это метафора эпохи теории относительности Эйнштейна. Почему эпохи теории относительности? Не потому что по времени, а потому, что именно при полете со скоростью света происходит превращение пространства, которое блестяще описано у Флоренского в его книге «Мнимости в геометрии». Если тело будет мчаться по Вселенной со сверхсветовой скоростью, физически это невозможно, а духовно - пожалуйста, то оно вывернется из себя и станет всей вселенной. Это произвело гигантское впечатление на Булгакова. Он это прочел и написал финал «Мастера и Маргариты», когда они скачут, разрастаясь. В своем кругу мы эту метафору называли мистериальной. Кроме того, существовал термин «метакод», это тоже мой термин, напечатанный в журнале «Новый мир» в 1982 году. В 9-ом номере была напечатана моя статья «Звездная книга». Напечатал ее замечательный человек Борис Исакович Камянов. Он сказал: «Я понимаю, что меня после этого уволят, но я ее напечатаю». Там говорилось то, что я вам сейчас рассказываю. Потом он вдруг мне звонит через полгода и говорит: «А вы знаете, как ни странно, но нашему зам. редактора это понравилось. Приходите вычитать гранки». Я прихожу в «Новый мир», вот как сейчас помню, утопая в асфальте вокруг памятника Пушкину, очень жаркий был день. Захожу, а там Миша Эпштейн. Он тогда еще никакими поэтами не увлекался и вообще он писал про секс-революцию, про что угодно, но только не про поэзию. «А что у вас тут? Вы тоже печатаетесь?» - удивленно он спрашивает. Да, говорю, вот статья. «А какая?» - «Звездная книга». - «А про что?» - «Про метакод». - «А что это такое?» Я говорю: «Да тут написано». - «А можно посмотреть?» Теперь-то я уж ученый человек, я никому не скажу «можно». Он сел тут же с записной книжечкой, стал выписывать, выписывать. Вот таким образом он выхватил слово «метакод». Из нашего круга он слышал - «мистериальная метафора». Потом приезжают ко мне в Переделкино Парщиков, славист Юкка Малинен, Оля Свиблова. Вышли мы на крыльцо, и Парщиков сказал: «Константин Александрович, вы знаете, нам надо решить окончательно, как же мы будем называться: метакод, мистериальная метафора, метафора эпохи теории относительности? Желательно, чтобы это было одно слово. Одним словом мы пробьем броню соцреализма». И я сказал: «Ну хорошо, давайте тогда соединим метакод и метафору. Е=mc2, вот и давайте назовем - метаметфора». Оля говорит: «Так ведь никто не сможет выговорить». А Леша: «Научатся!» И приезжает Парщиков летом 83-го уже в Малеевку и говорит: « Ал.Михайлов сказал, что напечатает мою поэму «Новогодние строчки», но только с вашим предисловием, в журнале «Литературная учеба». Поэма, прямо скажем, гениальная. Там есть, правда, реминисценция из моего стихотворения: «Море велосипедных колес, велосипедное море колес». А у Парщикова заканчивается: «А что такое море? Это свалка велосипедных рулей, а земля из-под ног укатила». Ну это естественно между поэтами, просто меня не печатали. Я быстренько сажусь на диванчик и пишу: «Метаметафора Алексея Парщикова»: привыкайте к метаметафоре, она безгранично расширит пределы вашего зрения. Метаметафора - это метафора, где каждая вещь - Вселенная. Здесь нет человека внутри Вселенной, Вселенной внутри человека, здесь все является всем. С этим моим предисловием выходит первый номер «Литературной учебы», 1984 год. Полгода молчания, затем Чупринин в статье «Что за сложностью» в «Литературной газете», надо отдать ему должное, всю мою статью процитировал. Именно что метаметафора, именно что я, что вот эти поэты - Парщиков, Еременко, Жданов. «Что за сложностью» - это не его заголовок, ему навязал Чаковский, а там у него был более положительный. Таким образом, стали говорит «метаметфора», не понимая, что такое. Я же по-прежнему не печатаюсь. Поэзии нет. По литературоведению - пожалуйста. Статьи о Пушкине, о Толстом, о Достоевском в «Новом мире». Выступаю по телевидению, со Смоктуновским «Отцы и дети», кто-то из вас, вероятно, их видел, это была такая учебная программа. Но поэзия… Мне сказал Пименов, ректор: «Вы что там собираетесь? Что вы там делаете?» Я подумал и сказал: «Чай пьем». Чай мы действительно пили. «А потом?» Я говорю: «Потом стихи читаем». - «Не надо. Стихами у нас занимается Егор Исаев». То есть на меня уже было заведено дело под названием, как выяснилось, «Лесник». Может, потому что Кедров, может, потому что с бородой был, может, Литинститут у них проходил, как лес. А статья - «Антисоветская пропаганда и агитация» да еще «с высказываниями ревизионистского характера». Как вы понимаете, это нехорошо было. А на Эпштейна такой статьи, видимо, не было, и он устраивает вечер «Концептуализм и метареализм». Потому что в советской системе не может быть никакой метаметафоры, не может быть никаких метакодов. Вроде бы и не украл, в общем, как хотите, так и понимайте. Вечер был проведен. КГБ не разрешило мое присутствие на этом вечере, это может подтвердить директор нынешнего ЦДРИ Энгелиса Погорелова, она мен потом все рассказала. Категорически сказали: чтоб меня не было. Поэтому я не мог ничего сказать. Я был нем фактически. И все-таки, несмотря на то, что меня отстранили от преподавания в Литинституте, я продолжал писать. Я написал книгу «Поэтический космос», и там есть глава «Рождение метаметафоры», где все, о чем я вам говорил, опять же есть, подробно, о представлении трех поэтов - Парщикова, Еременко, Жданова. Поскольку наступают времена перестроечные, книга в «Советском писателе» выходит, но со стостраничным послесловием со ссылками на Маркса и Энгельса, как надо бороться со мною, господина Куницына, с которым я проработал все 17 лет в Литинституте. Причем, сначала ему понравилось, и он писал, какая это хорошая книга. Потом ему объяснили, что к чему, и там есть Post skriptum, Post post skriptum. Меня обвиняют, что я верую в Бога, меня обвиняют в идеализме. Но перестройка катится, идут противоречивые процессы. С одной стороны, меня отстраняют, с другой стороны, книга уже запущена, короче говоря, книга «Поэтический космос» вышла в 89-ом году. И чего только с ней не проделывали. Пытались арестовать на выезде. Это рассказала редактор Гладкова. Она сказала: «А где у вас, господа, документы? Это же ценность материальная, 20 тысяч тираж. Нету? Ну и все». И машина уехала. Что-то потом оказалось в Прибалтике, как-то она попала в Чикаго, что-то нашлось в Николаеве в середине 90-х. Но в это время было уже не до поэзии, не до метаметафоры и не до чего. И чего только про метаметафору ни говорили - матометафора… Путали с группой Коркия «Граждане ночи». Все перемешалось. Саша Еременко к тому времени перестал быть метафизическим поэтом, он уже политические стихи писал, хорошие, но далекие от метаметафоры. Верным метаметафоре, на мой взгляд, оставался Парщиков, до конца дней. Вот так это все было. Поэтому я написал басню «Метареализм и метаметафора»:
Метареализм -
от рыла отрыла.
Метаметафора -
от крыл открыл.
Степанов. Константин Александрович, вот посмотрите, несмотря на все эти препоны, которые были в советское время, несмотря на такую жестокую цензуру и так далее, тем не менее, вы в советское время смогли и в «Новом мире»…
Кедров. Это - люди. «Новый мир» - это Борис Камянов.
Степанов. В «Литературной учебе» эту статью…
Кедров. Помог Александр Михайлов.
Степанов. И сейчас ваших стихов, как не было в «Новом мире», так и нет.
Кедров. Да, пришел мой студент бывший, и ни строки. Больше того, ответ. секретарь «Нового мира», Григорий Лесниченко, рассказал (была конференция «КГБ и литература»), что кегебешники стали требовать, чтобы «Новый мир» написал на меня донос в Литинститут, что я антисоветчик, космополит и еще чего-то. Странное требование к «Новому миру». Он сказал: «Нет, такое письмо, господа, я туда не пошлю». И несмотря на это, пишет он, Кедров продолжал у нас печататься. Это правда, выходили мои статьи о Фрэзере, о Проппе, о Фромме. Это все было тогда еще очень и очень сложно. Некоторые думают, что в 87-ом, 88-ом году это было легко. Это было невероятно сложно! В 90-х - все. Как будто отрезало. Хотя Залыгин меня любил. А теперь вообще не подпускают ни одного современного поэта, в смысле современной поэтики. Там нет ни Вознесенского, ни Парщикова, ни Жданова…
Степанов. Ни Ахмадулиной. Никого нету.
Кедров. В свое время Твардовский поклялся, что он никогда не напечатает Пастернака и Цветаеву. И он эту клятву сдержал. Но не этим же он войдет в историю.
Степанов. Огромное спасибо за интереснейший рассказ, сугубо документальный.
Кедров. Но в качестве послесловия четверостишие, которое мне прочел неделю назад Саша Еременко по телефону: «Константин Александрович Кедров, / Я, наверно, не все понимай, / Но когда наши души от недров, / стал зависимей. Вот вам банзай».
Степанов. А у него там еще - Рамакришна, Кедров…
Кедров. Это тоже смешная история. В «Дне поэзии» наконец-то печатают Сашу Еременко. Там такие строки были: «полностью, как сука, просветленный». Суку заменили на Будду. «Пролетишь, простой московский парень, / Полностью, как Будда, просветленный. / На тебя посмотрят изумленно / Рамакришна, Кедров и Гагарин». Так Кедрова заменили на Келдыша.
Степанов. Но потом он восстановил.
Кедров. Хотя между поэтами отношения всегда сложные, там поэтики борются и все такое. Например, Ваня Жданов против и термина метаметафора, и против термина метареализм. Хотя при этом цитирует то, о чем мы всегда говорили, - теорема Геделя и прочее. Нормальный ход событий. Все термины условны. И футуризм переделывали в будетлянство, и метаметафору пытаются переделать в ползучий реализм с фиговым листком «мета». Но историю задним числом не пишут - МЕТАМЕТАФОРА.
__________________