О Толстовстве. Под впечатлением "Трех разговоров" В. Соловьева.
Для меня стало удивительным откровением то, что "Три разговора" - самое известное, и наверное, самое позднее произведение Владимира Соловьева иногда называемое его завещанием, по сути посвящено критике толстовства (что для толстовства наверное и лестно). Разумеется, самым известным фрагментом "Трех разговоров" является "Повесть об антихристе", в которой Антихрист предстает прежде всего автором некой теории о пути человечества к счастью, когда я читал "Повесть"отдельно, то думал, что это прежде всего намек на Маркса, Розанов иронически сравнивал антигероя Соловьева с министром финансов Канкрином (тоже публицистом на темы благосостояния), но в контексте "Разговоров" видно, что это может быть отчасти и Толстой - тем более, что повесть вводится в повествование чтобы смутить и обратить в бегство персонажа-толстовца ("Князя"), а заодно порассуждать что толстовцы - может вообще служат не Богу, а Антихристу- разумеется, по глупости. Очень любопытно, что сам Толстой (или слово "толстовство") ни в предисловии, ни в самом тексте "Трех разговоров" не упоминается, его представителем является некий молодой Князь (ну да, вместо старого графа), и на него набрасываются все остальные персонажи, они с ним убедительно спорят, они злословят за его спиной, называя дураком, они смущают его, хорошо ответить Князь не может, да ему автор и не особенно дает ему много отвечать - но сам факт фокусировки внимания на "слабом противнике" выдает что слабость его меньше чем проговаривается. Да, опровергая теорию ненасилия персонаж-генерал рассказывает что самым христианским поступком в его жизни было убийство 1000 человек артиллерией (разумеется негодяев).
Заметим, Толстой не счел нужным отвечать Соловьеву - равно как и на грубую брошюру святого Иоанна Кронштадтского, хотя конечно мог бы, как говорил позже о публицистике Толстого Даниил Андреев (сам отнюдь не толстовец)"«совесть его была глубока, разум остр, а словесное мастерство колоссально". П.Басинский по поводу не-ответа Толстого -Иоану Кронштадтскому написал: "силы были слишком не равны". Но Толстого с тех времен принято поливать презрением не вникая. Да, и как видно по прилагающихся к "Трем разговорам" статьях, Соловьев конечно сам хотел быть автором теории христианского поведения и христианской политики.
Этику позднего Льва Толстого легко критиковать с позиций здравого смысла, с позиций любого светского мировоззрения, хоть либерального, хоть консервативного. Конечно эта критика будет не всегда благородна, с позиций меньшего или вынужденного зла, но она будет основательна и убедительна (что знал сам Толстой, написав про самого себя пьесу "Свет во тьме светит" - Бернард Шоу считал эту пьесы "самосатирой" Толстого). Практически руководствоваться такой этикой возможно только в небольших сектантских общинах, но и там наверняка возникают трудности, всегда сопровождающие буквальное выполнение абсолютизированных требований. Но когда критика Толстого происходит изнутри христианства, например в случае Владимира Соловьева, то она (при добросовестности критиков) должна натыкаться на то, что церкви обычно оставляют на вторых и третьих ролях вроде бы самое главное в Евангелиях, а именно, учение Христа. В Символе Веры мы находим обстоятельства биографии Христа, но ничего из его учения, никаких отсылок к его "логии" (словам). Все странности и вся невозможная к исполнению радикальность толстовства часто является ничем иным как буквалистским прочтением Евангелий, что часто бывает в разных сектах, и что вызывает неизменный гнев всех господствующих церквей - которые, опровергая Иисуса Христа, вынуждены ссылаться на апостола Павла и позднейших Отцов.
Когда Z, персонаж Соловьева, критикует толстовство за то, что этика, бессмысленна, поскольку не помогает победить смерть, а дело христианина - "чаять воскресение мертвых", то он бьет не по Толстому, а в сущности по всему христианству как этическому регулятору поведения и, главное, по большей части текста Евангелий. Неприятие Толстым метафизических, мистических и обрядовых аспектов христианства, включая веру в воскресение мертвых проистекало не столько из его рационализма, сколько из того что он считал, что это предлагаемая церковью и процерковными философами альтернатива повышенному вниманию к этике и поведению. Разумеется, любой приходской священник, если его спросить абстрактно, скажет что нужно и то и другое, и вера в воскресение, и прощение врагов, но когда мыслители или церковные деятели начинают бороться с толстовством - или вообще с сектантами, склонными к буквальному чтению Евангелий - они немедленно выступают за компромисс со светской культурой, за ни к чему не обязывающую мистику, за апостола Павла, за - по сути - латентную критику учения Христа.