Не оставаться "в позе страуса"
Оригинал взят у novayagazeta в Не оставаться "в позе страуса"
Зарисовка о том, как немецкое государство по-деловому и без ханжества относится к проституции, вызвала весьма оживленную, но противоречивую читательскую реакцию. Вплоть до не самых справедливых, мягко выражаясь, обвинений: газета пропагандирует "первую древнейшую".
Это вынуждает автора вернуться к весьма полемичному вопросу в несколько необычной форме:
Впервые с нелегальными притонами в СССР будущий опер, а затем и начальник следотдела столкнулся в середине семидесятых. О чем и поведал гораздо позже в книжке, удостоенной лестной рецензии и в нашем издании
Кому интересно знать, какой невинной с позиции нынешних лет выглядит коррупция "стражей порядка" сорокалетней давности и как в эпоху брежневизма "не замечали" индустрию порока, милости прошу под кат
Сергей Золовкин
Соб. корр. "Новой" в Германии
Нас называли «легавыми». Прозвище из классической воровской «фени». На фоне отношения к нынешней российской полиции звучит почти уважительно - охотничьи псы, чутко берущие след, загоняющие опасного зверя не корысти ради, но азарта для.
Но тогда нам было очень обидно. Слушатели первого очного набора высшей школы МВД, недавние десятиклассники, мы втягивали цыплячьи свои шеи в стоячие воротники темно-синих гимнастерок и ощетинивались против жестокостей несправедливого мира.
Пришахтинск считался самым бандитским районом Караганды. Страшнее мог быть только Темиртау.
Местная шпана сразу вознамерилась поставить нас на место. Массовую драку на ременных бляхах и свинчатках гражданские и милицейские обсуждали потом месяц. Сошлись мы у Дома культуры горняков. Замполит тщетно пытался разогнать толпу выстрелами в воздух. Кто-то тюкнул майора кирпичом по голове и подхватил выпавший из руки пистолет.
«Препода» вылечили, «Макар» так и не нашли. Потом ствол выплывет совсем в другом месте и по другому, уже «мокрому» делу. А мы начнем держать свой верх не только в районе, но и в городе. Четыре сотни волчат приняли правила вечной игры и разделили мир на своих и чужих.
Свои были всегда в меньшинстве и всегда правы. И потому что в погонах. И потому, что у власти. Пусть небольшой. Но все же способной карать и миловать.
Хотя, эта жесткая наука давалась мне с трудом: сын учительницы из сельской глубинки, наивный «книжный» мальчик… Воспитанный на идеях торжества коммунизма, добра и справедливости. А тут со второго курса пошли патрули и рейды.
Однажды наша группа нагрянула в подпольный притон - несколько коек в довольно чистенькой комнате «для командированных». Семейные мужики с партбилетами выскакивали из чужих постелей, бледнели, покрывались испариной, что-то жалко и заискивающе лепетали нашему капитану. Потом в уголке доставали бумажники...
Я тогда так и не понял, что участковый и старший опер из районного угрозыска затеяли эту облаву не ради поддержания нравственности и общественного порядка. Они безбоязненно пересчитывали червонцы. А я пунцовел, как вареный рак. И обливался потом в своей неуклюже топорщившейся шинели.
Молодые женщины выбирались из-под одеял с ленцой и без возмущения. Их нагота была ослепительна. Я пытался отвести взгляд от плавных овалов грудей и магических треугольников между бедрами. Но не мог. Впервые самое сокровенное выставлялось передо мной так вольно, беззастенчиво и вызывающе.
- Да это ж целочка! - изумленно матюкнулся опер, - Серый, ты хоть целовался когда? Валька, дай НАШЕМУ бесплатно! РАСПЕЧАТАЙ пацаненка!
Маленькая, крепенькая, вся как на пружинках брюнетка подошла ко мне без одежды, юркой ручонкой нащупала ширинку...
Я был готов провалиться сквозь скрипучий и щелястый пол. Для таких вот миниатюрных, неземных, женственных и таинственных сочинялись в ночном карауле и записывались в общую тетрадь, хранимую в голенище сапога, гениальные, как мне тогда казалось, строки:
От слезы остается соль,
Не губи ты свои глаза!
Подниму для тебя, Ассоль,
Алой нежности паруса.
А эта горячая, сноровистая, уже все расстегнула, уже добралась… И под одобрительный гоготок наставников стала вытаскивать напряженную юношескую плоть на бесстыдный и безжалостный свет.
Я выскочил опрометью, оставив сшибленную дверным косяком шапку на полу. Вдавил пригоршню грязного, как весь этот город снега в пылающее лицо. И уставился в небо. Звезды там перемигивались точно так же как в детстве. И собаки вокруг надрывались взахлеб, как в моей далекой деревушке. Но прежний приветливый, гармоничный и ясно устроенный мир рухнул. А новый, такой неведомый, непонятный и большой, заселялся пугающими меня людьми...
Зарисовка о том, как немецкое государство по-деловому и без ханжества относится к проституции, вызвала весьма оживленную, но противоречивую читательскую реакцию. Вплоть до не самых справедливых, мягко выражаясь, обвинений: газета пропагандирует "первую древнейшую".
Это вынуждает автора вернуться к весьма полемичному вопросу в несколько необычной форме:
Впервые с нелегальными притонами в СССР будущий опер, а затем и начальник следотдела столкнулся в середине семидесятых. О чем и поведал гораздо позже в книжке, удостоенной лестной рецензии и в нашем издании
Кому интересно знать, какой невинной с позиции нынешних лет выглядит коррупция "стражей порядка" сорокалетней давности и как в эпоху брежневизма "не замечали" индустрию порока, милости прошу под кат
Сергей Золовкин
Соб. корр. "Новой" в Германии
Нас называли «легавыми». Прозвище из классической воровской «фени». На фоне отношения к нынешней российской полиции звучит почти уважительно - охотничьи псы, чутко берущие след, загоняющие опасного зверя не корысти ради, но азарта для.
Но тогда нам было очень обидно. Слушатели первого очного набора высшей школы МВД, недавние десятиклассники, мы втягивали цыплячьи свои шеи в стоячие воротники темно-синих гимнастерок и ощетинивались против жестокостей несправедливого мира.
Пришахтинск считался самым бандитским районом Караганды. Страшнее мог быть только Темиртау.
Местная шпана сразу вознамерилась поставить нас на место. Массовую драку на ременных бляхах и свинчатках гражданские и милицейские обсуждали потом месяц. Сошлись мы у Дома культуры горняков. Замполит тщетно пытался разогнать толпу выстрелами в воздух. Кто-то тюкнул майора кирпичом по голове и подхватил выпавший из руки пистолет.
«Препода» вылечили, «Макар» так и не нашли. Потом ствол выплывет совсем в другом месте и по другому, уже «мокрому» делу. А мы начнем держать свой верх не только в районе, но и в городе. Четыре сотни волчат приняли правила вечной игры и разделили мир на своих и чужих.
Свои были всегда в меньшинстве и всегда правы. И потому что в погонах. И потому, что у власти. Пусть небольшой. Но все же способной карать и миловать.
Хотя, эта жесткая наука давалась мне с трудом: сын учительницы из сельской глубинки, наивный «книжный» мальчик… Воспитанный на идеях торжества коммунизма, добра и справедливости. А тут со второго курса пошли патрули и рейды.
Однажды наша группа нагрянула в подпольный притон - несколько коек в довольно чистенькой комнате «для командированных». Семейные мужики с партбилетами выскакивали из чужих постелей, бледнели, покрывались испариной, что-то жалко и заискивающе лепетали нашему капитану. Потом в уголке доставали бумажники...
Я тогда так и не понял, что участковый и старший опер из районного угрозыска затеяли эту облаву не ради поддержания нравственности и общественного порядка. Они безбоязненно пересчитывали червонцы. А я пунцовел, как вареный рак. И обливался потом в своей неуклюже топорщившейся шинели.
Молодые женщины выбирались из-под одеял с ленцой и без возмущения. Их нагота была ослепительна. Я пытался отвести взгляд от плавных овалов грудей и магических треугольников между бедрами. Но не мог. Впервые самое сокровенное выставлялось передо мной так вольно, беззастенчиво и вызывающе.
- Да это ж целочка! - изумленно матюкнулся опер, - Серый, ты хоть целовался когда? Валька, дай НАШЕМУ бесплатно! РАСПЕЧАТАЙ пацаненка!
Маленькая, крепенькая, вся как на пружинках брюнетка подошла ко мне без одежды, юркой ручонкой нащупала ширинку...
Я был готов провалиться сквозь скрипучий и щелястый пол. Для таких вот миниатюрных, неземных, женственных и таинственных сочинялись в ночном карауле и записывались в общую тетрадь, хранимую в голенище сапога, гениальные, как мне тогда казалось, строки:
От слезы остается соль,
Не губи ты свои глаза!
Подниму для тебя, Ассоль,
Алой нежности паруса.
А эта горячая, сноровистая, уже все расстегнула, уже добралась… И под одобрительный гоготок наставников стала вытаскивать напряженную юношескую плоть на бесстыдный и безжалостный свет.
Я выскочил опрометью, оставив сшибленную дверным косяком шапку на полу. Вдавил пригоршню грязного, как весь этот город снега в пылающее лицо. И уставился в небо. Звезды там перемигивались точно так же как в детстве. И собаки вокруг надрывались взахлеб, как в моей далекой деревушке. Но прежний приветливый, гармоничный и ясно устроенный мир рухнул. А новый, такой неведомый, непонятный и большой, заселялся пугающими меня людьми...