Э.Шеклтон - Юг! Глава ХII. ОСТРОВ ЭЛЕФАНТ
На острове Элефант под руководством Уайлда, в котором я был абсолютно уверен, оставались двадцать два человека, и описывать их быт в течение долгих четырех с половиной месяцев ожидания я буду на основании их дневников, дополненных сведениями, почерпнутыми из личных бесед по пути назад к цивилизации.
Первейшей задачей, стоявшей перед ними и которая была даже еще более важна, нежели пропитание, было сделать жилье. Полуголодное существование во время дрейфа на льдине, добавленное к испытаниям в переходе на лодках и суровостью погоды, с которой мы столкнулись после высадки на острове Элефант, оставило свой неизгладимый след на многих. Рикенсон, стойко переносивший до последнего все тяготы и лишения, рухнул от сердечного приступа. Блэкбороу и Хадсон не могли передвигаться. Все были в различной степени обморожены, а одежда, которая непрерывно носилась в течение шести месяцев, была полностью изношена. Буря, начавшаяся в день высадки на мысе Уайлд, продолжалась две недели, зачастую задувая со скоростью от семидесяти до девяноста миль в час, и достигая иногда даже более высоких значений. Палатки, проявившие себя исключительно и столько вынесшие, были порваны в лоскуты, за исключением полюсной, занимаемой Хёрли, Джеймсом (Вордье) и Хадсоном. Спальные мешки и одежда пребывали в вечно влажном состоянии, и физические неудобства перерастали в психологическую депрессию. Две оставшиеся лодки перевернули вверх дном, одним бортом положив на снег, другим на два фута скал и ящиков, и под ними нашли крышу над головой матросы и некоторые ученые вместе с двумя инвалидами - Рикенсоном и Блэкбороу. Было необходимо надежное укрытие от непогоды и тепло, чтобы просушить одежду, и Уайлд ускорил рытье ледяной пещеры на склоне, которое было начато еще при мне.
Высокая температура, однако, вызывала непрерывную капель воды с крыши и стен ледяной пещеры и, поскольку предполагалось, что в ней будут постоянно жить двадцать два человека, то температура будет практически всегда выше нуля, и это не оставляло никаких надежд на сухую обитель. Поэтому, по указанию Уайлда мужики собрали много больших плоских камней, имевшихся во множестве под снегом на пляже, и с их помощью возвели две основательные стены высотой четыре фута и девятнадцать футов длиной.
“Мы все до смешного слабы, и эта часть работы была чрезвычайно трудоемка и отняла времени более чем в два раза больше, нежели мы выполнили бы ее в нормальном состоянии. Камни, которые легко могли поднять в иное время, оказались совершенно неподъемными и были нужны двое или трое из нас, чтобы перенести те, которые обычно таскал один. Наши трудности усугублялись тем фактом, что большинство наиболее подходящих камней лежали на противоположном конце косы в ста пятидесяти ярдах. Наша слабость лучшее сравнение с долгой болезнью, про которую говорят "пациент чувствует себя хорошо, но физически бессилен”.
“Место, выбранное для хижины, было тем самым местом, где первоначально установили плиту в ночь нашего прибытия. Оно располагалось между двумя большими валунами, которые, хоть и не формировали стены хижины, но, по крайней мере, обеспечивали надежную защиту от ветра. Дополнительную защиту от северного ветра давал холм на конце косы, именуемый Пингвин Хилл. Как только стены были готовы, на них положили вверх дном рядом друг с другом две лодки. Точное выравнивание лодок отняло время, но имело первостепенное значение, если наша конструкция планировалась надолго, на что мы и надеялись. Оказавшись на месте, лодки были надежно скреплены и занайтовлены за скалы. Несколько кусков дерева проложили от киля до киля и поверх них расстелили брезент рваных палаток и парни закрепили его за скалы. Крепеж краев тента был гениально придуман и реализован Марстоном. Первым делом он нарезал материал бесполезных теперь палаток на соответствующие отрезки, затем нарезал голенища пары болотных сапог на узкие полосы и, используя их наподобие кожаного переплета, которым обычно обтягивают кресла с мягкой обивкой, закрепил по кругу тент за внутреннюю часть планширя лодок таким образом, что он свисал вниз, словно балдахин, придавленный к земле мачтами и веслами. Из вдвое сложенных одеял сделали дверь, которую позже заменили тубусом, отрезанным от одной из палаток. Он представлял собой брезентовый цилиндр, пришитый к тенту, через который люди заползали внутрь или наружу, завязывая его словно носок, как только человек проползал сквозь него. Это, конечно, самая удобная и эффективная дверь в этих условиях, что когда-либо была изобретена”.
“Несмотря на то, что боковые стены хижины были возведены, далее приступили к заполнению зазоров между камнями внешнего контура стен снегом. Снег был порошкообразным и не слеплялся, в конце концов мы запихивали его только запасным одеялом и робой. Вся эта работа была очень тяжелой для наших обмороженных пальцев, а инструмент был весьма ограничен.”
“Наконец все было завершено и нас позвали принести наши промокшие спальники, которые пролежали под моросящим дождем несколько часов после того, как лодки и палатки, которые приютили их ранее, были реквизированы для нашей новой резиденции.”
“Мы заняли свои места так, как сказал Уайлд. Склоки по поводу лучших мест не было, но было заметно, что была какая-то суета по распределению банок.”
“Рикенсон, который был болен и слаб, но очень счастлив, получил место в лодке прямо над плитой, а моряки, прожившие под Стэнкомб Уиллс несколько дней, пока он был вверх ногами на пляже, негласно претендовали на места под ним как на свои собственные и толпились возле него как один. Еще одну верхнюю банку слева в этой лодке Уайлд предложил одновременно Хасси и Лизу, сказав, что первый, кто соберет свои вещи в мешок, сможет занять эту койку. Пока Лиз высчитывал плюсы и минусы, Хасси собрал свой мешок и залез наверх, а Лиз только определил, что плюс все-таки был. Таким образом, четверо человек расположились наверху на банках в Дадли Докере и пятеро, включая Хасси, на Стэнкомб Уиллс, остальные улеглись на полу”.
Первое время пол был покрыт снегом и льдом. Потом он был подчищен и на камни постелили оставшиеся части палаток. Под защитой этого тесного, но сравнительно роскошного помещения, в партии вновь воцарилась бодрость духа. Вьюга, однако, вскоре выявила недостатки архитектуры хижины и сквозь щели между камнями проникала мелкая снежная пыль. Снаружи развесили Джайгеровские спальные мешки и куртки и, спаянные снегом и надежно примороженные к стенам, они эффективно сдерживали эти порывы.
Поначалу приготовление пищи осуществлялось снаружи под прикрытием скал, дополнительную защиту которым предоставляла стена из-под упаковок провизии. Там располагались две жировые плиты, изготовленные из старых топливных бочек, но однажды, когда вьюга была необычайно сурова, еду попытались приготовить внутри хижины. Это означало, что было не избежать копоти, оказывающей вредное воздействие, и некоторые пострадали от дымной слепоты, схожей со слепотой снежной, очень болезненной и требующей внимания медиков.
Вскоре установили дымоход, сделанный Керром из жестяной подкладки одной из упаковок с сухарями, и вывели его через жестяной кренгельс в брезенте крыши прямо между килями двух лодок, проблемы с дымом ушли в прошлое. Позже к дымоходу приделали еще одну старую топливную бочку, окружавшую дымоход так, что на одной плите можно было готовить одновременно два котелка. Те, чьи койки располагались возле плиты, страдали от последствий локальной оттепели, вызываемой ее теплом, но это нивелировалось возможностью согреться теплом приготовляемых порций бифштекса и хуша, распространявшимся в процессе готовки, и также возможностью согреться менее удачливым товарищам. Еда состояла, как правило, из порции хуша или одного - двух кусков сахара.
Кок и его помощник, в роли которых позже выступали по очереди, вставали около 7-ми утра и к 10-ти часам завтрак, как правило, был готов.
Упаковки с едой позже разместили широким кругом вокруг печки и те, кому посчастливилось быть рядом, могли просушить свои вещи. Так, чтобы всем было одинаково выгодно от этого, был устроен своего рода «Центральный почтамт», каждый человек, занимал свое место у печи только один день, перемещаясь на следующий. Таким образом, в конечном счете, каждому удалось просушить свою одежду и жизнь виделась в более ярком свете.
Большой проблемой хижины было отсутствие света. Брезентовые стены были покрыты сажей, а сугробы, накапливающиеся вокруг, делали жизнь ее обитателей государством вечной тьмы. Лампы, изготовленные из банок сардин и кусков хирургических бинтов в качестве фитилей и наполняемые тюленьим жиром в качестве горючего, кстати, считавшимся большим деликатесом, были скорее средством сохранения ограниченных запасов спичек, нежели осветительными приборами.
Уайлд стал первым, кто решил эту проблему, вшив в брезент стены стеклянную крышку хронометра. Позже добавили еще три окошка, материалом для которых стали пластиковые панели моих фотографических пластин, которые я оставил в вещмешке. Это позволило обитателям пола, кто находился рядом, читать и шить, значительно разнообразив их времяпрепровождение.
“Наша библиотека состояла из двух книг стихов, "Экспедиции Норденшёльда”, одного или двух порванных томов “Энциклопедии Британника” и поваренной книги, принадлежавшей Марстону. Наша одежда, и так никогда не выглядевшая презентабельно, несла отпечатки почти десяти месяцев грубого использования и нуждалась в постоянной починке, чтобы сохранить ее хоть как-то.”
Поскольку пол хижины поднимался за счет добавления очищенной гальки, с которой убирали большую часть снега, то в холодную погоду он оставался сравнительно сухим. Когда, однако, температура поднялась чуть выше нуля, что иногда случалось, хижина превратилась с дренажный колодец для всех окружающих ее возвышенностей. Уайлд первым заметил это, отметив однажды утром, что его спальный мешок находился практически на плаву. Остальные обнаружили свои спальные места в схожем состоянии, и поэтому операция по откачке воды началась незамедлительно. С пола были убраны камни и выкопано большое отверстие, в мрачной глубине которого стремительно накапливалась вода. Используя для откачки котелок, они вычерпали свыше 100 галлонов грязной воды. На следующий день были вычерпаны еще 150 галлонов, а ночью пришлось даже вставать на дежурство, еще более 160 галлонов были вычерпаны в течение последующих суток, один человек патетически заметил в своем дневнике: “Вот что означает для нас приятная, мягкая, высокая температура, не зря мы предпочитаем холод.” В конце концов, разобрав часть стены, ребята прорыли длинный канал, доходивший почти до моря, тем самым полностью решив эту проблему. Дополнительные меры предосторожности предпринимались путем откапывания снега, который окружал хижину после каждой метели, а иногда и полностью покрывал ее.
Огромный ледник, впадающий в залив позади хижины, постоянно угрожал партии. Колоссальные глыбы льда весом во многие тонны с завидной периодичностью откалывались и падали в море, вызывая огромные волны. Однажды Марстон находился вне хижины, отрывая киркой на обед замороженного тюленя, когда услышал грохот “наподобие артподготовки”. Посмотрев вверх, он увидел одну из этих огромных волн более тридцати футов высотой, надвигавшуюся через залив и угрожавшую смыть хижину и ее обитателей в море. Поспешно выкрикнутое предупреждение заставило людей высыпать наружу, но, к счастью, лед, заполнявший бухту, погасил мощь волны настолько, что хотя она и затекла под хижину, но ничего не унесла. Бежать было особо некуда, и поэтому если бы их смыло в море, то уже ничто не смогло бы их спасти.
Постепенно они стали привыкать к тьме и грязи, и некоторые записи в их дневниках отображают, как они воспринимали условия, в которых жили.
“Хижина становится грязнее день от дня. Все покрыто сажей. Мы достигли предела, за которым дальнейшая копоть от плиты, ламп и иже с ними незаметна. По крайней мере, приятно чувствовать, что мы сами не такие же грязные. Наш галечный пол едва ли вынесет испытание светом без дрожи и выражения неодобрения его состоянием. Жир, смешанный с оленьим ворсом, кусочками мяса, осокой и пингвиньими перьями сцементировал камни. Время от времени у нас происходит уборка, но свежая поставка напольного покрытия не всегда возможна, так как вся галька замерзла и похоронена под снегом в глубине косы. Таков наш Дом, Родимый Дом.”
“Все суставы ноют от пребывания на жестком щебнистом полу, на котором устроены наши постели.”
Чуть позже тот же снова пишет: “Теперь, когда сквозь окно Уайлда в нашу хижину проникает свет, то можно начать "видеть" вещи изнутри. Ранее один полагался на осязание, ориентируясь по замечаниям тех, на чьи лица непреднамеренно наступал, продвигаясь к двери. Глядя вниз в полумрак в дальний конец, можно заметить два очень маленьких дымных факела, тускло освещающих пятерых, старающихся скоротать время в чтении или болтовне. Это Маклин, Керр, Вордье, Хадсон и Блэкбороу - последние два инвалиды.”
“Центр хижины заполнен ящиками, которые служат кроватями поваров, разделочными столами для мяса, ворвани и засохших объедков, которые Лиз хранит в своем спальном мешке. Ближе к концу занятого плитой места по одну сторону расположились Уайлд и Маклрой, Хёрли и Джеймс по другую. Марстон почти всю ночь и день занимает гамак, который свисает напротив входа. Так как он очень большой, а вход очень маленький, об него неизменно ударяются все, кто входит и выходит. Его словарный запас в этот момент занятен.”
“На чердаке, образованном двумя перевернутыми лодками, живут десять очень неопрятных и неряшливых жильцов, которые постоянно роняют сапоги, рукавицы, а также другие предметы одежды на людей внизу. Олений ворс непрерывным дождем сыпется днем и ночью при каждом движении, которые они совершают в своих линяющих спальниках. Он вместе с пингвиньими перьями и песком с пола иногда приправляет наш хуш. Слава Богу, что человек приспосабливающаяся ко всему скотина! Если мы и дальше проживем достаточно долго в этой хижине, то, скорее всего, изменим свой способ передвижения, высота потолка четыре фута и шесть дюймов в самой высокой части заставляет нас ходить согнувшись пополам или на четвереньках.”
“Наш вход - только что вполз Читам, вызвав снежный душ, обычное при этом явление. Когда кто-то хочет выйти, он развязывает шнур, завязывающий дверь, и выползает или выскальзывает наружу, восклицая: "Слава Богу, я на свежем воздухе!" Этого должно быть достаточно, чтобы описать атмосферу внутри хижины, одно занятно, всегда такая зарядка пересиливается аппетитным запахом готовящегося пингвиньего мяса.”
“Отовсюду свисает странная коллекция жирной одежды, развешанная для просушки, мимо которой каждый пролезает, словно цыпленок в инкубатор. Наши брезентовые стены, надо признать, настолько же светлы, насколько светло от закрытых жалюзи. Это поразительно, как мы свыкаемся с неудобствами и терпим привычки, которые еще некоторое время назад расценивались как отвратительные. У нас нет вилок, но у каждого есть нож и ложка, последние у многих вырезаны из кусков крышек ящика. Нож служит многим целям. Им мы убиваем, снимаем кожу, разделываем тюленей и пингвинов, нарезаем на полоски жир для огня, тщательно очищаем от снега стены нашей хижины, а потом, после небрежной протирки жирной пингвиньей кожей, используем для еды. Мы безразличны к грязи как эскимосы. Мы не можем помыться с тех пор, как оставили корабль почти десять месяцев назад. У нас нет мыла или полотенец, с собой брали только самое необходимое, но опять же, даже если бы мы обладали таковыми вещами, наш запас топлива позволяет только натопить достаточно льда для питья. Умойся хоть один человек, полдюжины других останутся без воды на целый день. Никто не может сосать лед, чтобы облегчить жажду, при такой низкой температуре на губах появляются трещины и на языке волдыри. Но все равно нам всем очень весело”.
За все время их пребывания на острове Элефант погода по описанию Уайлда была “просто ужасной”. Зажатые на узком песчаном пляже в окружении высоких гор они видели скудный солнечный свет лишь в течение редких прояснений неба. Большинство дней воздух был наполнен снежной крупой, сдуваемой с прилегающих высот. Остров Элефант лежит практически на внешней границе зоны паковых льдов и ветры, которые проносятся над сравнительно теплым океаном, прежде чем достигнут его превращаются в “постоянную пелену тумана и снега”.
25 апреля - в день, когда я отправился к Южной Джорджии, остров окружил тяжелый паковый лед, начался снег и поднялся туман. Следующий день был спокойнее, но 27-го, как записано в одном из дневников, началась “самая ужасная погода, которую только можно представить. Весь день и ночь шел дождь, сопровождаемый тяжелыми порывами ветра. Промокли до нитки.” Еще на следующий день стало туманно и слякотно, а затем началась вьюга. Апрель закончился ужасной бурей, которая почти разрушила хижину. Единственная оставшаяся палатка была снята, колья убрали, а ее обитатели пролежали всю ночь на земле под ледяным брезентом. Буря продолжилась в мае и типичный майский день описывается следующим образом: “днем ужасающий ветер, угрожающий смести наше убежище. Ветер чередуется с ураганными порывами, которые налетают с ледников на юго-юго-западе от нас. Каждый порыв ветра сопровождается приближающимся низким гулом, который усиливается до оглушительного грохота. Сдувает и снег, и камни, а любую вещь, не прижатую очень тяжелыми камнями, уносит в море”.
Тяжелые пучки водорослей и ящики из-под кухонных принадлежностей были подняты в воздух и унесены прочь. Однажды ветер унес подстилку под днище палатки, которую держали шесть человек, вытряхивая снег. Эти порывы часто возникали без предупреждения. Хасси находился снаружи во время бури, выкапывая замороженное мясо, когда порыв ветра подхватил его и понес вниз косы в сторону моря. К счастью, когда он достиг мягкого песка и гальки ниже ватерлинии, ему удалось зарубиться киркой и удержаться за нее обеими руками до окончания шквала.
Один или два раза выдались красивые, тихие, ясные дни. Отблески заходящего солнца на горах и ледниках наполнили даже самых инфантильных из них удивлением и восхищением. Такие дни иногда сменяли спокойные ясные ночи, и тогда, хоть было и холодно, они оставались на песчаном пляже всю ночь.
Примерно в середине мая началась чудовищная буря, дувшая со скоростью от шестидесяти до девяноста миль в час, и Уайлд испытывал неподдельные опасения за хижину. Любопытной особенностью, наблюдаемой во время этой вьюги, стали швыряемые ветром ледяные пласты около четверти дюйма толщиной, такие же большие, как оконные стекла, которые делали нахождение снаружи столь же опасным, как в лавине из осколков стекла. И все же эти ветры с юга и юго-запада, хотя неизменно и сопровождались снегом и низкой температурой, были приятны тем, что относили паковый лед вдаль от острова, даря каждый раз надежду на спасение. Северо-восточные ветры, с другой стороны, наполняли залив льдом и приносили плотный туман, убивая надежду на то, что какое-либо судно приблизится к ним.
К концу мая установился период затишья, и лед плотно сковал все вокруг острова. С ним пришли северо-восточные ветра и туманы, а в начале июня началась юго-западная буря и пошел снег. “Ночью буря усилилась до ужасающих порывов, вызывая серьезное беспокойство за безопасность нашей хижины. Никто не спал, все опасались за срываемую брезентовую крышу и лодки, которые норовило сдуть в море.”
Таким образом, жизнь протекала в череде между юго-западными вьюгами, когда все сидели в хижине, и северо-восточными ветрами, приносящими холодную, сырую и туманную погоду.
25 июня был отмечен сильный шторм с северо-запада, сопровождавшийся сильными ветрами и волнами, вторгающимися на небольшой песчаный пляж, и не достигающих всего четырех ярдов до хижины.
В конце июля и начале августа выдались несколько хороших, спокойных и ясных дней. Отмечались случайные проблески солнца и высокая температура, а юго-западный ветер отогнал лед, и партия, чей дух подогревался неунывающим оптимизмом Уайлда, снова стала с нетерпением высматривать спасательное судно.
Первые три попытки спасения, к сожалению, совпали с тем временем, когда остров был окружен льдом, и хотя во второй раз мы подошли к нему достаточно близко, чтобы сделать выстрел в надежде на то, что они услышат его и поймут, что мы в безопасности, но они так привыкли к шуму, производимому откалывающимися прилегавшими ледниками, что либо не расслышали его, либо не обратили на него внимание. 16 августа пак был виден на горизонте, а на следующий день залив заполнился разорванным льдом, который вскоре консолидировался. Вскоре к нему добавились огромные старые льдины и много айсбергов. «Пак казался плотнее, нежели даже выглядел. Никакой открытой воды в пределах видимости и лишь отблески льда до самого горизонта. Погода плохая, спокойствие воздуха подобно застывшему океану, последний невидим из-за плотного пака, сквозь который не проникает волнение, а над землей и морем висит, словно пелена, мокрый туман. Тишина удручающая. Ничего не остается делать, как только оставаться спальном мешке или же бродить по мягком снегу и насквозь промокнуть.” В ближайшие сутки выпало пятнадцать дюймов снега и еще более двух футов с 18 по 21-е августа. Легкое волнение с северо-востока на следующий день немного размежевало паковый лед, но вскоре стихло, и пак снова стал плотным. 27 августа задул сильный запад-юго-западный ветер и выгнал весь лед из бухты, за исключением нескольких сидящих на мели айсбергов, и освободил море ото льда, сквозь которое, в итоге, мы смогли пройти из Пунта-Аренас до острова Элефант.