Э.Шеклтон - Юг! Глава Х. ЧЕРЕЗ ЮЖНУЮ ДЖОРДЖИЮ
В небе поднялось солнце, предваряя прекрасный день, стало теплее. Перед нами лежал боковой отрог главного хребта, который мы заметили еще из бухты. Мы шли по полого поднимающемуся плато и к концу часа изрядно запарились. Годами ранее в предыдущей экспедиции я заявил, что я никогда больше слова не скажу по поводу солнечного тепла, и мое решение лишь утвердилось во время путешествия на лодке. Мне пришло это на ум, когда солнце неистово слепило на белый снежный склон. После прохождения зоны трещин мы остановились на первый перекус. Мы вырыли в снегу яму около трех футов глубиной и установили в ней примус. Ветра не было, но его порыв мог наступить в любой момент. Вскоре был съеден горячий хуш и мы побрели в направлении седловины между двумя уже упоминавшимися ранее вершинами. К 11 часам утра мы были почти на ней. По мере продвижения вверх склон стал очень крутым и пришлось рубить ступени. Тесло оказалось превосходным инструментом для этой задачи, одного удара хватало чтобы обеспечить надежную опору для ноги. С тревогой, но с надеждой я сделал последние несколько шагов и поднялся на острый гребень, пока остальные держали веревку и ждали от меня новостей. Перспектива была неутешительной. Я смотрел вниз с края отвесной пропасти на хаос рухнувшего льда полутора тысячами футами ниже. Здесь было не спуститься. Местность к востоку представляла собой огромное снежное нагорье, раскинувшееся на расстояние семи или восьми миль на высоте более 4000 футов. К северу оно обрывалось крутыми ледниками к заливам, а на юге упиралось в огромный водораздел внутренней части острова. Наш дальнейший путь лежал между ледниками и водоразделом, но вначале нам нужно было спуститься с хребта, на котором мы находились. Вырубая теслом ступени, мы пошли в боковом направлении, огибая основание жандарма, который преграждал нам обзор на север. Все та же пропасть предстала нашему взгляду. Далее на северо-востоке был виден снежный склон, по которому, как казалось, можно было спуститься вниз, поэтому мы вернулись по нашим следам к основанию протяженного склона, на который поднимались три часа. Внизу мы были через час. Теперь остро чувствовалась усталость от непривычного движения. Мы очень мало ходили с января и наши мышцы находились не в тонусе. Обогнув подножье контрфорса, мы вышли к гигантскому бергшрунду в полторы мили длиной и с 1000 футов глубиной. Этот огромный овраг, прорезанный в снеге и льду свирепыми ветрами, дующими вокруг горы, был полукруглой формы и заканчивался пологим склоном. Мы прошли вдоль него над ледяной пропастью и у его дальнего конца снова перекусили и немного передохнули. Время было 12:30 дня. Половина котелка горячего бовриловского рациона придала нам сил и, когда мы снова вышли на 45 градусный ледовый склон, он уже не выглядел таким грозным, как до этого.
В очередной раз мы начали подниматься на гребень. После тяжелого подъема мы вышли на перевал. Голубой лед по пути подъема был покрыт тонким слоем снега, и последние пятьдесят ярдов вновь пришлось рубить ступени. И снова пропасть преградила нам путь, и мои глаза тщетно выискивали варианты для спуска. От жаркого солнца снег раскис и пребывал в коварном состоянии, так что приходилось очень тщательно контролировать каждый шаг. Оглянувшись назад, мы увидели, что снизу с запада поднимается туман и собирается в долинах, приближаясь с востока. Наползавшие серые клочья тумана служили недвусмысленным предупреждением о том, что мы должны были спуститься вниз, прежде чем они окутают нас.
Гребень был усеян многочисленными жандармами, которые мешали обзору как направо, так и налево. В этом отношении ситуация была не лучше, чем в предыдущей достигнутой нами точке гребня, и я решил, что придется идти обратно по пути подъема. День сходил на нет, с запада зловеще надвигался туман. Было крайне важно спуститься вниз в долину до наступления темноты. Мы находились на 4500 футах, и ночью температура на такой высоте будет очень низкой. У нас не было ни палатки, ни спальных мешков, наша одежда за последние десять месяцев, мягко говоря, поистрепалась. Вдалеке, в долине под нами мы видели недалеко от берега кочковатую траву и, если мы сможем спуститься, то будет возможно выкопать пещеру в одном из снежных наддувов на границе травы и достаточно комфортно расположиться на ночь. Мы приспустились вниз и после обхода небольшой вершины в угасающем свете дня вышли на еще один перевал. Бросив сверху взгляд, я посмотрел на взволнованные лица товарищей, стоявших ниже меня, и сказал: “Пошли, парни”. Через минуту они стояли позади меня на ледяном гребне. Склон круто уходил вниз и заканчивался пологим снежным выкатом. Из-за тумана и рассеянного света всего склона не было четко видно и, возможно, он обрывался отвесной стеной, но наползавший сзади туман не давал времени для колебаний. Вначале мы медленно спускались, вырубая ступени в снегу, потом поверхность стала мягче, указывая на что, что крутизна склона стала меньше. Повернуть назад было нельзя, так что мы развязались и поскользили вниз способом дней младенчества (на попе). Когда мы остановились в сугробе у подножия склона, то выяснили, что за две или три минуты спустились, по крайней мере, на 900 футов. Мы оглянулись и увидели серые щупальца тумана, появившиеся на гребне, словно в поисках незваных пришельцев посреди непроходимых дебрей. Мы спаслись.
Местность к востоку от нас представляла собой полого повышающуюся снежную возвышенность, разделенную ледниками, спускающимися к северному побережью от водораздела на юге. Мы видели сверху, что наш курс пролегал между двумя огромными испещренными трещинами скоплениями льда и полагали, что дорога вперед открыта. Эта уверенность и заметное похолодание заставили нас отказаться от идеи ночлега. Мы поели в 6 вечера. Несмотря на вырытое для плиты укрытие, легкий бриз сделал приготовление пищи довольно сложным. Крин кашеварил, а Уорсли и я лежали на снегу с наветренной стороны от примуса так, чтобы препятствовать ветру нашими телами. Поев, мы направились в сторону длинного пологого подъема. Наступила ночь, и с час мы брели в почти кромешной тьме, настороженно высматривая признаки трещин. Затем около 8 часов вечера из-за остроконечных пиков вышла полная луна, серебром осветив наш дальнейший путь. Идти, словно в кильватерной струе, стало более безопасно за счет отбрасываемых краями трещин черных теней по обе стороны от нас. Вперед и вверх по рыхлому снегу мы шли и шли, отдыхая перед тяжелыми участками, которые показывались перед нами в белом свете. К полуночи мы снова были на высоте около 4000 футов. Пока мы шли в свете луны, она сместилась на северо-восток, и наш путь повернул в этом же направлении. Дружественная луна, казалось, направляла наши усталые ноги. Более лучшего проводника вряд ли можно было себе представить. Если бы при ярком свете дня пришлось вновь пройти этот путь, то мы определенно проследовали бы тем же курсом, который был отмечен для нас той ночью.
Полночь застала нас на подходе к краю огромного снежного поля, пронзенному отдельно стоящими нунатаками, которые отбрасывали длинные тени, похожие на черные реки посреди белого простора. Пологий склон на северо-востоке словно магнитом манил наши ноги. Мы думали, что у его основания лежал Стрёмнесс Бэй. После того, как мы спустились где-то на 300 футов, нас начал одолевать ветер. Мы были на марше более двадцати часов, останавливаясь только на эпизодические перекусы. Клочья облаков плыли над высокими вершинами на юге, предупреждая нас, что ветер и снег не заставят себя долго ждать. После часа ночи мы вырубили в снегу яму, свалили вокруг нее рыхлый снег и снова запалили примус. И вновь горячая пища придала нам сил. Под веселое шипение примуса Уорсли и Крин пели свои старые песни. В душе, но не на пересохших и потрескавшихся губах, звучал смех.
В течение получаса мы встали и побрели вниз к побережью. Мы были почти уверены в том, что находились у Стрёмнесс Бэй. Темный объект внизу у подножия склона смотрелся совсем как остров Маттон, что лежит у Хусвика. Я так думаю, что наши желания обрели форму фантазий, ибо мозг с радостью различал знакомые характерные черты ландшафта, выхваченные мимолетным светом луны, чей дружелюбный лик проскальзывал сквозь проносимые облака. Однако большие надежды были вскоре разбиты в прах. Трещины говорили о том, что мы оказались на леднике, а вскоре, почти перпендикулярно в направлении моря, мы увидели край огромного ледопада. Я понял, что это был ледник не в сторону Стрёмнесс Бэй, а, должно быть, ледник Фортуны. Разочарование было полнейшим. Пришлось повернуть назад и снова подниматься, но не по нашим следам, а по касательной на юго-восток. Мы очень утомились.
К 5 часам утра мы находились у подножия скалистых отрогов очередного хребта. Мы устали, а от ветра, что дул вниз с возвышенностей острова, сильно мерзли. Мы решили отойти под прикрытие скал передохнуть. Положив палки и тесло на снег, мы уселись на них как можно ближе друг к другу, обхватив руками тело. Ветер тут же нанес вокруг нас небольшой сугроб, покрыв белой пылью одежду. Я подумал, что мы сможем какое-то время сохранить тепло и таким образом с полчаса отдохнуть. Через минуту оба мои спутника крепко спали. Я понял, что если мы задремем все вместе, то это обернется катастрофой, заснуть в таких условиях было равносильно смерти. Через пять минут я их снова привел в сознание, сказав, что они проспали полчаса, и дал команду к выходу. Мы так задубели, что первые две или три сотни ярдов шли на полусогнутых коленях. Перед нами лежала цепь зубчатых горных вершин со щелью, наподобие выбитого зуба. Это был хребет, который протянулся в южном направлении от залива Фортуны и наш курс на восток в Стрёмнесс лежал сквозь него. К щели вел очень крутой склон, а в нее врывался ледяной ветер (ныне перевал BreakWind Gap, прим. пер.).
Мы вышли на седловину в 6 утра с тревогой, настолько же сильной, насколько устали наши тела. Если далее спуск окажется непроходимым, то наше положение будет почти безнадежным, но худшее обернулось лучшим для нас. В начинающемся рассвете прямо по курсу появилась изогнутая, похожая на волну скала порта Хусвик. Не говоря ни слова, мы пожали друг другу руки. В нашем сознании путешествие закончилось, хотя на самом деле предстояло пройти еще двенадцать миль по сложному рельефу. В направлении долины, отделявшей наш хребет от холмов сразу за Хусвиком, уходил пологий снежный склон, и когда мы стояли, пристально глядя на него, Уорсли торжественно сказал: «Босс, это выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой!” Мы пошли вниз, держа курс на воду 2500 футами ниже. Мы видели небольшую рябь на черном пляже, пингвинов, расхаживающих взад и вперед, и темные предметы, которые выглядели словно тюлени, лениво развалившиеся на песке. Это был восточный берег залива Фортуны, отделенный нашим хребтом от берега, который мы видели ночью. Склон, по которому мы спускались, круто обрывался к пляжу. Но наш воспаривший дух было не напугать трудностями последнего этапа пути, и довольные мы сели позавтракать. Пока Уорсли и Крин копали яму для примуса и начали готовить, я поднялся на отрожек над нами. Было 6.30 утра и я подумал, что быть может услышу звук пароходного гудка. Я не был в этом полностью уверен, но знал, что люди на китобойной станции в это время встают на работу. Спустившись в лагерь, я сказал об этом спутникам и в сильном волнении мы наблюдали за стрелкой хронометра, приближавшейся к семи часам утра, когда китобоев вызывают на работу. Минута в минуту пароходный гудок донесся до нас, пронесенный ветром сквозь вклинившиеся мили камней и снега. Никто из нас никогда не слышал музыки слаще. Это был первый звук из внешнего мира, который мы услышали с тех пор, как в декабре 1914 года покинули Стрёмнесс Бэй. Этот гудок сказал нам о том, что рядом были люди, что корабли находились на месте, и что через несколько часов мы сможем быть на обратном пути к острову Элефант, неся помощь людям, ожидающим ее там под присмотром и опекой Уайлда. Этот момент трудно описать. Страдания и боль, путешествия на лодках, переходы, голод и усталость, казалось, ушли в прошлое, и осталось только полное удовлетворение, которое приходит от хорошо проделанной работы.
Обзор окрестностей с отрожка ничего не дал, и после спуска я обрисовал ситуацию Уорсли и Крину. Наш очевидный курс лежал вниз по снежному склону в направлении Хусвика. “Парни” - сказал я, “этот снежный склон, похоже, заканчивается пропастью, но, возможно, там нет пропасти. Если мы не пойдем вниз, мы должны сделать крюк не менее пяти миль, прежде чем достигнем низа. Что выберем?” Они оба сразу же ответили: “Попробуем склон.” Итак, мы начали спускаться вниз. Мы оставили пустой примус на месте завтрака и тащили теперь с собой по одному пайку и сухарю. Очень глубокий снег, с которым мы еще не сталкивались, сильно затруднял наш спуск, но мы пробирались вниз, и, спустившись где-то футов на 500, сбросили высоту до 2000 над уровнем моря, мы думали, что путь вперед открыт. Следующим препятствием стал крутой лед. Уорсли и Крин стояли на площадке, вырубленной теслом, и потом выпустили меня по мере рубки ступеней на все 50 футов длины нашей веревки. Затем я вырубил площадку достаточно большую для нас троих, и два спутника спустились по ступеням. Мой конец веревки был заякорен на тесле, а я сам уселся на площадке, уперевшись на случай срыва. Когда мы все собрались на второй точке страховки, я снова спустился вниз, чтобы сделать ступени, за этим трудоемким занятием мы провели два часа, сбросив при этом около 500 футов высоты. На полпути вниз мы ушли по диагонали влево, поскольку заметили, что осколки льда, откалываемые теслом, улетают в пустоту к подножию склона. Мы очень своевременно ушли с крутого льда в месте где торчали скалы, ибо увидели, что прямо под тем местом, где уже начали рубить ступени, была опасная пропасть. Скольжение вниз по склону с теслом в руках и плитой в ногах завершило этот спуск и, кстати, нанесло значительный ущерб нашим, немало повидавшим, штанам.
Когда мы доехали до низа снежника, то находились не более чем в 1500-х футов над уровнем моря. Дальнейший склон был сравнительно прост. Вода, бежавшая под снегом, образовывала выделявшиеся посреди белой поверхности снега темные пятна “карманов”. Они были довольно коварны для прохождения, но мы сползли вниз, и вскоре добрались до травы. Несколькими минутами спустя мы находились на песчаном пляже. На нем были видны следы каких-то животных, чем мы были сильно озадачены, пока я не вспомнил, что это следы оленей, привезенных из Норвегии и расселенных на острове и сейчас занимавших низовья восточного побережья. Мы не останавливались. Наши помыслы были нацелены на достижение обетованного места, и со всей возможной скоростью мы шли вдоль берега к следующему возвышающемуся травянистому гребню. Там мы увидели первые свидетельства близости человека, чья деятельность, как правило, несет одни разрушения. У травы лежал недавно убитый тюлень, а после мы заметили еще нескольких со следами пулевых ранений. Позже я узнал, что люди с китобойной станции Стрёмнесс иногда заходят в залив Фортуны пострелять тюленей.
Полдень застал нас на пути вверх по склону по другую сторону залива в направлении восток-юго-восток, и через полчаса мы находились на плоском плато перед еще одним хребтом, который нужно было пересечь, прежде чем спуститься в Хусвик. Я шел первым по этому плато, когда неожиданно обнаружил себя по колени в воде и быстро погружающимся глубже сквозь снежный наст. Я бросился на снег и крикнул другим сделать то же самое, чтобы распределить свой вес на зыбкой поверхности. Мы находились на глади небольшого озера, покрытого снегом (ныне оз. Крина). Полежав еще с некоторое время, мы вытащили ноги и осторожно прошли словно Агаг еще 200 ярдов до начала подъема, говорившего о том, что мы выбрались из озера.
В час тридцать пополудни мы поднялись на последний хребет и увидели с него маленький пароход и китобойную шхуну, заходившие в бухту 2500-ми футами ниже. Несколько мгновений спустя, после того как мы поспешили вперед, в поле зрения показались мачты парусного судна, стоявшего у причала. Наш взгляд выхватил мелкие фигурки людей, сновавших туда-сюда, а затем бараки и завод китобойной станции Стрёмнесс. Мы остановились и пожали друг другу руки, этакой формой взаимных поздравлений, которой воспользовались в четвертый раз в ходе экспедиции. Первый раз - когда высадились на острове Элефант, второй - когда добрались до Южной Джорджии, в третий - когда в первые сутки перехода поднялись на гребень и с него увидели ведущий вниз пологий снежный склон и скалу Хусвика.
Осторожно мы начали спускаться вниз к теплу и комфорту. Последний участок пути оказался экстраординарно трудным. Напрасно мы искали безопасный путь вниз по крутому, отполированному льдом горному склону. Единственным возможным спуском вниз оказался узкий кулуар, прорезанный бегущей с возвышенности водой. Мы пошли вниз по кулуару. Мы вымокли по пояс, дрожали, замерзли и устали. Через какое-то время до наших ушей донесся звук, которые вполне мог бы показаться привлекательным при несколько других обстоятельствах. Это был шум водопада, а мы находились не с того его конца. Когда мы достигли его верха, то осторожно выглянули и обнаружили, что он падал на 25 или 30 футов вниз между непроходимых бараньих лбов по обе его стороны. Подняться вверх в нашем крайне утомленном состоянии было едва ли мыслимо. Путь вниз лежал сквозь водопад. Мы с некоторым трудом закрепили один конец веревки за гладкий, вылизанный водой, валун. Затем Уорсли и я спустили Крина - самого тяжелого из нас. Он исчез в низвергающемся потоке и, задыхаясь, вышел в нижней его части. Я пошел следующим, соскользнув вниз по веревке, а Уорсли - самый легкий и шустрый член команды, спустился последним. На дне водопада мы смогли снова выбраться на сухую землю. Веревку было не снять. С вершины водопада мы вышвырнули тесло, а также вахтенный журнал и плиту, завернутую в одну из наших одежек. Это было все, за исключением нашей промокшей одежды, что мы принесли из Антарктики, в которую пришли полтора года назад с отличным кораблем, полным оборудованием и большими надеждами. Но это были всё материальные вещи, а вот воспоминаниями мы были богаты. Мы проникли внутрь обертки очень многих понятий. Мы “страдали, голодали и торжествовали, опускались на самое дно, чтобы подняться ввысь, стаmь бОльшим в необъятном целом”. Мы видели Бога во всем Его сиянии, слышали истинный голос Природы. Мы проникли в самую суть человеческой души.
Дрожа от холода, но с сердцами светлыми и радостным, мы отправились к китобойной станции, теперь отдаленной не более чем на полторы мили. Трудности путешествия остались позади. Мы попытались немного привести себя в порядок, ибо мысль о том, что на станции могут быть женщины, заставила нас болезненно отнестись к нашему нецивилизованному внешнему виду. Длинные бороды, спутанные волосы. Не мытые, в драной и грязной одежде, которую носили почти год. Трех более нелицеприятных головорезов едва ли можно было себе представить. Уорсли вынул из воротника комбинезона пару английских булавок и скрепил совсем уж растрепанные куски своих штанов. Мы торопились вниз и когда были совсем рядом со станцией, то встретили двух маленьких мальчиков десяти или двенадцати лет. Я спросил пацанов, где находится дом управляющего. Ответа не последовало. Достаточно было одного взгляда на них, чтобы не повторять вопрос. Они убежали от нас так быстро, что засверкали пятки. Мы добрались до окраины станции и прошли мимо темного изнутри “цеха переработки”. Дойдя до другого ее конца, мы встретили старика, который повел себя так, словно увидел дьявола во плоти и не дал нам даже времени, чтобы задать хоть какой-то вопрос. Он поспешил прочь. Такая встреча была совсем не дружелюбной. Затем мы подошли к пристани, на которой ковырялся мужчина. Я спросил его, дома ли мистер Сёрли [управляющий].
“Да” - сказал он, уставившись на нас.
“Мы хотели бы видеть его” - произнес я.
“Кто вы?” - спросил он.
“Мы потеряли корабль и прошли через остров” - ответил я.
“Вы прошли через остров?” - спросил он недоверчивым тоном.
Мужчина пошел в направлении дома управляющего, и мы последовали за ним. Я потом узнал, что он сказал мистеру Сёрли: “Там на улице стоят трое клоунов, которые говорят, что прошли через остров и знают тебя. Я оставил их снаружи.” Очень необходимые меры предосторожности с его точки зрения.
Мистер Сёрли вышел из двери и сказал: “Ну?”
“Вы не узнаете меня?” - произнес я.
“Я узнаю ваш голос” - ответил он с сомнением. “Вы помощник на Дейзи.”
“Меня зовут Шеклтон” - сказал я.
Он тут же протянул руку и произнес: “Входите. Входите”.
“Скажите мне, когда закончилась война?” - спросил я.
“Война не закончилась.” - ответил он. “Убиты миллионы людей. Европа сошла с ума. Мир сошел с ума”.
Гостеприимству мистера Сёрли не было предела. Он едва позволил нам снять замороженные ботинки, прежде чем принять в своем доме и дать место в теплой и уютной комнате. Мы были не в состоянии находиться в любом доме до тех пор, пока не помоемся и не переоденемся, но управляющий не считал зазорным находиться рядом с нами. Он дал нам кофе и норвежские пирожные, а затем проводил наверх в ванную, где мы скинули лохмотья и знатно помылись.
Доброта мистера Сёрли не исчерпывалась его личной заботой за тремя путниками, что зашли в дверь его дома. Пока мы мылись, он отдал распоряжение одному из китобойных судов быть готовым отправиться ночью на другую сторону острова и забрать троих оставшихся там человек. Китобои знали Кинг Хаакон Бэй, хотя и никогда не работали по ту сторону острова. Вскоре мы были чистыми. Затем получили восхитительную новую одежду из станционных запасов и постриглись. Через час или два мы перестали быть дикарями и снова стали цивилизованными людьми. Потом был великолепный ужин, а мистер Сёрли рассказал нам о своих решениях и мы обсудили планы по спасению главной партии на острове Элефант.
Я договорился, что Уорсли отправится на спасательном судне показать точное место, где стояли лагерем плотник сотоварищи, а сам начал подготовку для спасения партии на острове Элефант. Китобойное судно, которое отправилось в Кинг Хаакон Бэй, ожидалось назад в понедельник утром, и должно было по пути зайти в порт Грютвикен, из которого мы вышли в декабре 1914 затем, чтобы проинформировать представителя метрополии о судьбе «Эндьюранс». Возможно, нас там дожидались письма. Уорсли поднялся на борт китобойца в десять вечера и завалился спать. На следующий день спасательный корабль вошел в Кинг Хаакон Бэй, лодка подошла к Лагерю Пегготи. Трое мужчин были в восторге сверх меры, узнав, что мы удачно пересекли остров и что их ожидание под перевернутым Джеймс Кэрд закончилось. Любопытно, что они не узнали Уорсли, который покинул их лохматым и грязным оборванцем, а вернулся элегантным и бритым джентльменом. Они подумали, что он был одним из китобоев. Когда кто-то из них спросил, почему со спасательной командой нет ни одного члена партии, Уорсли сказал: “Что ты имеешь в виду?”. «Ну мы подумали, что Босс или кто-то еще вернется» - объяснили они. «Да что с вами случилось?» - спросил Уорсли. И лишь потом они вдруг неожиданно прозрели, что разговаривают с человеком, который был их близким товарищем полтора года. В течение нескольких минут китобои загрузили пожитки в лодку. Они отбуксировали Джеймс Кэрд и подняли его на палубу своего корабля. А затем пустились в обратный путь. Только в сумерках в понедельник во второй половине дня они вошли в Стрёмнесс Бэй, где все люди с китобойной станции собрались на пляже встретить спасенную партию и осмотреть с профессиональным интересом лодку, на которой мы прошли 800 миль по штормовому океану, который они так хорошо знали.
Когда я мысленно возвращаюсь назад в те дни, то не сомневаюсь, что нас вело Провидение, и не только через снежные поля, но и через штормовой океан, отделявший остров Элефант от места высадки в Южной Джорджии. Я знаю, что во время этого долгого и мучительного тридцати шести часового перехода через безымянные горы и ледники Южной Джорджии мне часто казалось, что нас было четверо, а не трое. Я тогда ничего не сказал своим спутникам, но позже Уорсли признался мне: “Босс, у меня на марше было странное ощущение, что с нами был еще один человек”. Крин признался в той же мысли. В попытке описать вещи нематериальные явно ощущается “убогость слов людских и тленность смертной речи”, но описание нашего путешествия было бы неполным без упоминания о том, что нам очень близко.