Э.Шеклтон - Юг! Глава IХ. Путешествие на лодке (продолжение)
Я поднял все паруса и Джеймс Кэрд быстро удалялся от пляжа и линии темных фигурок на нем. Западный ветер резво относил нас к поясу пакового льда, и, как только мы вошли в него, я встал, обняв рукой мачту, и направлял рулевого, чтобы избежать столкновения с большими глыбами льда, что были повсюду вокруг в волнующемся море. Когда пак стал более плотным, мы были вынуждены повернуть почти прямо на восток, двигаясь под ветер к проливу, который я увидел рано утром с высоты утеса. Я не видел его сейчас, но мы должны были выйти к нему по азимуту, и я готов был поспорить, что он образовался под влиянием восточного течения. В четыре часа пополудни мы нашли этот канал, гораздо более узкий, нежели чем он казался утром, но еще вполне проходимый. Приспустив паруса, мы прошли сквозь него и в 5.30 вечера вышли из зоны пакового льда. Мы прошли мимо еще одного обломка льда в темноте часом позже, но пак остался позади, и с попутным ветром в парусах мы повели наше суденышко сквозь ночь, наши надежды сосредоточились на далекой цели. Волны были очень высокими и теперь, когда пришло время для нашего первого ужина мы ощутили большие трудности в удержании горящего примуса и предотвращения расплескивания хуша в котелке. Чтобы приготовить еду были нужны трое человек, один держал горелку, а еще двое алюминиевый котелок, который приподнимали всякий раз над примусом, когда движение лодки приобретало угрожающий характер. Помимо этого примус нужно было защищать от воды, брызги которой летели над лодкой с бака, а наша хлипкая палуба не была водонепроницаемой. Все эти операции проводились в замкнутом пространстве под палубой, где люди, лежа или стоя на коленях, располагались как можно удобнее посреди вещей и балласта. Все это было крайне неудобно, но мы утешались тем, что без палубы не смогли бы воспользоваться горелкой вовсе.
Повествование о следующих шестнадцати днях является рассказом об одной сплошной невероятной борьбе за жизнь посреди бушующего субантарктического океана, который полностью оправдал свою зловещую репутацию. Пока ветер держался, я решил идти на север, по крайней мере, два дня, чтобы дойти до области теплой погоды, прежде чем повернуть на восток и взять курс на Южную Джорджию. Мы положили румпель на два часа. Мужчины, которые были не на вахте, залезали в мокрые спальники и пытались на время забыться, но сделать это в лодке было сложно. Вещи и снаряжение, казалось, жили своей жизнью, обладая при этом неизменной способностью оказываться под самыми неудобными углами для наших жаждущих отдыха тел. На мгновенье представьте себе, что вы вот-вот нашли удобное положение, как тут же быстро обнаружили какие-то закорюки, давящие на мышцы или кости. Первая ночь на борту лодки была одной из особо дискомфортных для нас всех, и мы были от души рады, когда, наконец, наступил рассвет и мы смогли начать готовить горячий завтрак.
Описание путешествия к Южной Джорджии основывается на сделанных тогда изо дня в день скудных записях. И хотя они преимущественно отражают лишь голые факты о пройденных расстояниях, нашем положении и погоде, то наша память сохранила детали прошедших дней, времени, которого не забыть никогда. Направляясь на север первые два дня, я надеялся выйти в зону более теплой погоды, а также избежать встречи с паком, который может иногда выходить за обычные границы. Нам было нужно преимущество высоких широт для плавания по Великому кругу (широты пролива Дрейка) и быть осторожными в отношении возможной встречи со льдом. Зажатые в тесноте нашей узкой каюты и постоянно мокрые от летящих брызг мы невероятно сильно страдали от холода в течение всего путешествия. Мы сражались с морем и ветром, и в то же время, ежедневно боролись за то, чтобы остаться в живых. Временами мы находились в страшной опасности. Единственное, что нас поддерживало, это осознание того, что мы идем к земле, куда страстно хотели попасть, но были дни и ночи, когда ничего не оставалось, кроме как ложиться в дрейф в выбеленном штормом океане, и смотреть, больше с интересом, чем с опаской, на вздымающиеся колоссальные массы воды, бросаемые туда-сюда природой, восхищенной своим величием. Иногда казалось, что мы находились в глубоких ущельях, когда оказывались внизу между волн, и на вершинах гор, когда на мгновенье оказывались на пике гигантских гребней. Шторма были почти всегда. Насколько мала была наша лодка, и насколько величественно было море, что часто меж гребней волн наши паруса полностью обвисали. Но затем мы вновь поднимались на новый хребет и ощущали всю ярость шторма и окружающей белизны вспененной воды. Мы иногда смеялись, и это правда, и достаточно искренне. Даже когда потрескались губы и распухли рты, мы отыскивали любые поводы для веселья, хотя они и выглядели довольно натянутыми. Чувство юмора у человека всегда легко пробуждается небольшими неудачами своих друзей, поэтому я никогда не забуду усилий Уорсли, который хотел как-то раз поставить горячую алюминиевую подставку на примус во время очень сильной качки. Своими обмороженными пальцами он поднял ее, бросил ее, поднял снова и поиграл с ней осторожно, словно с тонким кружевом женского туалета. Мы не то что смеялись - мы захлебнулись смехом.
На третий день после отплытия ветер усилился и перерос в северо-западный шторм. Мы шли на восток. Усилившееся волнение моря вскоре выявило слабости нашей палубы. Непрекращающиеся порывы ветра и воды сместили крышки ящиков и лыжи саней, из которых была сделана палуба, так, что брезент провисал вниз и накапливал воду. Ледяные струйки, в отличие от летящих брызг, просачивались в лодку с бака до кормы. Гвозди, которые плотник вытащил из упаковочных ящиков на острове Элефант и использовал для того, чтобы скрепить рейки были слишком коротки, чтобы сделать палубу жесткой. Мы делали все что могли, дабы исправить это, но наши возможности были очень ограничены и вода продолжала проникать в лодку в дюжине мест. Было необходимо постоянно вычерпывать воду, но мы совершенно ничего не могли поделать, чтобы предотвратить намокание наших вещей. Ощутить на себе струйку ледяной воды с брезента было значительно более неприятным, чем принять внезапный контрастный душ из брызг. Лежа часами внизу под банками (местами для гребцов), мы тщетно пытались их избежать. В лодке не было сухих мест, и поэтому мы просто накрывали головы комбинезонами и терпели всепроникающую воду. Откачка воды была работой вахтенных. Настоящего отдыха у нас не было. Постоянная качка не позволяла расслабиться, мы мерзли и страдали физически и эмоционально. В дневной полутьме под палубой мы как могли шевелили руками и ногами. Полная тьма наступала к 6 вечера и только к 7 утра следующего дня мы могли под банками разглядеть друг друга. У нас было несколько огарков свечей, которые очень берегли, чтобы во время ночного перекуса у нас была подсветка. В лодке было единственное сравнительно сухое место под родной палубой на баке, и нам удалось защитить некоторую часть сухарей от попадания соленой воды, но я не думаю, что это имело огромное значение, мы все опплевались солью за время путешествия.
Сложности перемещения по лодке выглядели бы довольно комично, если бы не причиняли нам так много боли и страданий. Для того чтобы пролезть вдоль нее приходилось подлезать под банками и колени невероятно страдали. Когда поднималась вахта мне было необходимо каждому по имени сказать когда и куда ему двигаться, ибо если бы все стали ползать одновременно, то в результате была бы ужасная путаница и многочисленные синяки. К тому же следовало считаться с дифферентом лодки. На вахте находились по трое по четыре часа, затем четыре часа отдыхали. Один на румпеле, второй на парусах, третий на откачке воды. Когда воду в лодке требовалось уменьшить до минимума, то использовали насос. Этот насос, который Хёрли сделал из стойки Флиндерса нашего основного корабельного компаса, был достаточно эффективным, хотя его производительность была невысокой. Вахтенный на парусах мог одновременно качать им в большую емкость от плиты, которая поднималась и выливалась за борт по мере заполнения. У нас было приспособление, с помощью которого воду можно было напрямую откачивать в море через отверстие в планшире, но это отверстие пришлось заткнуть еще на ранней стадии путешествия, так как мы обнаружили, что через него во время качки в лодку попадает вода.
Пока вновь заступившая вахта дрожала от ветра и брызг, сменившиеся поспешно нащупывали промокшие насквозь спальные мешки и пытались воспользоваться теплом, оставшимся от предыдущих хозяев, но и это не всегда получалось во время пересменки. Булыжники, которые мы взяли на борт для балласта, нужно было постоянно перемещать с места на место для того, чтобы выкачивать воду и очищать насос, который забивался шерстью спальных мешков. Четыре меховых спальных мешка теряли шерсть из-за постоянной влажности и вскоре стали совершенно лысыми на вид. Перемещение булыжников было очень утомительной и болезненной работой. Мы знали каждый камень по виду и на ощупь, у меня до сих остались яркие воспоминания о всех их шероховатостях. Возможно они и представляли какой-то интерес в качестве геологических образцов для ученых и были незаменимы в качестве балласта, но вот в качестве тяжестей для перемещения в тесноте лодки они были просто ужасны. И не щадили наши бедные тела. Еще одной нашей проблемой, о которой стоит упомянуть, было раздражение на ногах от мокрой одежды, которая не менялась вот уже семь месяцев. Внутренние стороны бедер были стерты в кровь, а тюбик крема Hazeline из нашей аптечки не сильно помогал в облегчении боли, которая только усиливалась от воздействия соленой воды. Мы тогда думали, что вообще никогда не спали. Дело в том, что как только задремлешь, то тут же быстро пробуждаешься от какой-то новой боли или чего-то еще, требующего реакции. На мою долю в общем круговороте страданий выпали все обостряющиеся приступы радикулита. Я стал их обладателем еще на льдине несколько месяцев назад.
Наше питание, несмотря на шторма, было регулярным. Пристальное внимание к этому вопросу было крайне необходимо, так как условия плавания предъявляли повышенные требования к нашей жизнеспособности. Завтрак в 8 утра состоял из миски горячего хуша, сделанного из бовриловского санного сухпайка, двух сухарей и нескольких кусочков сахара. Обед был в час дня и включал бовриловский сухой паек, съедавшийся холодным, и миску горячего молока каждому. В 5 вечера чай и снова санный рацион. Затем ночью у нас был обязательный горячий напиток, обычно молоко. Еда была единственным ярким маяком в те холодные и грозные дни. Тепло и комфорт, которые давала телу пища и питье, вселяло в нас всех оптимизм. У нас было две банки Virol (сгущенного молока ?), которые держали про запас на всякий «пожарный случай», но, в связи с необходимостью в масляной лампе, которая дополнила бы наш запас свечей, мы опустошили одну из банок наиболее привлекательным для нас способом, и приладили к ней фитиль, сделанный из полоски брезента. Когда эту лампу наполнили маслом, то она давала определенное количество света, хотя и легко задувалась, но все равно была для нас ночью большим подспорьем. Мы были довольно хорошо обеспечены топливом, поскольку у нас было 6Ѕ галлонов масла.
На четвертый день сильный юго-западный шторм вынудил нас лечь в дрейф. Я намеревался идти под ветер, но море было настолько бурным, что Джеймс Кэрд был в опасности опрокидывания. Эта задержка была досадной, поскольку до этого мы делали по шестьдесят или семьдесят миль в день, хорошо продвигаясь с нашими ограниченными по площади парусами. Мы дрейфовали под взятым на два рифа гротом и небольшим кливером, и ждали, пока шторм не выдохнется. Днем мы увидели обломки какого-то несчастного судна, вероятно ставшего жертвой непогоды и сильных штормов к югу от мыса Горн. Погода не улучшалась, а на пятый день ураган свирепствовал так, что мы были вынуждены еще на два рифа взять грот и поставить вместо него кливер. Мы бросили плавучий якорь, чтобы удерживать бак Джеймс Кэрд по ветру. Этот якорь представлял собой треугольный брезентовый мешок с привязанным к его концам фалинем, который крепился на баке. Лодка была достаточно высокой, чтобы поймать ветер, и таким образом дрейфовала под ветер, а сопротивление якоря удерживало ее носом к волне. Таким манером нашей лодке удалось пройти более или менее приличную часть пути. Но всё равно даже так гребни волн часто обрушивались на нас и мы набирали много воды, которую требовалось собирать и откачивать. Глядя с траверза, мы видели туннелеобразные полости, образованные гребнями огромных волн, опрокидывавшихся на бушующую поверхность океана. Они появлялись тысячи раз и должны были поглотить Джеймс Кэрд, но шлюпка каким-то образом жила. Ледяное дыхание зародившегося над Антарктикой юго-западного шторма понизило температуру воздуха почти до нуля (-17°С). Замерзавшие брызги волн покрывали бак, борта и палубу лодки тяжелым ледяным одеялом. Такое скопление льда значительно снижало плавучесть лодки и в этом плане добавляло хлопот, хотя давало преимущество с другой точки зрения. Вода переставала капать и течь с брезента и брызги попадали исключительно с кормовой части лодки. Мы не могли позволить льду нарастать на лодке более некоторого уровня, поэтому приходилось ползать по палубе, счищая и скалывая лед всеми имевшимися у нас подходящими инструментами.
Когда утром на шестой день плавания рассвело, мы почувствовали, что Джеймс Кэрд потерял свою устойчивость. Он не поднимался к набегающим волнам. Масса льда, которая образовалась на нем за ночь, сделала свое дело, и он стал больше похож на бревно, нежели на лодку. Ситуация требовала немедленных действий. Первым делом мы отделили запасные весла, которые были закованы в лед и примерзли к бортам лодки, и выбросили их за борт. Мы оставили два весла для использования у берега. Следом за веслами за борт отправились два меховых спальных мешка, они были настолько промокшими, что весили, наверное, по 40 фунтов каждый, да и к тому же намертво смерзлись ночью. Внизу всегда были трое человек, и когда очередной вахтенный спускался вниз, то ему лучше было залезть в мокрый мешок, который только что освободил кто-то другой, чем лезть в свой замороженный спальник и оттаивать его теплом своего несчастного тела. Теперь у нас оставалось четыре мешка, три для использования по назначению и один на всякий случай, если кто-либо надолго выйдет из строя. Быстрое уменьшение веса принесло лодке некоторое облегчение, а энергичное откалывание и срубание льда облегчило ее еще больше. Мы должны были быть очень осторожны, чтобы не повредить ледорубом или ножом замерзший брезент палубы, но постепенно избавились от большей части льда. Джеймс Кэрд вновь поднялся на нескончаемых волнах, словно заново родился.
Около 11 часов утра лодка вдруг неожиданно нырнула во впадину. Фалинь отделился и плавучий якорь ушел. Это было очень серьезно. Джеймс Кэрд шел под ветер и у нас не было ни единого шанса восстановить якорь и веревку, которые были единственным средством удержать лодку баком к ветру без установки паруса. Теперь же было нужно поставить парус и держать его. Пока Джеймс Кэрд качало между сильных волн, мы долбили смерзшуюся парусину до тех пор, пока лед на ней не растрескался и мы не смогли ее расправить. Заледеневший такелаж также работал плохо, но после его очистки ото льда наш маленький корабль пошел по ветру и мы вздохнули более свободно. Нас сильно беспокоили обморожения, у всех были большие волдыри на пальцах и руках. У меня на всю жизнь остался шрам на левой руке от одного из этих волдырей, который сильно воспалился после того, как кожа лопнула и холод проник вглубь тканей.
Весь день мы шли сквозь шторм, терпя на пределе возможностей неудобства, причинявшие боль. Под серым угрожающим небом лодку несчетное число раз бросало в больших волнах. Мы не думали ни о чем, кроме как о насущных потребностях. Каждый всплеск моря был врагом, коварным и хитрым. Мы ели нашу скудную пищу, рассматривали обморожения и надеялись на улучшение погоды, которое мог принести день грядущий. Ночь наступила рано, и незадолго до рассвета мы с удовлетворением отметили изменение погоды к лучшему. Ветер стих, снежные шквалы стали менее частыми, море успокоилось. На рассвете седьмого дня ветра почти не было. Мы убрали риф и положили курс на Южную Джорджию. Выглянуло яркое солнце и Уорсли смог определить нашу долготу. Мы надеялись, что небо останется чистым до полудня и мы сможем определить широту. Прошло уже шесть дней без точного определения нашего положения и примерные вычисления, которые мы делали, естественно, были неточны. Тем утром лодка имела довольно странный вид. Все грелись на солнце. Мы развесили на грот мачте наши спальные мешки и раскидали по палубе носки и прочие вещи. Часть льда на Джеймсе Кэрд стаяла еще рано утром, когда шторм только начал утихать, и на палубе появились сухие места. Вокруг лодки фыркали морские свиньи, в нескольких футах от нас кружили капские голуби. Эти маленькие черно-белые птицы очень дружелюбны, чего не скажешь о больших странствующих альбатросах. Их серые тени на фоне волнующегося моря иногда стремглав проносились над нашими головами, оглушая воздух своими жалобными криками. Альбатросы, что черные, что сажевые (тристанские), смотрели на нас своими стеклянными блестящими глазами и, казалось, были совершенно безучастны к нашей борьбе посреди бушующего моря. Помимо капских голубей встречались случайные буревестники. А еще была неизвестная мне маленькая птичка, которая всегда пребывала в излишне суетливом, суматошном состоянии, совершенно не соответствующем обстановке. Она меня раздражала. У нее практически не было хвоста, и она двигалась так хаотично, будто в поисках своего недостающего органа. Я испытывал горячее желание самому найти ее хвост и покончить с этим ее бестолковым порханьем.
Целый день мы наслаждались теплом солнца. После всего происшедшего жизнь была не так уж плоха. Мы чувствовали, что находились на верном пути. Наше снаряжение подсыхало, мы смогли комфортно пообедать горячей пищей. Волнение хоть и было еще довольно сильным, но было не разрушительным, и лодка легко двигалась вперед. В полдень Уорсли встал на планширь и, вцепившись одной рукой за грот-мачту, определил положение солнца. Результат оказался более чем обнадеживающим. Мы прошли более 380 миль и находились на полпути к Южной Джорджии. Это звучало так, как будто полдела уже было сделано.
Во второй половине дня ветер посвежел до хорошего бриза и Джеймс Кэрд неплохо продвигался вперед. До тех пор, пока не вышло солнце, я не понимал, насколько в действительности была мала наша лодка. Под влиянием света и тепла в нашей памяти оживились воспоминания о более счастливых днях, о других путешествиях, когда у нас была крепкая палуба под ногами, сколь угодно много еды и уютные каюты. А сейчас мы вцепились в нашу потрепанную крохотную лодку, “одну, одну, совсем одну, одну в бескрайнем море”. Мы так низко были в воде, что каждая последующая волна отрезала нам вид границы неба. Мы являлись лишь крошечным пятнышком в огромном безбрежном океане, открытым для всех и немилосердным тоже для всех, грозном, даже когда казалось, что он сдается, и всегда беспощадным к слабости. На мгновенье осознание противостоящей нам силы почти вызвало оцепенение. Но затем надежда и уверенность вновь воскресли, когда наш корабль подняло волной и бросило с гребня в сверкающий всеми цветами радуги ливень брызг, словно к подножию водопада. Моя двустволка и несколько патронов к ней были погружены на борт лодки в качестве чрезвычайной меры на случай недостатка продовольствия, но мы были не склонны нарушать покой наших маленьких соседей капских голубей даже ради свежего мяса. Мы могли застрелить альбатроса, но странствующий король океана пробуждал в нас какое-то чувство вдохновения как у Старого морехода. Так что оружие оставалось среди припасов и спальных мешков в тесной каюте под текущей палубой, а птицы незаметно следовали за нами.
Восьмой, девятый и десятый дни плавания имели несколько особенностей, достойных особого упоминания. В течение этих дней дул сильный ветер и напряжение от плавания было нескончаемым, но мы потихоньку продвигались к нашей цели. Айсбергов на горизонте не было, море было свободно от ледовых полей. Каждый день приносил свои маленькие сложности, но также и компенсацию в виде еды и все возрастающей надежды. Мы чувствовали, что можем добиться успеха. Шансы против нас были велики, но мы пока побеждали. Мы все так же сильно страдали от холода, и хотя температура воздуха повышалась, наши жизненные силы уменьшались вследствие ограничения в пище, внешних воздействий, а также необходимости постоянно находиться в скованном состоянии и днем и ночью. Чтобы продержаться до рассвета теперь было необходимо готовить горячее молоко в течение всей ночи. Это означало необходимость постоянного ночного освещения и увеличение расхода нашего небольшого запаса спичек. Существовало правило, согласно которому примус должен был быть зажжен с одной спички. У нас не было лампы для компаса и первые дни путешествия, когда рулевой хотел посмотреть ночью курс, мы пользовались спичками, но позже, в связи с необходимостью жесткой экономии, практика использования спичек ночью была прекращена. У нас была всего одна герметичная банка спичек. Я положил в карман, рассчитывая на солнечные дни, линзы от одного из телескопов, но они так и не пригодились. Солнце редко баловало нас. Стекло компаса мы сломали в одну из ночей, но смогли починить его с помощью пластыря из аптечки. Одним из воспоминаний, что приходят ко мне о тех днях, является пение Крина у румпеля. Он пел всегда, когда сидел на руле, и никто никогда так и не догадался, что же это была за песня. Она была лишена мелодии и более походила на монотонное пение буддистскими монахами своих молитв, но почему-то было весело. В моменты вдохновения Крин пытался исполнить “The Wearing of the Green.”
На десятую ночь после вахты на румпеле Уорсли не смог разогнуться. Его тело свело судорогой, и нам пришлось втащить его под палубу и делать массаж, прежде чем он смог выпрямиться и залезть в спальный мешок. На одиннадцатый день [5 мая] начался сильный северо-западный шторм, который в конце дня сменился юго-западным. Небо затянуло тучами, а редкие снежные шквалы добавлялись к неудобству, доставляемому сильнейшим перекрестным волнением (cross-sea - эффект, когда волны идут в одну сторону, а ветер дует в противоположную), пожалуй худшим из тех, как я думал, что мы пережили. В полночь я был на румпеле, когда вдруг заметил полоску чистого неба между югом и юго-западом. Я сказал остальным, что небо очищается, а затем, мгновение спустя, понял, что то, что я видел, было не просветом в облаках, а белым гребнем огромной волны. За двадцать шесть лет плавания по океанам я никогда не сталкивался с такими гигантскими волнами. Это было могучее поднятие океана, вещь довольно обособленная от больших белоголовых волн, которые были нашими неустанными врагами много дней. Я закричал: “Ради всего Святого, держитесь! Боже!” Потом наступил момент неизвестности, который, казалось, тянулся часы. Нас окружила белая нахлынувшая пена. Мы почувствовали, что нашу шлюпку подняло и бросило вперед, словно пробку в бушующий прибой. Мы находились в кипящем хаосе воды, но почему-то, несмотря на это, лодка жила, наполовину полная воды, со смертельной осадкой, содрогаясь под малейшими порывами ветра. Мы откачивали воду с энергией людей, сражающихся за жизнь, вычерпывая воду во все стороны всем, что только попадалось под руки, и через десять минут неопределенности почувствовали, что лодка снова живет. Она вновь плыла и перестала пьяно крениться, словно оглушенная нападением моря. Мы искренне надеялись, что больше никогда не столкнемся с такой волной.
Условия в лодке ужасные и так стали еще хуже. Все наше снаряжение было мокрым насквозь. Плита плавала на дне лодки, а остатки последнего хуша, казалось, разметало повсюду. Еще до 3 часов ночи, когда мы все были переохлаждены почти до абсолютного предела, нам удалось разжечь плиту и приготовить горячие напитки. Плотник страдал особенно, но показывал твердость и дух. Винсент еще на прошлой неделе перестал быть активным членом экипажа, и я не могу точно сказать, что стало причиной этого. Физически он был одним из самых сильных людей в лодке. Он был молод, служил на траулерах в Северном море и, по идее, должен был способен выносить тяготы и лишения лучше, чем Маккарти, который был не настолько силен, но всегда счастлив.
На следующий день [6 Мая] погода улучшилась, и мы увидели проблески солнца. Наблюдения Уорсли показали, что мы находились не более чем в ста милях от северо-западной оконечности Южной Джорджии. Еще два дня с попутным ветром и мы бы увидели вожделенную землю. Я очень надеялся, что задержек не будет, так как наши запасы воды были очень малы. Горячий напиток ночью был крайне необходим, но я решил, что ежедневный рацион воды теперь должен быть сокращен до половины пинты на человека. Куски льда, которые мы взяли с собой, давно закончились. Мы зависели от воды, которую взяли с острова Элефант, и наша жажда усиливалась из-за того, что теперь приходилось пить солоноватую воду из бочки, поврежденной в полосе прибоя во время погрузки. Тогда в нее попала морская вода. Жажда завладела нами. Я не мог позволить увеличить потребление воды, так как неблагоприятным ветром нас могло отнести от острова и продлить наше путешествие еще на много дней. Недостаток воды является всегда самым тяжелым лишением, на которое только могут быть обречены люди, и мы знали из опыта нашего предыдущего путешествия, что соленая вода на одежде и соленые брызги, хлещущие по лицам, невероятно быстро усиливают жажду до нестерпимой боли. Мне приходилось быть очень твердым, отказывая в разрешении каждому в завтрашней норме, которую иногда меня умоляли выдать. Мы тупо делали необходимую работу и надеялись на землю. Я изменил курс к востоку, чтобы быть уверенным, что мы не пройдем мимо острова, к которому будет невозможно вернуться, если мы проскочим его северную оконечность. Курс был проложен на клочке карты с описанием тридцати мильной береговой линии. Этот день и день следующий мы провели словно в одном сплошном кошмарном сне. Рты пересохли, языки распухли. Ветер был все еще силен и приличное волнение вынуждало идти с осторожностью, но любая мысль об опасности со стороны волн хоронилась ощущением неистовой жажды. Единственными яркими моментами были те, когда каждый получал одну кружку горячего молока за долгие мучительные часы вахты. Все было плохо для нас в те дни, но постепенно приближалась развязка. Утро 8 мая выдалось тусклым и штормовым, с порывами северо-западного ветра. Мы обшаривали глазами водную гладь в поисках признаков земли и, хотя видели не более того, с чем встречались наши глаза в течение многих предыдущих дней, мы радовались ощущению, что цель близка. В десять часов утра мы прошли мимо небольшого пятна водорослей, хорошего признака приближающейся земли. Час спустя мы увидели двух бакланов, сидящих на большом скоплении водорослей, и поняли, что были в пределах десяти - пятнадцати миль от берега. Эти птицы словно индикатор близости земли, словно маяк, они никогда не улетают далеко в море. Мы пристально смотрели вперед со все возрастающим остервенением и в 12.30 сквозь разрыв в облаках Маккарти увидел проблеск черных скал Южной Джорджии, ровно через четырнадцать дней после нашего отплытия с острова Элефант. Это был радостный момент. Нас - слабых, обмороженных, мучимых жаждой ослепило счастье. Дело было почти сделано.
Мы направились к берегу, высматривая место высадки, и даже видели зеленую кочковатую траву на карнизах разбитых прибоем скал. Впереди нас и к югу буруны говорили о наличие рифов вдоль побережья. Здесь и там грозные скалы спускались к поверхности моря и о них разбивались огромные волны, с неистовством завихряясь и взлетая на тридцать - сорок футов в воздух. Наша потребность в воде и отдыхе была почти отчаянной, но попытаться совершить высадку в это время было равносильно самоубийству. Приближалась ночь, а признаки погоды были неблагоприятными. Но ничего не оставалось, кроме как дожидаться утра, и мы остались на правом галсе невдалеке от берега, покачиваясь в высоком западном волнении. Медленно тянулось время в ожидании рассвета, который должен был возвестить, как мы горячо надеялись, о заключительном этапе нашего путешествия. Наша жажда была мучительной, мы едва могли прикоснуться к нашим продуктам, холод, казалось, проникал прямо сквозь наши ослабленные тела. Но в 5 часов утра ветер сменился на северо-западный и быстро усилился до сильнейшего урагана, с равным по силе которому никто из нас никогда не сталкивался. Началось сильнейшее перекрестное волнение, ветер просто надрывался, отрывая вершины волн и превратив морской пейзаж в сплошной туман из летящих брызг. Вниз в ложбины, вверх на гребни, напрягаясь до кончиков швов, храбро, но с большим трудом сражалась с ураганом наша маленькая лодка. Мы знали, что ветер и море отнесут нас к берегу, но ничего не могли поделать. Рассвет открыл нашему взору ревущий штормовой океан, утро прошло вне видимости земли, но в час дня сквозь разрыв в летящей пелене мы увидели проблески огромных скал острова и поняли, что наше положение стало отчаянным. Мы находились у смертоносного подветренного берега и могли оценить свои шансы подойти к невидимым скалам по неистовому реву прибоя, разбиваемому об отвесные стены скал. Я распорядился поставить на два рифа грот в надежде, что мы сможем вывернуть в сторону ветра от берега, а это лишь увеличивало напряжение на лодку. Джеймс Кэрд сотрясался, отовсюду проникала вода. Находясь в смертельной опасности, мы забыли о жажде, откачивая без остановки воду и, время от времени, корректируя дифферент, но случайные проблески показывали, что берег становился все ближе. Я знал, что остров Анненкова лежал к югу от нас, но наша маленькая и неточная карта показывала наличие рифов в проливе между островом и материком, и я не осмеливался идти туда, хотя в самом крайнем случае мы могли бы попытаться лечь под прикрытие его подветренной стороны. День прошел у края берега под непрерывный грохот прибоя. Вечер застал нас на некотором удалении от острова Анненкова и в сумерках мы смутно видели его нависающие над нами заснеженные горы. Шансы выжить этой ночью в бушующем море, бросающим нас на подветренный берег, были ничтожными. Я думаю, что большинство из нас тогда почувствовали, что конец очень близок. Только после 6 часов вечера в темноте, когда лодка была уже в бурлящей, отбрасываемой от скалистого побережья прибрежной воде, когда ситуация выглядела хуже всего, она вдруг изменилась к лучшему. Я часто удивляюсь, насколько тонка грань, отделяющая удачу от беды, насколько неожиданны повороты, ведущие от очевидной катастрофы к сравнительной безопасности. Ветер вдруг неожиданно стих и мы вновь смогли идти вдоль берега. Почти сразу, как только буря стихла, штифт, крепивший грот мачту к банке выпал. Это, несомненно, должно было произойти во время урагана, и если бы так случилось, уже ничто не смогло бы нас спасти, мачту срезало бы как морковку. Наш бакштаг при этом опрокинулся и когда покрылся льдом, то не слишком прочно крепился. Мы были действительно благодарны за милость, которая удержала этот штифт на своем месте в течение всего урагана.
Мы вновь отошли от берега, уставшие почти до точки апатии. Наша вода уже давно закончилась. Последней было около пинты отвратительной жидкости, которую мы отфильтровали через кусок марли из аптечки. Муки жажды напали на нас с удвоенной силой, и я чувствовал, что мы должны сделать высадку на следующий день, невзирая на любые опасности. Тянулась ночь. Мы очень устали. Мы жаждали наступления дня. 10 мая, когда, наконец, рассвело, ветра практически не было, но началось сильное перекрестное волнение. Мы медленно продвигались к берегу. Около 8 часов утра ветер вновь стал северо-западным и угрожал еще одним ударом стихии. Тем временем мы заметили большую бухту, которая, по моему мнению, должно быть была заливом Кинг Хаакон Бэй и я решил, что мы должны высадиться в ней. Мы направили лодку в сторону залива и шли, пока не посвежел ветер. Вскоре мы прошли мимо едва видимых рифов по обе стороны от нас. Величественные ледники спускались повсюду к морю и делали высадку невозможной. Море разбивалось о прибрежные рифы и грохотало напротив берега. Около полудня мы увидели линию зубчатых, словно почерневшие зубы, скал, которые, казалось, преграждали вход в залив. Внутри него была сравнительно спокойная вода, которая простиралась на восемь или девять миль до изголовья. Вскоре показался вход в залив и мы направились в него. Но судьба распорядилась иначе. Ветер поменялся и задул с востока прямо из залива. Мы видели дальнейший путь, но не могли даже приблизиться к нему. Весь день мы самоотверженно бросались вперед и вперед, пять раз пробуя вылавировать сквозь сильный встречный ветер. Лишь последний галс позволил нам пройти сквозь риф и мы, наконец, оказались в широком устье залива. Приближались сумерки. В узком разрыве скал на южной стороне залива показалась небольшая бухта с каменистым пляжем и мы направились к ней. Я стоял на носу, направляя рулевого в проходе сквозь скопления водорослей и между скал. Вход в бухточку был настолько узким, что мы были вынуждены взяться за весла, поскольку волны проникали сквозь разрыв, но через минуту или две мы были внутри, и в сгущающихся сумерках Джеймс Кэрд, проскользив на волне, мягко коснулся берега. Я спрыгнул на землю с коротким фалинем и держал его, когда лодку потащило обратной волной. Когда Джеймс Кэрд вновь волной толкнуло вперед, на берег спрыгнули еще трое человек и держали фалинь, пока я полез выше с другой веревкой. Скольжение по мокрым камням на двадцать футов вниз чуть не завершили мой рассказ как раз в тот момент, когда мы достигли безопасности. Зубчатый кусок скалы задержал мое падение и я отделался лишь очень сильным ушибом. Тем не менее, я быстро закрепил веревку и через несколько минут мы все невредимые находились на пляже, лодка плавала в прибое недалеко от берега. Мы услышали булькающий звук, который был самой сладкой музыкой для наших ушей и, оглядевшись, обнаружили почти прямо под ногами ручей с пресной водой. Мгновенье спустя мы стояли на коленях, поглощая большими глотками чистую ледяную воду, которая влила в нас новую жизнь. Это мгновенье было волшебным. Читать далее...
Повествование о следующих шестнадцати днях является рассказом об одной сплошной невероятной борьбе за жизнь посреди бушующего субантарктического океана, который полностью оправдал свою зловещую репутацию. Пока ветер держался, я решил идти на север, по крайней мере, два дня, чтобы дойти до области теплой погоды, прежде чем повернуть на восток и взять курс на Южную Джорджию. Мы положили румпель на два часа. Мужчины, которые были не на вахте, залезали в мокрые спальники и пытались на время забыться, но сделать это в лодке было сложно. Вещи и снаряжение, казалось, жили своей жизнью, обладая при этом неизменной способностью оказываться под самыми неудобными углами для наших жаждущих отдыха тел. На мгновенье представьте себе, что вы вот-вот нашли удобное положение, как тут же быстро обнаружили какие-то закорюки, давящие на мышцы или кости. Первая ночь на борту лодки была одной из особо дискомфортных для нас всех, и мы были от души рады, когда, наконец, наступил рассвет и мы смогли начать готовить горячий завтрак.
Описание путешествия к Южной Джорджии основывается на сделанных тогда изо дня в день скудных записях. И хотя они преимущественно отражают лишь голые факты о пройденных расстояниях, нашем положении и погоде, то наша память сохранила детали прошедших дней, времени, которого не забыть никогда. Направляясь на север первые два дня, я надеялся выйти в зону более теплой погоды, а также избежать встречи с паком, который может иногда выходить за обычные границы. Нам было нужно преимущество высоких широт для плавания по Великому кругу (широты пролива Дрейка) и быть осторожными в отношении возможной встречи со льдом. Зажатые в тесноте нашей узкой каюты и постоянно мокрые от летящих брызг мы невероятно сильно страдали от холода в течение всего путешествия. Мы сражались с морем и ветром, и в то же время, ежедневно боролись за то, чтобы остаться в живых. Временами мы находились в страшной опасности. Единственное, что нас поддерживало, это осознание того, что мы идем к земле, куда страстно хотели попасть, но были дни и ночи, когда ничего не оставалось, кроме как ложиться в дрейф в выбеленном штормом океане, и смотреть, больше с интересом, чем с опаской, на вздымающиеся колоссальные массы воды, бросаемые туда-сюда природой, восхищенной своим величием. Иногда казалось, что мы находились в глубоких ущельях, когда оказывались внизу между волн, и на вершинах гор, когда на мгновенье оказывались на пике гигантских гребней. Шторма были почти всегда. Насколько мала была наша лодка, и насколько величественно было море, что часто меж гребней волн наши паруса полностью обвисали. Но затем мы вновь поднимались на новый хребет и ощущали всю ярость шторма и окружающей белизны вспененной воды. Мы иногда смеялись, и это правда, и достаточно искренне. Даже когда потрескались губы и распухли рты, мы отыскивали любые поводы для веселья, хотя они и выглядели довольно натянутыми. Чувство юмора у человека всегда легко пробуждается небольшими неудачами своих друзей, поэтому я никогда не забуду усилий Уорсли, который хотел как-то раз поставить горячую алюминиевую подставку на примус во время очень сильной качки. Своими обмороженными пальцами он поднял ее, бросил ее, поднял снова и поиграл с ней осторожно, словно с тонким кружевом женского туалета. Мы не то что смеялись - мы захлебнулись смехом.
На третий день после отплытия ветер усилился и перерос в северо-западный шторм. Мы шли на восток. Усилившееся волнение моря вскоре выявило слабости нашей палубы. Непрекращающиеся порывы ветра и воды сместили крышки ящиков и лыжи саней, из которых была сделана палуба, так, что брезент провисал вниз и накапливал воду. Ледяные струйки, в отличие от летящих брызг, просачивались в лодку с бака до кормы. Гвозди, которые плотник вытащил из упаковочных ящиков на острове Элефант и использовал для того, чтобы скрепить рейки были слишком коротки, чтобы сделать палубу жесткой. Мы делали все что могли, дабы исправить это, но наши возможности были очень ограничены и вода продолжала проникать в лодку в дюжине мест. Было необходимо постоянно вычерпывать воду, но мы совершенно ничего не могли поделать, чтобы предотвратить намокание наших вещей. Ощутить на себе струйку ледяной воды с брезента было значительно более неприятным, чем принять внезапный контрастный душ из брызг. Лежа часами внизу под банками (местами для гребцов), мы тщетно пытались их избежать. В лодке не было сухих мест, и поэтому мы просто накрывали головы комбинезонами и терпели всепроникающую воду. Откачка воды была работой вахтенных. Настоящего отдыха у нас не было. Постоянная качка не позволяла расслабиться, мы мерзли и страдали физически и эмоционально. В дневной полутьме под палубой мы как могли шевелили руками и ногами. Полная тьма наступала к 6 вечера и только к 7 утра следующего дня мы могли под банками разглядеть друг друга. У нас было несколько огарков свечей, которые очень берегли, чтобы во время ночного перекуса у нас была подсветка. В лодке было единственное сравнительно сухое место под родной палубой на баке, и нам удалось защитить некоторую часть сухарей от попадания соленой воды, но я не думаю, что это имело огромное значение, мы все опплевались солью за время путешествия.
Сложности перемещения по лодке выглядели бы довольно комично, если бы не причиняли нам так много боли и страданий. Для того чтобы пролезть вдоль нее приходилось подлезать под банками и колени невероятно страдали. Когда поднималась вахта мне было необходимо каждому по имени сказать когда и куда ему двигаться, ибо если бы все стали ползать одновременно, то в результате была бы ужасная путаница и многочисленные синяки. К тому же следовало считаться с дифферентом лодки. На вахте находились по трое по четыре часа, затем четыре часа отдыхали. Один на румпеле, второй на парусах, третий на откачке воды. Когда воду в лодке требовалось уменьшить до минимума, то использовали насос. Этот насос, который Хёрли сделал из стойки Флиндерса нашего основного корабельного компаса, был достаточно эффективным, хотя его производительность была невысокой. Вахтенный на парусах мог одновременно качать им в большую емкость от плиты, которая поднималась и выливалась за борт по мере заполнения. У нас было приспособление, с помощью которого воду можно было напрямую откачивать в море через отверстие в планшире, но это отверстие пришлось заткнуть еще на ранней стадии путешествия, так как мы обнаружили, что через него во время качки в лодку попадает вода.
Пока вновь заступившая вахта дрожала от ветра и брызг, сменившиеся поспешно нащупывали промокшие насквозь спальные мешки и пытались воспользоваться теплом, оставшимся от предыдущих хозяев, но и это не всегда получалось во время пересменки. Булыжники, которые мы взяли на борт для балласта, нужно было постоянно перемещать с места на место для того, чтобы выкачивать воду и очищать насос, который забивался шерстью спальных мешков. Четыре меховых спальных мешка теряли шерсть из-за постоянной влажности и вскоре стали совершенно лысыми на вид. Перемещение булыжников было очень утомительной и болезненной работой. Мы знали каждый камень по виду и на ощупь, у меня до сих остались яркие воспоминания о всех их шероховатостях. Возможно они и представляли какой-то интерес в качестве геологических образцов для ученых и были незаменимы в качестве балласта, но вот в качестве тяжестей для перемещения в тесноте лодки они были просто ужасны. И не щадили наши бедные тела. Еще одной нашей проблемой, о которой стоит упомянуть, было раздражение на ногах от мокрой одежды, которая не менялась вот уже семь месяцев. Внутренние стороны бедер были стерты в кровь, а тюбик крема Hazeline из нашей аптечки не сильно помогал в облегчении боли, которая только усиливалась от воздействия соленой воды. Мы тогда думали, что вообще никогда не спали. Дело в том, что как только задремлешь, то тут же быстро пробуждаешься от какой-то новой боли или чего-то еще, требующего реакции. На мою долю в общем круговороте страданий выпали все обостряющиеся приступы радикулита. Я стал их обладателем еще на льдине несколько месяцев назад.
Наше питание, несмотря на шторма, было регулярным. Пристальное внимание к этому вопросу было крайне необходимо, так как условия плавания предъявляли повышенные требования к нашей жизнеспособности. Завтрак в 8 утра состоял из миски горячего хуша, сделанного из бовриловского санного сухпайка, двух сухарей и нескольких кусочков сахара. Обед был в час дня и включал бовриловский сухой паек, съедавшийся холодным, и миску горячего молока каждому. В 5 вечера чай и снова санный рацион. Затем ночью у нас был обязательный горячий напиток, обычно молоко. Еда была единственным ярким маяком в те холодные и грозные дни. Тепло и комфорт, которые давала телу пища и питье, вселяло в нас всех оптимизм. У нас было две банки Virol (сгущенного молока ?), которые держали про запас на всякий «пожарный случай», но, в связи с необходимостью в масляной лампе, которая дополнила бы наш запас свечей, мы опустошили одну из банок наиболее привлекательным для нас способом, и приладили к ней фитиль, сделанный из полоски брезента. Когда эту лампу наполнили маслом, то она давала определенное количество света, хотя и легко задувалась, но все равно была для нас ночью большим подспорьем. Мы были довольно хорошо обеспечены топливом, поскольку у нас было 6Ѕ галлонов масла.
На четвертый день сильный юго-западный шторм вынудил нас лечь в дрейф. Я намеревался идти под ветер, но море было настолько бурным, что Джеймс Кэрд был в опасности опрокидывания. Эта задержка была досадной, поскольку до этого мы делали по шестьдесят или семьдесят миль в день, хорошо продвигаясь с нашими ограниченными по площади парусами. Мы дрейфовали под взятым на два рифа гротом и небольшим кливером, и ждали, пока шторм не выдохнется. Днем мы увидели обломки какого-то несчастного судна, вероятно ставшего жертвой непогоды и сильных штормов к югу от мыса Горн. Погода не улучшалась, а на пятый день ураган свирепствовал так, что мы были вынуждены еще на два рифа взять грот и поставить вместо него кливер. Мы бросили плавучий якорь, чтобы удерживать бак Джеймс Кэрд по ветру. Этот якорь представлял собой треугольный брезентовый мешок с привязанным к его концам фалинем, который крепился на баке. Лодка была достаточно высокой, чтобы поймать ветер, и таким образом дрейфовала под ветер, а сопротивление якоря удерживало ее носом к волне. Таким манером нашей лодке удалось пройти более или менее приличную часть пути. Но всё равно даже так гребни волн часто обрушивались на нас и мы набирали много воды, которую требовалось собирать и откачивать. Глядя с траверза, мы видели туннелеобразные полости, образованные гребнями огромных волн, опрокидывавшихся на бушующую поверхность океана. Они появлялись тысячи раз и должны были поглотить Джеймс Кэрд, но шлюпка каким-то образом жила. Ледяное дыхание зародившегося над Антарктикой юго-западного шторма понизило температуру воздуха почти до нуля (-17°С). Замерзавшие брызги волн покрывали бак, борта и палубу лодки тяжелым ледяным одеялом. Такое скопление льда значительно снижало плавучесть лодки и в этом плане добавляло хлопот, хотя давало преимущество с другой точки зрения. Вода переставала капать и течь с брезента и брызги попадали исключительно с кормовой части лодки. Мы не могли позволить льду нарастать на лодке более некоторого уровня, поэтому приходилось ползать по палубе, счищая и скалывая лед всеми имевшимися у нас подходящими инструментами.
Когда утром на шестой день плавания рассвело, мы почувствовали, что Джеймс Кэрд потерял свою устойчивость. Он не поднимался к набегающим волнам. Масса льда, которая образовалась на нем за ночь, сделала свое дело, и он стал больше похож на бревно, нежели на лодку. Ситуация требовала немедленных действий. Первым делом мы отделили запасные весла, которые были закованы в лед и примерзли к бортам лодки, и выбросили их за борт. Мы оставили два весла для использования у берега. Следом за веслами за борт отправились два меховых спальных мешка, они были настолько промокшими, что весили, наверное, по 40 фунтов каждый, да и к тому же намертво смерзлись ночью. Внизу всегда были трое человек, и когда очередной вахтенный спускался вниз, то ему лучше было залезть в мокрый мешок, который только что освободил кто-то другой, чем лезть в свой замороженный спальник и оттаивать его теплом своего несчастного тела. Теперь у нас оставалось четыре мешка, три для использования по назначению и один на всякий случай, если кто-либо надолго выйдет из строя. Быстрое уменьшение веса принесло лодке некоторое облегчение, а энергичное откалывание и срубание льда облегчило ее еще больше. Мы должны были быть очень осторожны, чтобы не повредить ледорубом или ножом замерзший брезент палубы, но постепенно избавились от большей части льда. Джеймс Кэрд вновь поднялся на нескончаемых волнах, словно заново родился.
Около 11 часов утра лодка вдруг неожиданно нырнула во впадину. Фалинь отделился и плавучий якорь ушел. Это было очень серьезно. Джеймс Кэрд шел под ветер и у нас не было ни единого шанса восстановить якорь и веревку, которые были единственным средством удержать лодку баком к ветру без установки паруса. Теперь же было нужно поставить парус и держать его. Пока Джеймс Кэрд качало между сильных волн, мы долбили смерзшуюся парусину до тех пор, пока лед на ней не растрескался и мы не смогли ее расправить. Заледеневший такелаж также работал плохо, но после его очистки ото льда наш маленький корабль пошел по ветру и мы вздохнули более свободно. Нас сильно беспокоили обморожения, у всех были большие волдыри на пальцах и руках. У меня на всю жизнь остался шрам на левой руке от одного из этих волдырей, который сильно воспалился после того, как кожа лопнула и холод проник вглубь тканей.
Весь день мы шли сквозь шторм, терпя на пределе возможностей неудобства, причинявшие боль. Под серым угрожающим небом лодку несчетное число раз бросало в больших волнах. Мы не думали ни о чем, кроме как о насущных потребностях. Каждый всплеск моря был врагом, коварным и хитрым. Мы ели нашу скудную пищу, рассматривали обморожения и надеялись на улучшение погоды, которое мог принести день грядущий. Ночь наступила рано, и незадолго до рассвета мы с удовлетворением отметили изменение погоды к лучшему. Ветер стих, снежные шквалы стали менее частыми, море успокоилось. На рассвете седьмого дня ветра почти не было. Мы убрали риф и положили курс на Южную Джорджию. Выглянуло яркое солнце и Уорсли смог определить нашу долготу. Мы надеялись, что небо останется чистым до полудня и мы сможем определить широту. Прошло уже шесть дней без точного определения нашего положения и примерные вычисления, которые мы делали, естественно, были неточны. Тем утром лодка имела довольно странный вид. Все грелись на солнце. Мы развесили на грот мачте наши спальные мешки и раскидали по палубе носки и прочие вещи. Часть льда на Джеймсе Кэрд стаяла еще рано утром, когда шторм только начал утихать, и на палубе появились сухие места. Вокруг лодки фыркали морские свиньи, в нескольких футах от нас кружили капские голуби. Эти маленькие черно-белые птицы очень дружелюбны, чего не скажешь о больших странствующих альбатросах. Их серые тени на фоне волнующегося моря иногда стремглав проносились над нашими головами, оглушая воздух своими жалобными криками. Альбатросы, что черные, что сажевые (тристанские), смотрели на нас своими стеклянными блестящими глазами и, казалось, были совершенно безучастны к нашей борьбе посреди бушующего моря. Помимо капских голубей встречались случайные буревестники. А еще была неизвестная мне маленькая птичка, которая всегда пребывала в излишне суетливом, суматошном состоянии, совершенно не соответствующем обстановке. Она меня раздражала. У нее практически не было хвоста, и она двигалась так хаотично, будто в поисках своего недостающего органа. Я испытывал горячее желание самому найти ее хвост и покончить с этим ее бестолковым порханьем.
Целый день мы наслаждались теплом солнца. После всего происшедшего жизнь была не так уж плоха. Мы чувствовали, что находились на верном пути. Наше снаряжение подсыхало, мы смогли комфортно пообедать горячей пищей. Волнение хоть и было еще довольно сильным, но было не разрушительным, и лодка легко двигалась вперед. В полдень Уорсли встал на планширь и, вцепившись одной рукой за грот-мачту, определил положение солнца. Результат оказался более чем обнадеживающим. Мы прошли более 380 миль и находились на полпути к Южной Джорджии. Это звучало так, как будто полдела уже было сделано.
Во второй половине дня ветер посвежел до хорошего бриза и Джеймс Кэрд неплохо продвигался вперед. До тех пор, пока не вышло солнце, я не понимал, насколько в действительности была мала наша лодка. Под влиянием света и тепла в нашей памяти оживились воспоминания о более счастливых днях, о других путешествиях, когда у нас была крепкая палуба под ногами, сколь угодно много еды и уютные каюты. А сейчас мы вцепились в нашу потрепанную крохотную лодку, “одну, одну, совсем одну, одну в бескрайнем море”. Мы так низко были в воде, что каждая последующая волна отрезала нам вид границы неба. Мы являлись лишь крошечным пятнышком в огромном безбрежном океане, открытым для всех и немилосердным тоже для всех, грозном, даже когда казалось, что он сдается, и всегда беспощадным к слабости. На мгновенье осознание противостоящей нам силы почти вызвало оцепенение. Но затем надежда и уверенность вновь воскресли, когда наш корабль подняло волной и бросило с гребня в сверкающий всеми цветами радуги ливень брызг, словно к подножию водопада. Моя двустволка и несколько патронов к ней были погружены на борт лодки в качестве чрезвычайной меры на случай недостатка продовольствия, но мы были не склонны нарушать покой наших маленьких соседей капских голубей даже ради свежего мяса. Мы могли застрелить альбатроса, но странствующий король океана пробуждал в нас какое-то чувство вдохновения как у Старого морехода. Так что оружие оставалось среди припасов и спальных мешков в тесной каюте под текущей палубой, а птицы незаметно следовали за нами.
Восьмой, девятый и десятый дни плавания имели несколько особенностей, достойных особого упоминания. В течение этих дней дул сильный ветер и напряжение от плавания было нескончаемым, но мы потихоньку продвигались к нашей цели. Айсбергов на горизонте не было, море было свободно от ледовых полей. Каждый день приносил свои маленькие сложности, но также и компенсацию в виде еды и все возрастающей надежды. Мы чувствовали, что можем добиться успеха. Шансы против нас были велики, но мы пока побеждали. Мы все так же сильно страдали от холода, и хотя температура воздуха повышалась, наши жизненные силы уменьшались вследствие ограничения в пище, внешних воздействий, а также необходимости постоянно находиться в скованном состоянии и днем и ночью. Чтобы продержаться до рассвета теперь было необходимо готовить горячее молоко в течение всей ночи. Это означало необходимость постоянного ночного освещения и увеличение расхода нашего небольшого запаса спичек. Существовало правило, согласно которому примус должен был быть зажжен с одной спички. У нас не было лампы для компаса и первые дни путешествия, когда рулевой хотел посмотреть ночью курс, мы пользовались спичками, но позже, в связи с необходимостью жесткой экономии, практика использования спичек ночью была прекращена. У нас была всего одна герметичная банка спичек. Я положил в карман, рассчитывая на солнечные дни, линзы от одного из телескопов, но они так и не пригодились. Солнце редко баловало нас. Стекло компаса мы сломали в одну из ночей, но смогли починить его с помощью пластыря из аптечки. Одним из воспоминаний, что приходят ко мне о тех днях, является пение Крина у румпеля. Он пел всегда, когда сидел на руле, и никто никогда так и не догадался, что же это была за песня. Она была лишена мелодии и более походила на монотонное пение буддистскими монахами своих молитв, но почему-то было весело. В моменты вдохновения Крин пытался исполнить “The Wearing of the Green.”
На десятую ночь после вахты на румпеле Уорсли не смог разогнуться. Его тело свело судорогой, и нам пришлось втащить его под палубу и делать массаж, прежде чем он смог выпрямиться и залезть в спальный мешок. На одиннадцатый день [5 мая] начался сильный северо-западный шторм, который в конце дня сменился юго-западным. Небо затянуло тучами, а редкие снежные шквалы добавлялись к неудобству, доставляемому сильнейшим перекрестным волнением (cross-sea - эффект, когда волны идут в одну сторону, а ветер дует в противоположную), пожалуй худшим из тех, как я думал, что мы пережили. В полночь я был на румпеле, когда вдруг заметил полоску чистого неба между югом и юго-западом. Я сказал остальным, что небо очищается, а затем, мгновение спустя, понял, что то, что я видел, было не просветом в облаках, а белым гребнем огромной волны. За двадцать шесть лет плавания по океанам я никогда не сталкивался с такими гигантскими волнами. Это было могучее поднятие океана, вещь довольно обособленная от больших белоголовых волн, которые были нашими неустанными врагами много дней. Я закричал: “Ради всего Святого, держитесь! Боже!” Потом наступил момент неизвестности, который, казалось, тянулся часы. Нас окружила белая нахлынувшая пена. Мы почувствовали, что нашу шлюпку подняло и бросило вперед, словно пробку в бушующий прибой. Мы находились в кипящем хаосе воды, но почему-то, несмотря на это, лодка жила, наполовину полная воды, со смертельной осадкой, содрогаясь под малейшими порывами ветра. Мы откачивали воду с энергией людей, сражающихся за жизнь, вычерпывая воду во все стороны всем, что только попадалось под руки, и через десять минут неопределенности почувствовали, что лодка снова живет. Она вновь плыла и перестала пьяно крениться, словно оглушенная нападением моря. Мы искренне надеялись, что больше никогда не столкнемся с такой волной.
Условия в лодке ужасные и так стали еще хуже. Все наше снаряжение было мокрым насквозь. Плита плавала на дне лодки, а остатки последнего хуша, казалось, разметало повсюду. Еще до 3 часов ночи, когда мы все были переохлаждены почти до абсолютного предела, нам удалось разжечь плиту и приготовить горячие напитки. Плотник страдал особенно, но показывал твердость и дух. Винсент еще на прошлой неделе перестал быть активным членом экипажа, и я не могу точно сказать, что стало причиной этого. Физически он был одним из самых сильных людей в лодке. Он был молод, служил на траулерах в Северном море и, по идее, должен был способен выносить тяготы и лишения лучше, чем Маккарти, который был не настолько силен, но всегда счастлив.
На следующий день [6 Мая] погода улучшилась, и мы увидели проблески солнца. Наблюдения Уорсли показали, что мы находились не более чем в ста милях от северо-западной оконечности Южной Джорджии. Еще два дня с попутным ветром и мы бы увидели вожделенную землю. Я очень надеялся, что задержек не будет, так как наши запасы воды были очень малы. Горячий напиток ночью был крайне необходим, но я решил, что ежедневный рацион воды теперь должен быть сокращен до половины пинты на человека. Куски льда, которые мы взяли с собой, давно закончились. Мы зависели от воды, которую взяли с острова Элефант, и наша жажда усиливалась из-за того, что теперь приходилось пить солоноватую воду из бочки, поврежденной в полосе прибоя во время погрузки. Тогда в нее попала морская вода. Жажда завладела нами. Я не мог позволить увеличить потребление воды, так как неблагоприятным ветром нас могло отнести от острова и продлить наше путешествие еще на много дней. Недостаток воды является всегда самым тяжелым лишением, на которое только могут быть обречены люди, и мы знали из опыта нашего предыдущего путешествия, что соленая вода на одежде и соленые брызги, хлещущие по лицам, невероятно быстро усиливают жажду до нестерпимой боли. Мне приходилось быть очень твердым, отказывая в разрешении каждому в завтрашней норме, которую иногда меня умоляли выдать. Мы тупо делали необходимую работу и надеялись на землю. Я изменил курс к востоку, чтобы быть уверенным, что мы не пройдем мимо острова, к которому будет невозможно вернуться, если мы проскочим его северную оконечность. Курс был проложен на клочке карты с описанием тридцати мильной береговой линии. Этот день и день следующий мы провели словно в одном сплошном кошмарном сне. Рты пересохли, языки распухли. Ветер был все еще силен и приличное волнение вынуждало идти с осторожностью, но любая мысль об опасности со стороны волн хоронилась ощущением неистовой жажды. Единственными яркими моментами были те, когда каждый получал одну кружку горячего молока за долгие мучительные часы вахты. Все было плохо для нас в те дни, но постепенно приближалась развязка. Утро 8 мая выдалось тусклым и штормовым, с порывами северо-западного ветра. Мы обшаривали глазами водную гладь в поисках признаков земли и, хотя видели не более того, с чем встречались наши глаза в течение многих предыдущих дней, мы радовались ощущению, что цель близка. В десять часов утра мы прошли мимо небольшого пятна водорослей, хорошего признака приближающейся земли. Час спустя мы увидели двух бакланов, сидящих на большом скоплении водорослей, и поняли, что были в пределах десяти - пятнадцати миль от берега. Эти птицы словно индикатор близости земли, словно маяк, они никогда не улетают далеко в море. Мы пристально смотрели вперед со все возрастающим остервенением и в 12.30 сквозь разрыв в облаках Маккарти увидел проблеск черных скал Южной Джорджии, ровно через четырнадцать дней после нашего отплытия с острова Элефант. Это был радостный момент. Нас - слабых, обмороженных, мучимых жаждой ослепило счастье. Дело было почти сделано.
Мы направились к берегу, высматривая место высадки, и даже видели зеленую кочковатую траву на карнизах разбитых прибоем скал. Впереди нас и к югу буруны говорили о наличие рифов вдоль побережья. Здесь и там грозные скалы спускались к поверхности моря и о них разбивались огромные волны, с неистовством завихряясь и взлетая на тридцать - сорок футов в воздух. Наша потребность в воде и отдыхе была почти отчаянной, но попытаться совершить высадку в это время было равносильно самоубийству. Приближалась ночь, а признаки погоды были неблагоприятными. Но ничего не оставалось, кроме как дожидаться утра, и мы остались на правом галсе невдалеке от берега, покачиваясь в высоком западном волнении. Медленно тянулось время в ожидании рассвета, который должен был возвестить, как мы горячо надеялись, о заключительном этапе нашего путешествия. Наша жажда была мучительной, мы едва могли прикоснуться к нашим продуктам, холод, казалось, проникал прямо сквозь наши ослабленные тела. Но в 5 часов утра ветер сменился на северо-западный и быстро усилился до сильнейшего урагана, с равным по силе которому никто из нас никогда не сталкивался. Началось сильнейшее перекрестное волнение, ветер просто надрывался, отрывая вершины волн и превратив морской пейзаж в сплошной туман из летящих брызг. Вниз в ложбины, вверх на гребни, напрягаясь до кончиков швов, храбро, но с большим трудом сражалась с ураганом наша маленькая лодка. Мы знали, что ветер и море отнесут нас к берегу, но ничего не могли поделать. Рассвет открыл нашему взору ревущий штормовой океан, утро прошло вне видимости земли, но в час дня сквозь разрыв в летящей пелене мы увидели проблески огромных скал острова и поняли, что наше положение стало отчаянным. Мы находились у смертоносного подветренного берега и могли оценить свои шансы подойти к невидимым скалам по неистовому реву прибоя, разбиваемому об отвесные стены скал. Я распорядился поставить на два рифа грот в надежде, что мы сможем вывернуть в сторону ветра от берега, а это лишь увеличивало напряжение на лодку. Джеймс Кэрд сотрясался, отовсюду проникала вода. Находясь в смертельной опасности, мы забыли о жажде, откачивая без остановки воду и, время от времени, корректируя дифферент, но случайные проблески показывали, что берег становился все ближе. Я знал, что остров Анненкова лежал к югу от нас, но наша маленькая и неточная карта показывала наличие рифов в проливе между островом и материком, и я не осмеливался идти туда, хотя в самом крайнем случае мы могли бы попытаться лечь под прикрытие его подветренной стороны. День прошел у края берега под непрерывный грохот прибоя. Вечер застал нас на некотором удалении от острова Анненкова и в сумерках мы смутно видели его нависающие над нами заснеженные горы. Шансы выжить этой ночью в бушующем море, бросающим нас на подветренный берег, были ничтожными. Я думаю, что большинство из нас тогда почувствовали, что конец очень близок. Только после 6 часов вечера в темноте, когда лодка была уже в бурлящей, отбрасываемой от скалистого побережья прибрежной воде, когда ситуация выглядела хуже всего, она вдруг изменилась к лучшему. Я часто удивляюсь, насколько тонка грань, отделяющая удачу от беды, насколько неожиданны повороты, ведущие от очевидной катастрофы к сравнительной безопасности. Ветер вдруг неожиданно стих и мы вновь смогли идти вдоль берега. Почти сразу, как только буря стихла, штифт, крепивший грот мачту к банке выпал. Это, несомненно, должно было произойти во время урагана, и если бы так случилось, уже ничто не смогло бы нас спасти, мачту срезало бы как морковку. Наш бакштаг при этом опрокинулся и когда покрылся льдом, то не слишком прочно крепился. Мы были действительно благодарны за милость, которая удержала этот штифт на своем месте в течение всего урагана.
Мы вновь отошли от берега, уставшие почти до точки апатии. Наша вода уже давно закончилась. Последней было около пинты отвратительной жидкости, которую мы отфильтровали через кусок марли из аптечки. Муки жажды напали на нас с удвоенной силой, и я чувствовал, что мы должны сделать высадку на следующий день, невзирая на любые опасности. Тянулась ночь. Мы очень устали. Мы жаждали наступления дня. 10 мая, когда, наконец, рассвело, ветра практически не было, но началось сильное перекрестное волнение. Мы медленно продвигались к берегу. Около 8 часов утра ветер вновь стал северо-западным и угрожал еще одним ударом стихии. Тем временем мы заметили большую бухту, которая, по моему мнению, должно быть была заливом Кинг Хаакон Бэй и я решил, что мы должны высадиться в ней. Мы направили лодку в сторону залива и шли, пока не посвежел ветер. Вскоре мы прошли мимо едва видимых рифов по обе стороны от нас. Величественные ледники спускались повсюду к морю и делали высадку невозможной. Море разбивалось о прибрежные рифы и грохотало напротив берега. Около полудня мы увидели линию зубчатых, словно почерневшие зубы, скал, которые, казалось, преграждали вход в залив. Внутри него была сравнительно спокойная вода, которая простиралась на восемь или девять миль до изголовья. Вскоре показался вход в залив и мы направились в него. Но судьба распорядилась иначе. Ветер поменялся и задул с востока прямо из залива. Мы видели дальнейший путь, но не могли даже приблизиться к нему. Весь день мы самоотверженно бросались вперед и вперед, пять раз пробуя вылавировать сквозь сильный встречный ветер. Лишь последний галс позволил нам пройти сквозь риф и мы, наконец, оказались в широком устье залива. Приближались сумерки. В узком разрыве скал на южной стороне залива показалась небольшая бухта с каменистым пляжем и мы направились к ней. Я стоял на носу, направляя рулевого в проходе сквозь скопления водорослей и между скал. Вход в бухточку был настолько узким, что мы были вынуждены взяться за весла, поскольку волны проникали сквозь разрыв, но через минуту или две мы были внутри, и в сгущающихся сумерках Джеймс Кэрд, проскользив на волне, мягко коснулся берега. Я спрыгнул на землю с коротким фалинем и держал его, когда лодку потащило обратной волной. Когда Джеймс Кэрд вновь волной толкнуло вперед, на берег спрыгнули еще трое человек и держали фалинь, пока я полез выше с другой веревкой. Скольжение по мокрым камням на двадцать футов вниз чуть не завершили мой рассказ как раз в тот момент, когда мы достигли безопасности. Зубчатый кусок скалы задержал мое падение и я отделался лишь очень сильным ушибом. Тем не менее, я быстро закрепил веревку и через несколько минут мы все невредимые находились на пляже, лодка плавала в прибое недалеко от берега. Мы услышали булькающий звук, который был самой сладкой музыкой для наших ушей и, оглядевшись, обнаружили почти прямо под ногами ручей с пресной водой. Мгновенье спустя мы стояли на коленях, поглощая большими глотками чистую ледяную воду, которая влила в нас новую жизнь. Это мгновенье было волшебным. Читать далее...