Соломон Понтяга в двух лицах
Про братьев Вайнеров и двух актеров.
Вайнеров я не то чтобы сильно любила, но - было дело, было - почитывала. И вот что мне у них нравилось, так это второстепенные персонажи. Имя им - легион, а из книг они попадали в кино. По "Месту встречи" помните, да? Манька Облигация, Копченый и иже с ними.
Вот и в "Лекарстве против страха" среди прочих есть такой персонаж Соломон Понтяга. По этой книге в свое время сняли аж два фильма - кинофильм "Лекарство против страха" в 1979 году на Свердловской киностудии и телефильм "Вход в лабиринт" в 1989 году на киностудии имени Горького. Первый фильм я, к слову, не сильно люблю, по мне - картонный.
И так вышло, что крохотную роль Соломона Понтяги сыграли два артиста из одного и того же театра. Я имела счастье обоих видеть на сцене. Один, по-моему, хоть и снимался в кино, в целом кинематографом был недооценен, второй - всем известен. Давно хотела эти два эпизода рядышком положить вместе с вайнеровским отрывком. По мне, забавно сравнить. Например, в первом фильме основательно выхолостили текст. И рисунок четырех-пятиминутной роли совершенно разный.
Собственно Вайнеры:
- А что такое? Меня просит прийти работник обэхээс, так почему мне не явиться к нему сразу же? - сказал потерпевший. - Особенно если он присылает за мной капитана милиции, хоть и переодетого в штатское? Я вас спрашиваю - а что такое? Разве я должен был ему сопротивляться? Но я никогда с милицией не сопротивлялся. Подумаешь, вызывают - а что такое? - спросят, поговорят и отпустят…
Это он не меня спрашивал скороговоркой - «ашотакоэ? », а вслух проверял себя: где и какую он допустил ошибку, когда, в чем и каким образом следовало ему догадаться, что это аферист, а не капитан милиции, представитель мрачной организации, «с которой он никогда не сопротивлялся» и которая, при всей ее несимпатичности, никогда не причиняла ему такого душераздирающего ущерба - около пяти тысяч рублей.
Звали его странным именем Соломон Иванович Понтяга, родился он пятьдесят восемь лет назад в славном городе Одессе, получил пять боевых медалей за войну, все последние - довольно долгие - годы работал в торговой сети, серьезных неприятностей от наших органов не имел, пока сегодня утром не явился к нему на ярмарку в Лужники, где он заведовал галантерейным павильоном, капитан милиции…
- Ну да, книжечку он мне красную показал: идите, мол, сюда, есть о чем пошептаться. Ашотакоэ? Пожалуйста, можно и поговорить, если что‑то важное интересует наши органы внутренних дел. Мне бояться милиции нечего, я значок «Отличник торговли» имею, за двенадцать лет, что я подошел к этому делу, бог несчастья отвел. Ну вот, зашли мы с ним в кабинету, и он меня спрашивает: «Вы - Понтяга? » Раз это я - так я ему прямо‑таки и сказал: «Я - Понтяга: меня здесь каждая собака знает… » А он мне сразу: «Распишитесь на повестке, запирайте кабинету, и поехали… »
Я представил себе его «кабинету» - крошечный закуток в железно‑тряпочной коробке ярмарочного павильона, наглого разгонщика и худенького печального Понтягу - у него были розовые глазки и воспаленный, шмыгающий нос, будто мучил его никогда не проходящий насморк.
- Вы хорошо рассмотрели предъявленное им удостоверение?
- Ашотакоэ? Там же было написано, что он капитан милиции.
- А фамилию вы не помните?
- Я вам честно скажу - не обратил внимания, потому что когда приходят из органов к торгующему человеку, даже если он такой честный, как я, то как‑то невольно начинает немного жбурить в животе. Казалось бы - ашотакоэ? - ну, пришел к тебе человек по делу, а все‑таки как‑то неприятно. Все эти вопросы, подозрения…
Внимательно рассмотрел я повестку - обычный листок бумаги, на котором было напечатано малым, «портативным» шрифтом: «Повестка. Гр‑ну Понтяге С. И. предлагается незамедлительно явиться для дачи показаний в Серпуховский ГОМ к следователю капитану Севастьянову».
Да, мил человек Понтяга, друг Соломон Иваныч, тебе бы не расписываться на этой цидулке кривой, испуганной подписью, чувствуя, как «жбурит в животе», а самое бы время спросить про этот дерзкий клочок бумаги: «Ашотакоэ? » Но не спросил, а послушно запер «кабинету» и отправился с липовым капитаном, зарвавшимся проходимцем, в город Серпухов…
- Вы попросили у него разрешения позвонить к себе домой, или он вам сам предложил?
Понтяга замигал грустно своими розовыми веками с редкими слабыми ресничками:
- Он предложил, в том смысле, что я сам попросил…
- Нельзя ли поточнее?
- Я спросил его: «Ашотакоэ? Что там у них стряслось? » Так он мне сказал, что для моих нервов лучше будет, если я все на месте узнаю. Тогда я захотел узнать, когда меня отпустят, чтобы дома не волновались. У моей жены слабое здоровье, всякие там нервы‑шмервы, сердце‑шмерце…
В коридоре перед кабинетом я видел жену Понтяги: ростом она была, пожалуй, не больше меня, но в плечах, прямо скажем, гораздо шире - симпатичная женщина, похожая на хоккейного вратаря.
- Ну и что он сказал, когда вас отпустят?
Понтяга съежился от этого воспоминания:
- Он засмеялся и сказал, что, наверное, лет через семь отпустят…
Если по совести говорить, то свою голову под заклад профессиональной чистоты Понтяги я бы не дал. Но в этот момент меня затопила волна удушливой ярости против оголтелого мерзавца, который, чуть не убив моего товарища, украл у него документ, выданный для охраны Закона, и, превратив его в мандат беззакония, ходит с ним по миру и от моего имени, от имени моих товарищей, от всей нашей корпорации, спаянной пожизненным обязательством личной честности, грабит и мордует людей, напуская на них мрачных демонов страха.
- Шутник он, - сказал я Понтяге. - Ничего, скоро дошутится.
- Ашотакоэ - вы его поймаете? - усмехнулся Понтяга, и вдруг эта усмешка как‑то незаметно растянулась в мучительную гримасу боли, стыда и ненависти, из‑под розовых век его выкатились две бесцветные, мутные слезинки, которые жгли ему кожу, как капли расплавленного стекла, и он еле слышно сказал голосом, желто‑серым от горечи: - Дай бог, чтобы он то чувствовал, когда вы его возьмете, что мне пришлось передумать, пока мы туда доехали…
Я встал из‑за стола и отошел к окну, чтобы дать ему справиться с волнением. Он сопел за моей спиной, шмыгал носом, откашливался. Потом спросил:
- У вас здесь можно курить?
- Да пожалуйста, сколько угодно.
Понтяга достал пачку, долго чиркал спичкой по коробку, у него тряслись пальцы, и тонкие соломенные щепочки ломались в руках одна за другой. Я взял со стола коробок, чиркнул и дал ему прикурить, бегучее белое пламя жадно облизало сигарету, он глубоко затянулся, так, что запали ноздри на красноватом насморочном носу. Сигареты он положил на стол, и я вспомнил, что Лыжин тоже курил «Приму».
- Вам дым не влияет? - вежливо осведомился Понтяга, отгоняя рукой синее облачко.
- Нет. Мы остановились на вашем звонке домой.
- Да, на звонке домой. Я стал просить его, чтобы он разрешил позвонить мне домой. Он сначала не соглашался, но я его просил, просил, ой как я просил этого бандита, дай бог, чтобы его скорее вынесли на простынях. - Понтяга лихорадочно затягивался, его сухонькое, невзрачное лицо, как волшебный фонарь, вновь осветилось жаром уже миновавших переживаний. - И он мне‑таки сказал потом - ашотакоэ? - «Можете позвонить, но ничего не говорите, что вас задержали, когда понадобится - жене сообщат». И я позвонил…
- Что вы сказали супруге?
- Что я сказал? Я сказал: «Женя, несчастье! Только не беспокойся, я в обэхээс, сам не знаю за что! Иди к людям, Женя!.. » Тут он нажал на рычаг и разъединил мне разговор!..
- Так, понятно. Что дальше было?
- Мы вышли, на улице стоял «Москвич», мы сели оба назад и поехали. В Серпухове мы вышли из машины, и он сказал шоферу: не уезжай, подожди, я скоро буду. Он ввел меня в горотдел, посадил в коридоре и сказал, чтобы я сидел на месте, когда понадоблюсь, меня вызовут. И ушел. Я и сидел. Жаль, что он не подложил под меня корзину с яйцами - ашотакоэ? - может, толк бы вышел…
Когда мошенник вез Понтягу в Серпухов, к нему на квартиру явились еще два афериста и заявили его жене, что он арестован, произвели обыск и изъяли денег, ценностей и вещей на сумму около пяти тысяч рублей. Жене и в голову не пришло усомниться в чем‑либо, коль скоро за полчаса до этого позвонил сам Понтяга и сказал, что случилось несчастье и он в ОБХСС.
- Пропади они пропадом, эти деньги, - устало повторял Понтяга, размазывая в пепельнице окурок. - Мне пять часов сидения там дороже стоили…
Пять часов просидел он на стуле в коридоре горотдела, пока кто‑то не обратил на него внимания и не спросил, кого он дожидается. Никакого капитана Севастьянова в горотделе не было, а Понтяга долго доказывал, что именно к нему он вызван для дачи показаний и по его указанию задержан. Понтягу привели в дежурную часть, где он изложил всю историю с самого начала, и там, мгновенно смекнув что к чему, связались с Петровкой и позвонили домой к Понтяге…
Очень меня заинтересовала фамилия Севастьянов, и мне не верилось, что это случайное созвучие с фамилией нашего инспектора из УБХСС Савостьянова.
Я сказал Понтяге:
- Вот повезло этому мифическому Севастьянову - вы его и не видели, а фамилию запомнили. А мошенник удостоверение показал даже, а его вы запамятовали…
- Так Севастьянов мне фамилия хорошо знакомая, - живо отозвался Понтяга. - Меня обэхээсовец с такой фамилией два года назад допрашивал.
- А по какому поводу он вас допрашивал?
- Этот Севастьянов вел дело промкомбината общества «Рыболов‑спортсмен».
Да, значит, я не ошибся: он действительно имел в виду Савостьянова, но в повестке было написано - Севастьянов.
- А почему он вас допрашивал по делу «Рыболова»?
- Ашотакоэ? Через наш павильон реализовывали фурнитуру, которую делали на промкомбинате.
- И что, были у него к вам претензии?
- Боже спаси! Документальная ревизия и три допроса - много волнений и никаких претензий. Я себе не враг - брать левак у этих «Рыболовов», которые вконец уже зарвались.
Безусловно, надо потолковать обо всех этих делах с Савостьяновым - он знает их лучше всех и у него могут появиться наиболее реальные соображения.
- Соломон Иванович, напишите мне, пожалуйста, подробное заявление, как это происходило…
Писал он довольно долго, а я стоял у окна и смотрел, как начавшийся маленький дождик растушевывает вокруг фонарей сиреневые дымные пятна, похожие на воздушные шары, случайно зацепившиеся за кончики столбов.
Понтяга пыхтел, горестно вздыхал, бесперечь шмыгал носом и время от времени советовался сам с собой: «Ашотакоэ? Таки я не мог этого знать… Ай‑я‑яй! »
Я спросил его:
- Скажите, какая у вас зарплата?
Он быстро поднял голову:
- Вы хотите знать, откуда у меня есть на пять тысяч ценностей? - Но тут же поправился: - Откуда у меня было на пять тысяч, потому что у меня сейчас не ценности, а хрен в сумке…
- Нет, я не спрашивал, откуда у вас на пять тысяч ценностей. Я спросил, какая у вас зарплата.
- Сто тридцать рублей у меня зарплата и еще прогрессивка. Но у меня есть два сына, дочь, две снохи, зять - и все работают и на кусок хлеба с маслом имеют…
Я читал его путаное объяснение с огромным количеством ошибок, повторов, бестолковых пояснений, вынесенных в низ страницы, и нелепых предположений, заключенных в скобки, и думал о том, как хорошо, что «Экклезиаст» взялся написать совсем другой Соломон.
Вайнеров я не то чтобы сильно любила, но - было дело, было - почитывала. И вот что мне у них нравилось, так это второстепенные персонажи. Имя им - легион, а из книг они попадали в кино. По "Месту встречи" помните, да? Манька Облигация, Копченый и иже с ними.
Вот и в "Лекарстве против страха" среди прочих есть такой персонаж Соломон Понтяга. По этой книге в свое время сняли аж два фильма - кинофильм "Лекарство против страха" в 1979 году на Свердловской киностудии и телефильм "Вход в лабиринт" в 1989 году на киностудии имени Горького. Первый фильм я, к слову, не сильно люблю, по мне - картонный.
И так вышло, что крохотную роль Соломона Понтяги сыграли два артиста из одного и того же театра. Я имела счастье обоих видеть на сцене. Один, по-моему, хоть и снимался в кино, в целом кинематографом был недооценен, второй - всем известен. Давно хотела эти два эпизода рядышком положить вместе с вайнеровским отрывком. По мне, забавно сравнить. Например, в первом фильме основательно выхолостили текст. И рисунок четырех-пятиминутной роли совершенно разный.
Click to viewСобственно Вайнеры:
- А что такое? Меня просит прийти работник обэхээс, так почему мне не явиться к нему сразу же? - сказал потерпевший. - Особенно если он присылает за мной капитана милиции, хоть и переодетого в штатское? Я вас спрашиваю - а что такое? Разве я должен был ему сопротивляться? Но я никогда с милицией не сопротивлялся. Подумаешь, вызывают - а что такое? - спросят, поговорят и отпустят…
Это он не меня спрашивал скороговоркой - «ашотакоэ? », а вслух проверял себя: где и какую он допустил ошибку, когда, в чем и каким образом следовало ему догадаться, что это аферист, а не капитан милиции, представитель мрачной организации, «с которой он никогда не сопротивлялся» и которая, при всей ее несимпатичности, никогда не причиняла ему такого душераздирающего ущерба - около пяти тысяч рублей.
Звали его странным именем Соломон Иванович Понтяга, родился он пятьдесят восемь лет назад в славном городе Одессе, получил пять боевых медалей за войну, все последние - довольно долгие - годы работал в торговой сети, серьезных неприятностей от наших органов не имел, пока сегодня утром не явился к нему на ярмарку в Лужники, где он заведовал галантерейным павильоном, капитан милиции…
- Ну да, книжечку он мне красную показал: идите, мол, сюда, есть о чем пошептаться. Ашотакоэ? Пожалуйста, можно и поговорить, если что‑то важное интересует наши органы внутренних дел. Мне бояться милиции нечего, я значок «Отличник торговли» имею, за двенадцать лет, что я подошел к этому делу, бог несчастья отвел. Ну вот, зашли мы с ним в кабинету, и он меня спрашивает: «Вы - Понтяга? » Раз это я - так я ему прямо‑таки и сказал: «Я - Понтяга: меня здесь каждая собака знает… » А он мне сразу: «Распишитесь на повестке, запирайте кабинету, и поехали… »
Я представил себе его «кабинету» - крошечный закуток в железно‑тряпочной коробке ярмарочного павильона, наглого разгонщика и худенького печального Понтягу - у него были розовые глазки и воспаленный, шмыгающий нос, будто мучил его никогда не проходящий насморк.
- Вы хорошо рассмотрели предъявленное им удостоверение?
- Ашотакоэ? Там же было написано, что он капитан милиции.
- А фамилию вы не помните?
- Я вам честно скажу - не обратил внимания, потому что когда приходят из органов к торгующему человеку, даже если он такой честный, как я, то как‑то невольно начинает немного жбурить в животе. Казалось бы - ашотакоэ? - ну, пришел к тебе человек по делу, а все‑таки как‑то неприятно. Все эти вопросы, подозрения…
Внимательно рассмотрел я повестку - обычный листок бумаги, на котором было напечатано малым, «портативным» шрифтом: «Повестка. Гр‑ну Понтяге С. И. предлагается незамедлительно явиться для дачи показаний в Серпуховский ГОМ к следователю капитану Севастьянову».
Да, мил человек Понтяга, друг Соломон Иваныч, тебе бы не расписываться на этой цидулке кривой, испуганной подписью, чувствуя, как «жбурит в животе», а самое бы время спросить про этот дерзкий клочок бумаги: «Ашотакоэ? » Но не спросил, а послушно запер «кабинету» и отправился с липовым капитаном, зарвавшимся проходимцем, в город Серпухов…
- Вы попросили у него разрешения позвонить к себе домой, или он вам сам предложил?
Понтяга замигал грустно своими розовыми веками с редкими слабыми ресничками:
- Он предложил, в том смысле, что я сам попросил…
- Нельзя ли поточнее?
- Я спросил его: «Ашотакоэ? Что там у них стряслось? » Так он мне сказал, что для моих нервов лучше будет, если я все на месте узнаю. Тогда я захотел узнать, когда меня отпустят, чтобы дома не волновались. У моей жены слабое здоровье, всякие там нервы‑шмервы, сердце‑шмерце…
В коридоре перед кабинетом я видел жену Понтяги: ростом она была, пожалуй, не больше меня, но в плечах, прямо скажем, гораздо шире - симпатичная женщина, похожая на хоккейного вратаря.
- Ну и что он сказал, когда вас отпустят?
Понтяга съежился от этого воспоминания:
- Он засмеялся и сказал, что, наверное, лет через семь отпустят…
Если по совести говорить, то свою голову под заклад профессиональной чистоты Понтяги я бы не дал. Но в этот момент меня затопила волна удушливой ярости против оголтелого мерзавца, который, чуть не убив моего товарища, украл у него документ, выданный для охраны Закона, и, превратив его в мандат беззакония, ходит с ним по миру и от моего имени, от имени моих товарищей, от всей нашей корпорации, спаянной пожизненным обязательством личной честности, грабит и мордует людей, напуская на них мрачных демонов страха.
- Шутник он, - сказал я Понтяге. - Ничего, скоро дошутится.
- Ашотакоэ - вы его поймаете? - усмехнулся Понтяга, и вдруг эта усмешка как‑то незаметно растянулась в мучительную гримасу боли, стыда и ненависти, из‑под розовых век его выкатились две бесцветные, мутные слезинки, которые жгли ему кожу, как капли расплавленного стекла, и он еле слышно сказал голосом, желто‑серым от горечи: - Дай бог, чтобы он то чувствовал, когда вы его возьмете, что мне пришлось передумать, пока мы туда доехали…
Я встал из‑за стола и отошел к окну, чтобы дать ему справиться с волнением. Он сопел за моей спиной, шмыгал носом, откашливался. Потом спросил:
- У вас здесь можно курить?
- Да пожалуйста, сколько угодно.
Понтяга достал пачку, долго чиркал спичкой по коробку, у него тряслись пальцы, и тонкие соломенные щепочки ломались в руках одна за другой. Я взял со стола коробок, чиркнул и дал ему прикурить, бегучее белое пламя жадно облизало сигарету, он глубоко затянулся, так, что запали ноздри на красноватом насморочном носу. Сигареты он положил на стол, и я вспомнил, что Лыжин тоже курил «Приму».
- Вам дым не влияет? - вежливо осведомился Понтяга, отгоняя рукой синее облачко.
- Нет. Мы остановились на вашем звонке домой.
- Да, на звонке домой. Я стал просить его, чтобы он разрешил позвонить мне домой. Он сначала не соглашался, но я его просил, просил, ой как я просил этого бандита, дай бог, чтобы его скорее вынесли на простынях. - Понтяга лихорадочно затягивался, его сухонькое, невзрачное лицо, как волшебный фонарь, вновь осветилось жаром уже миновавших переживаний. - И он мне‑таки сказал потом - ашотакоэ? - «Можете позвонить, но ничего не говорите, что вас задержали, когда понадобится - жене сообщат». И я позвонил…
- Что вы сказали супруге?
- Что я сказал? Я сказал: «Женя, несчастье! Только не беспокойся, я в обэхээс, сам не знаю за что! Иди к людям, Женя!.. » Тут он нажал на рычаг и разъединил мне разговор!..
- Так, понятно. Что дальше было?
- Мы вышли, на улице стоял «Москвич», мы сели оба назад и поехали. В Серпухове мы вышли из машины, и он сказал шоферу: не уезжай, подожди, я скоро буду. Он ввел меня в горотдел, посадил в коридоре и сказал, чтобы я сидел на месте, когда понадоблюсь, меня вызовут. И ушел. Я и сидел. Жаль, что он не подложил под меня корзину с яйцами - ашотакоэ? - может, толк бы вышел…
Когда мошенник вез Понтягу в Серпухов, к нему на квартиру явились еще два афериста и заявили его жене, что он арестован, произвели обыск и изъяли денег, ценностей и вещей на сумму около пяти тысяч рублей. Жене и в голову не пришло усомниться в чем‑либо, коль скоро за полчаса до этого позвонил сам Понтяга и сказал, что случилось несчастье и он в ОБХСС.
- Пропади они пропадом, эти деньги, - устало повторял Понтяга, размазывая в пепельнице окурок. - Мне пять часов сидения там дороже стоили…
Пять часов просидел он на стуле в коридоре горотдела, пока кто‑то не обратил на него внимания и не спросил, кого он дожидается. Никакого капитана Севастьянова в горотделе не было, а Понтяга долго доказывал, что именно к нему он вызван для дачи показаний и по его указанию задержан. Понтягу привели в дежурную часть, где он изложил всю историю с самого начала, и там, мгновенно смекнув что к чему, связались с Петровкой и позвонили домой к Понтяге…
Очень меня заинтересовала фамилия Севастьянов, и мне не верилось, что это случайное созвучие с фамилией нашего инспектора из УБХСС Савостьянова.
Я сказал Понтяге:
- Вот повезло этому мифическому Севастьянову - вы его и не видели, а фамилию запомнили. А мошенник удостоверение показал даже, а его вы запамятовали…
- Так Севастьянов мне фамилия хорошо знакомая, - живо отозвался Понтяга. - Меня обэхээсовец с такой фамилией два года назад допрашивал.
- А по какому поводу он вас допрашивал?
- Этот Севастьянов вел дело промкомбината общества «Рыболов‑спортсмен».
Да, значит, я не ошибся: он действительно имел в виду Савостьянова, но в повестке было написано - Севастьянов.
- А почему он вас допрашивал по делу «Рыболова»?
- Ашотакоэ? Через наш павильон реализовывали фурнитуру, которую делали на промкомбинате.
- И что, были у него к вам претензии?
- Боже спаси! Документальная ревизия и три допроса - много волнений и никаких претензий. Я себе не враг - брать левак у этих «Рыболовов», которые вконец уже зарвались.
Безусловно, надо потолковать обо всех этих делах с Савостьяновым - он знает их лучше всех и у него могут появиться наиболее реальные соображения.
- Соломон Иванович, напишите мне, пожалуйста, подробное заявление, как это происходило…
Писал он довольно долго, а я стоял у окна и смотрел, как начавшийся маленький дождик растушевывает вокруг фонарей сиреневые дымные пятна, похожие на воздушные шары, случайно зацепившиеся за кончики столбов.
Понтяга пыхтел, горестно вздыхал, бесперечь шмыгал носом и время от времени советовался сам с собой: «Ашотакоэ? Таки я не мог этого знать… Ай‑я‑яй! »
Я спросил его:
- Скажите, какая у вас зарплата?
Он быстро поднял голову:
- Вы хотите знать, откуда у меня есть на пять тысяч ценностей? - Но тут же поправился: - Откуда у меня было на пять тысяч, потому что у меня сейчас не ценности, а хрен в сумке…
- Нет, я не спрашивал, откуда у вас на пять тысяч ценностей. Я спросил, какая у вас зарплата.
- Сто тридцать рублей у меня зарплата и еще прогрессивка. Но у меня есть два сына, дочь, две снохи, зять - и все работают и на кусок хлеба с маслом имеют…
Я читал его путаное объяснение с огромным количеством ошибок, повторов, бестолковых пояснений, вынесенных в низ страницы, и нелепых предположений, заключенных в скобки, и думал о том, как хорошо, что «Экклезиаст» взялся написать совсем другой Соломон.