(no subject)
<...>Не признаваясь в этом друг другу и даже себе, они связали свое будущее,
свою судьбу (Любовь. Безумие. Надежду. Бесконечную Радость) с его. Каждую
ночь торопились посмотреть (чем дальше, тем с большей тревогой), пережил ли
он день. Их беспокоила его слабость. Его малость. Ненадежность его
камуфляжа. Его, на их взгляд, саморазрушительная гордость. Постепенно они
полюбили его эклектический вкус. Его неуклюжее достоинство.
Они избрали его, зная, что могут уповать только на слабость. Что должны
держаться Мелочей. Всякий раз при расставании они брали друг с друга лишь
одно маленькое обещание.
Завтра?
Завтра.
Они знали, что все может перемениться в один день. И не ошибались в
этом.
<...>
На первый взгляд она могла показаться новым воплощением своей матери.
Те же выпуклые скулы. Те же упругие ямочки, когда она улыбалась. Но она была
выше, суше, угловатей, чем Амму. Возможно, не столь привлекательна для тех,
кому нравится в женщинах округлость и мягкость линий. Но что было у нее
несравнимо красивей - это глаза. Большие. Светящиеся. В них утонешь,
пожалуй, сказал себе Ларри Маккаслин и убедился потом на собственном опыте,
что был прав.
Рахель искала в наготе брата признаки себя самой. В форме колен. В
изгибе стопы. В покатости плеч. В том, как он держал согнутую в локте руку.
В том, как оттопыривались у концов ногти у него на ногах. В скульптурных
симметричных выемках на его крепких красивых ягодицах. Тугих, как сливы.
Мужские ягодицы никогда не взрослеют. Как школьные ранцы, они мгновенно
вызывают в памяти детство. На руке-две блестящие, как монеты, отметины
прививок. У нее они были на бедре.
Девочкам всегда делают на бедре, говорила когда-то Амму.
Рахель смотрела на Эсту с тем любопытством, с каким мать смотрит на
своего раздетого ребенка. С каким сестра смотрит на брата. С каким женщина -
на мужчину. С каким близнец - на близнеца.
<...>
Чуточку холодно было. Чуточку влажно. Чуточку тихо. В Воздухе.
Что сказать еще?
Через час Амму нежно высвободилась. - Мне надо идти.
Он ничего не сказал, не пошевелился. Смотрел, как она одевается. Только
одно теперь было важно. Они знали, что лишь об этом одном могут просить друг
друга. Ободном-единственном. Они оба это знали.
Они и дальше, во все тринадцать ночей после этой ночи, безотчетно
льнули к Мелочам. Крупное таилось внутри молчком. Они знали, что податься им
некуда. Что у них ничего нет. Никакого будущего. Поэтому они льнули к
мелочам.
<...>
Софи-моль! - прошептала она несущейся реке. - Мы здесь! Здесь! У
иллимба- дерева!
Ничего.
На сердце у Рахели ночная бабочка Паппачи повела сумрачными крылышками.
Расправила.
Сложила.
И лапкам и.
Вверх.
Вниз.
Они побежали по берегу, крича и зовя ее. Но ее не было. Ее унесло по
глухому шоссе. Серо-зеленому. В котором рыбы. В котором деревья и небо. В
котором ночами - расколотая желтая луна.
На сей раз не было бурной музыки. Чернильные воды Миначала не
закручивались водоворотом. Не было никакой акулы-свидетельницы.
Была тихая, деловитая передача. Лодка избавилась от своего груза. Река
приняла его. Одну маленькую жизнь. Мимолетный лучик. С серебряным
наперстком, зажатым в кулачке на счастье.
Было четыре утра - еще темно, - когда измученные, удрученные и грязные
близнецы прошли тропкой через болото к Историческому Дому. Хензель и Гретель
из мрачной сказки, в которой их мечты будут взяты в плен и перекроены. На
задней веранде они легли на сенник, где уже лежали надувной гусенок и
сувенирный медвежонок коала. Они были парочкой мокрых гномиков, ошалелых от
страха, ожидающих конца света.
- Она уже мертвая, да?
Эста не ответил.
И что теперь будет?
<...> Она села и обняла его. Потянула вниз, чтобы он лег рядом И долго они лежали. В темноте, без сна. Немота и Опустелость. Не старые. Не молодые. В жизнесмертном возрасте. Они были чужаки, встретившиеся случайно. Они знали друг друга еще до начала Жизни. О том, что случилось дальше, очень мало внятного можно сказать. И ровно ничего, что (согласно понятиям Маммачи) отделило бы Секс от Любви. Потребности от Чувств. Только то, пожалуй, что никакой Зритель не глядел сквозь глаза Рахели. Ни в окно на морские волны. Ни на плывущую по реке лодку. Ни на идущего сквозь туман прохожего в шляпе. Только то, пожалуй, что чуточку холодно было. Чуточку влажно. Но очень тихо. В Воздухе. Что сказать еще? Что были слезы. Что Немота и Опустелость вложились одна в другую, как две ложки в одной коробочке. Что были шумные вздохи у впадины милого горла. Что на твердом, медового цвета плече остался полукруг о г зубов. Что долго после того, как все было кончено, они не отпускали друг друга. Что не радость они делили в ту ночь, а жесточайшее горе. Что вновь были нарушены Законы Любви. Законы, определяющие, кого следует любить. И как. И насколько сильно.
(с) Бог мелочей