(no subject)
Когда-нибудь, когда мне будет очень плохо, намного хуже, чем сейчас, в тысячи раз; когда я не смогу сдерживаться и буду реветь в три ручья; когда я буду какой-то нестерпимо старой в свои двадцать с копейками и совсем несвободной; когда мне будет очень сыро от слез и очень сухо от пермских улиц, я без особых раздумий вдруг сорвусь, не пожалею денег, решусь на самолет и уеду в Питер. Я прилечу. там будет дождь, я возьму такси, чтоб как в фильмах - с густыми капельками на стекле, и чтобы в них отражалась серость - и поеду в город, и в городе не будет солнца, и будет ветер, не сшибающий, но нормальный такой, и будет много серого и коричнево-гранитного вокруг, и я приеду в самый центр. это будет очень дорого стоить, я попрошу высадить меня на Дворцовой, и всё это время я не буду плакать, я выйду на Дворцовой, и помашу рукой атлантам, просто рукой помашу, издалека (они же мальчики, к ним с красным носом ходить не надо), и пойду на Ваську через Дворцовый, и потом пойду по Университетской, все быстрее и быстрее пойду, а потом вообще побегу, очень быстро устану, перестану бежать, просто быстро пойду, и дойду наконец до грифонов. И важно, чтоб это было утро и там было мало людей. Лучше даже, чтобы вообще не было. И вот тогда я упаду на шею своему грифону и зареву, громко, как в детстве, и вся бронза будет мокрая и холодная, гладкая-гладкая.
И тогда станет прохладно и легко. Я вытру красный нос, поглажу грифона по ушам и макушке, поцелую в нос и перейду на другую сторону Невы. Пройду мимо Медного, мне в этот раз не к нему, дойду до Петра-кораблестроителя, залезу к нему. как всегда, чтобы бабули ругались, возьму его за руку, положу голову на коленку и скажу, наверно не вслух, а все же внутренне: ты ведь знал? ты же заранее, ещё много лет назад, когда я девятилетней малявкой приехала в этот город впервые, уже тогда знал, что всё так и будет? что я приеду сюда, в соплях и в слезах в тот момент, когда станет совсем невыносимо, потому что уже тогда девятилетняя малявка поняла, что нет роднее ничего и никого в этом мире, и места роднее и спасительнее тоже не будет больше? ты ведь уже тогда знал, и ждал, и сердился, что приходится ждать, и ухмылялся, когда я прощалась, потому что знал - вернусьб, и не просто вернусь, а прилечу, прибегу, приползу в слезах? Эх ты, царь...)) и это всё с улыбкой, конечно, по-доброму, потому что мне так хорошо станет.
И, может, и не уеду уже никогда. А может, уеду сразу же. И тогда будет повод ухмыльнуться снова)
И тогда станет прохладно и легко. Я вытру красный нос, поглажу грифона по ушам и макушке, поцелую в нос и перейду на другую сторону Невы. Пройду мимо Медного, мне в этот раз не к нему, дойду до Петра-кораблестроителя, залезу к нему. как всегда, чтобы бабули ругались, возьму его за руку, положу голову на коленку и скажу, наверно не вслух, а все же внутренне: ты ведь знал? ты же заранее, ещё много лет назад, когда я девятилетней малявкой приехала в этот город впервые, уже тогда знал, что всё так и будет? что я приеду сюда, в соплях и в слезах в тот момент, когда станет совсем невыносимо, потому что уже тогда девятилетняя малявка поняла, что нет роднее ничего и никого в этом мире, и места роднее и спасительнее тоже не будет больше? ты ведь уже тогда знал, и ждал, и сердился, что приходится ждать, и ухмылялся, когда я прощалась, потому что знал - вернусьб, и не просто вернусь, а прилечу, прибегу, приползу в слезах? Эх ты, царь...)) и это всё с улыбкой, конечно, по-доброму, потому что мне так хорошо станет.
И, может, и не уеду уже никогда. А может, уеду сразу же. И тогда будет повод ухмыльнуться снова)