Ложь
Некоторые вещи должны полежать, и только потом наступает их время. Возможно, это одна из них.
Ложь
(Silverblood)
Мама мамочка разве я не память? Память моя - черный ящик а код от него утерян разве что… Ты помнишь? Я не мое имя я соль земли
У каждой истории, каждого рассказа или пересказа, у каждой повести или романа и надиктованного на пленку признания, - у всего этого словоблудия должен быть герой. Тот, за кем требуется следить от начала и до конца. Своим героем я выбрала себя. Друзья зовут мою героиню Кей, и я буду называть ее так же. У меня есть другое имя, настоящее, но если уж я решила, что я буду Кей, то и нет смысла отступать от своего в здравом уме и твердой памяти принятого решения. Итак: я Кей и живу в городе, где перестало светить солнце.
Сегодня утром небо испортилось, стало совершенно непрозрачным и тихим. Серое, все в прожилках темноты, оно пустило вниз мелко просеянную влагу, и, выйдя из дома, я сразу поняла, что мир вокруг заболел, и больше не выздоровеет. Город начал надрывно кашлять ноябрем и, зябко поеживаясь, промочил мне ноги. Неуверенно ступая по лужам, я скучно возила взглядом по размазавшимся от мороси домам, по людям, спешащим вниз, в теплые грохочущие кишки из металла, камня и времени, срывающегося с места в оголтелом, хаотическом желании отыскать что-то и чем-то закончиться.
Дождь закрыл мне доступ к запахам. Никто никогда не в состоянии ощущать запахи в такой дождь. Каждому доступен только ограниченный набор из тех запахов, который они постоянно носят с собой. Но эти привычные запахи незаметны, потому что всегда рядом с теми, кто их носит. Я пахну «Честером». Я знаю, ведь я только что выкурила вымокшую сигарету до самого фильтра. В смысле, утром, не сейчас. Знаю. Сейчас я увлеклась и только собираюсь покурить. Вот, уже и в собственных словах путаница. Стоит ли продолжать, если с самого начала не заладилось?
Думаю, стоит. Иначе не останется совсем ничего, кроме человека, толкнувшего другого человека, и еще, и так далее, как домино валятся они на покрытый строительной грязью тротуар, а первый, толкающий, вдруг одновременно толкает всех, и его очень жалко, потому, что он без зонта и капюшона мокнет в моем городе совсем один... Выхода не останется. Шах и мат.
Спасешь меня или нет? Вспомни мама от чего-то меня нужно спасти Ты ведь знаешь как и почему хотя бы вспомни спаси меня спаси!
…разве что купить что-нибудь сладенькое и, вернувшись домой, приготовить себе кофе с молоком (две ложки кофе, две трети воды, две бульки из молочного пакета), сесть и послушать музыку.
«Для рассветов - платье Лето, для падений - платье Осень…»
Каким образом осень так скручивает деревья? Смотришь на них, словно на черные морщинистые жгуты, и внутри созревает некое жуткое знание, что все это неспроста, что вот сейчас вокруг начнется умирание, и правда смешается с вымокшим окружением, образуя липкую безразмерную сеть. А в самом центре сети - моя Кей, трепещет и сочно вздрагивает, наматывая на себя все новые и новые безнадежные нити.
Горячий кофе рождает ощущение сделанности и бессмыслия. Вот вопрос: я пишу словами языка, который не в состоянии постичь и использовать так, как полагается. Можно ли существовать в системе координат, которая тебе не подвластна? Или существование мое обусловлено чьим-то чужим разумом, неведомой волей, в сотни раз сильнее и чище, чем моя? Вопросы, вопросы…
Шла по лужам. Поверхность плавно вминалась куда-то внутрь, а мне все казалось, что что-то не так, как раньше, годы и годы, вдаль, позади. Как-то в глубоком детстве на голову мне рухнуло что-то тяжелое, наверное, с антресоли, уже не помню. Не помню и что собственно тогда упало на меня, а вот сплетение ярких красок и сжатых зубов, мгновенную боль и холодный пол - они остались; вот тут они, рядом, и ничего с ними не поделать. Они, я так думаю, и есть мой язык, только записать им что-то на бумаге, увы, невозможно. Я не так умна, чтобы выдумать всему этому систему. Готовое поглощает все попытки творческого осмысления. Акт творения глохнет и слепнет, разъедается эгоизмом и ленью. Вот она Кей, поглощенная. Выхолощенная. Вся - одна сплошная рефлексия, лишенная объективной критики изнутри и извне. Одна.
Должна… Никогда никому не должна Ты сомневаешься и чешешь языком сидя в своей уютной яме Кругом тихо топленое мороженное и Кафка нарезает круги по катастрофической прямой бессмыслица наполненная смыслом звучание полное ярости много всего чего тебе никогда не пришло бы в голову понимать Зачем? Кому это нужно? Мне? Тебе? Мы с тобой непохожи убеждаю себя но верить этому? Нет некогда мало времени Мам… мне очень очень жаль и…
Есть никому не известный писатель - Антонов (инициалов не помню). Недавно я узнала, что он родился в Чехословакии и переехал к нам, когда ему было 18 лет. Учился на филологическом факультете МГУ. На втором курсе опубликовал свой первый рассказ - «Письмецо навылет». В этом рассказе молодому человеку из столицы упорно приходят письма эротического содержания. Обратного адреса у писем нет, подписи тоже, и молодой человек начинает собственное расследование, пытаясь докопаться до загадки личности ублюдка. В конце концов оказывается, что пишет эту похабщину его родной дед, сошедший с ума от старости. В приступе ярости герой покупает оружие на черном рынке и вышибает деду мозги. Завораживающий конец.
После публикации писатель сменил имя и фамилию. Так чех и стал Антоновым. И ничего интересного, по-моему, больше не написал. Думаю, он просто стал старше и мудрее.
Я чувствую, что моему рассказу нужен какой-то сюжет. Если нет сюжета, читать не о чем. Если не о чем читать, то можно и не читать, вот что я хочу сказать. Но как же вводить сюжет, когда я не знаю, будет ли у меня читатель. И ведь нужен не просто какой-то текстожор, требуется ПЧ, как у Стивена Кинга. Постоянный читатель. Почитатель. Что-то в этом роде.
С другой стороны, если читателя не предвидится, можно писать все, что душе угодно. И сюжет можно выдумать позабористее. А имя я уже сменила.
Как ты относишься к пиву? Мам я тебя спрашиваю! Может по паре бутылочек для прочистки мозгов? У Мураками везде пиво без него… да что там я поставлю музыку про него и говорить буду только с ним а ты молчи куда тебе тягаться Вижу только черные апельсины и вот появился цвет Поплыву по течению
Сегодня, проснувшись, я обнаружила, что безымянный палец на правой руке рассечен, и вся ладонь - в запекшейся крови. У меня есть кошка. До обеда думала, как она пыталась меня убить. И это не паранойя! И кто посередине чуждой системы координат может мне гарантировать, что это не так?
Мне кажется, уже чувствуется первоначальный пивной эффект. Я становлюсь смелее и пишу, что придет в голову. Если бы еще уметь выражаться связно!
Впрочем, если у Антонова получилось, почему не может срастись и у меня. Это ведь не так сложно, главное слова попроще да предложения покороче. Как сочинение на вступительных экзаменах.
Ах, я ведь художник, да. Вот о художнике и буду сочинять. И пускай всем покажется, что этот рассказ - про меня.
Ну мам раскрой мой заговор раствори душу в слезах и водорослях Больше эротики и ласточек и чем не Бал у Князя Тьмы?
А представьте себе:
Маленький человечек выходит на сбесившийся балкон. Грустно шепчет шероховатый дождик, и розы у забора кусочками цвета плывут в оцепеневшем воздухе.
Жидкой ручкой человечек трогает стены, булькает цветом в неустойчивый потолок небес, плавит на тренькающем от капель бетоне разговорчивую палитру чувств. Из обкусанных ноготков растет, ветвясь и расталкивая чудеса, пенный и невообразимо понятный звук. Чирк и динь, клац и бом, а после - вибрато дальнего прибоя, мерно щекочущего натянутые струны желтых лучиков.
Запятые перекрещиваются, отдаляются, кривят запястья, потихоньку продвигаясь к неизбежной точке. Песчаный замок переполняется незначительной, дешевой магией, куцо, безобразно врезающейся в осоловелую страницу. Восклицательный знак!
Тебе кажется знакомым этот макияж, эта иллюзия в коей не хватает места обиженной пустоте. Вытирая руки о волглое уже полотенце, ты медленно просыпаешься, сбивчиво начиная долгий путь по полузабытому кольцу.
И мир не меняется. Все просто становится немножечко лучше.
Боже твое лицо мама! Оплывает превращается во впалые щеки прямой нос тонкие губы… мужчины? Кто это ты? Оборотень?
С кем я говорю?
А ты помнишь как это - чувствовать тепло? Ощущать тайные знаки огня на груди отвешивать поклоны горячему дыханию дымящему в морозном воздухе? Помнишь?
Думаю, моя проблема в том, что я читаю слишком много хороших книг. Когда нравится многое, сочинить малость становится проблемой. Так и во всем остальном. Придумываешь сон, а потом видишь дерьмо, улыбаешься зеркалу, - там искромсанная временем рожа, пропаханная морщинами и невысказанным, не донесенным до сиятельной публики отчаянием. И в голову тебе летит, условно говоря, гиперкуб боли, придуманный собственным желанием продолжать барахтаться, хватать всклокоченный воздух, стремиться по стопам…
Ведомый и его клубок. Как будто солнце садится бесконечно, силясь скрыться в чарующей пустоте. И теперь под ногами скользит, а клубок с неумолимой силой ведет меня к импровизированному Новеченто, где сходятся в точку силовые поля окружающих меня вещей. Хрустит хрустальная корочка, - это словно идти по бриллиантовым дорогам, и огранка самая что ни на есть высококлассная, тонкая, иглистая, а кровяной шар под высокий хрупкий аккорд - бах! - срывается с постамента, и ждет его, чего уж там, не бездна, - бездна ни при чем, - огромное чертово колесо, через мгновение поднимающее его обратно, к течению ветхих от усталости дней.
Я видела сон. Когда, не помню, помню, что не придумала это, как многие истории, сочиненные в запале и запальчивости. И сейчас боюсь, хватит ли языка рассказать ее сызнова, пользуясь стальной хваткой бумаги, а не волновой, сумасшедшей вербальной текучкой. Кто-то, - а вдруг, - подправит, и ты поверишь мне здесь, может быть даже больше, чем в прошлый раз, когда сидя на дюне я разматывала тугой клубок пульсирующей сказки, впечатанной куда-то за глаза, в самое ego, внутречерепную лунку, специально оставленную для непроходимой глупости незапланированных видений.
Давай же не будем останавливаться на достигнутом, кто бы ты ни был. Давай не рассуждать о прочитанном, пора двигаться дальше. И хватит разъедающих текст потоков сознания. Вперед, к сказочному сюрреализму! Виват!
МОЙ СОН
Посреди старой, маленькой площади стоит памятник из холодного, чуть зеленоватого металла. В грубой, кажется, немного нервной манере мастер запечатлел женщину с распущенными, приподнятыми вечным, не стихающим ветром волосами. Простое платье, обращенное металлом в бесформенное громоздкое безвкусие, слишком не подходит этой тонкой фигуре, а протянутая в лебедином жесте рука живет своей, отдельной от тела жизнью.
Я долгие годы брожу вокруг этой статуи, силясь вспомнить, в честь кого она поставлена. Кто она была, эта странная и хрупкая дама? Кому она тянет руку, в какой надежде? Я забыла. Таблички рядом нет. Безымянная, чем-то меня привлекает ее отчужденная, страдальческая сладость, и хочется смотреть и смотреть в эти выпуклые беззрачковые глаза.
Площадь, которую я, как средневековый стражник, уже много лет обхожу по периметру - место заброшенное и безлюдное. Кроме нас здесь иногда бывают случайные прохожие, ненароком забредшие и оставшиеся посидеть на изогнувшихся полукругом лавочках по ее краям. Забегают сюда и заигравшиеся до вечера дети. В такие моменты на душе становится немного светлее и прохладнее. Я отстраненно наблюдаю за тем, как на знакомой вытертой брусчатке появляются клетки для классов, смешные, разноцветным мелом рисованные картинки и неумело, с ошибками написанные слова. Да, я люблю детский смех. Он доносится до меня туманными трелями, и тогда памятник, бесстрастно пройдясь по мне шелковым взглядом, сыпет на детские головы осколки древних благословений.
Осенью ветер приносит на площадь разноцветные листья. Я не люблю листья: задевая меня на лету, они оставляют на месте прикосновений болезненные царапины, мгновенно исчезающие, стоит только дотронуться до них пальцем.
Потом выпадает снег, и в мертвых угрюмых домах, окружающих мою вековечную обитель, загораются неведомо откуда берущиеся огоньки. Красные, желтые, синие они слепят меня, ломаются незаконченными узорами на белой глади и терзают провалы на моем измученном лице. Тогда я понимаю, что закончился еще один год. Скоро наступит водянистая весна, а потом летнее солнце выпарит из меня еще один кусочек постепенно слабеющей памяти.
Я гляжу на женщину из металла. Кто она, почему я прикована к ней? Почему так важно это вспомнить, зачем мне сие бесполезное знание? Не ведаю.
Один призрак, забредший в мой ласковый Ад, сказал мне: "Это ведь ты, Кей".
Я не поверила ему. В этом нет смысла.
Память моя улетучивается, сворачивается в спираль и исчезает во тьме. О чем я рассказываю, с чего начала? Не помню.
Что ж, возможно придется начать все заново, только чтобы не исчезнуть, чтобы не растечься волшебным дымком и не замереть в умиротворенном безумии у ее ног. Я еще не нашла ответа на вопрос.
Площадь тиха.
Кто же ты, моя ледяная подруга? Ответь мне! Ответь!
И НА ЭТОМ Я ПРОСЫПАЮСЬ
Возникает вопрос:
Вам не кажется, что Кей - симулякр? Разве можно осознанно заявлять, что все выше написанное характеризует автора, говорит о нем что-то конкретное, что из сумрака неведения выплывает его личность?
А ведь на улице уже весна. Солнце хлещет сквозь окошки прямо мне в глаза, и я щурюсь, чтобы пристальнее вглядеться в только что выведенные строчки.
В этих записях слишком много допущений, и душных признаний, и бестолково, невпопад записанных эмоций. Но я хочу спросить тебя, хочу узнать у тебя всего одну вещь: веришь ли ты мне?
Без анализа, без лишних замечаний и предложений…
Веришь?
Вижу киваешь говоришь да вижу поворот торса и мерзкие твои ручки… да…
Теплый музыкальный прилив омывает мне колени, на бедрах и груди начинает расти трава, зеленая-зеленая, как летний дождь, и кровь, твоя кровь, текущая по моим рукам, говорит мне: «Лгунья! Выбрось! Сожги!».
Вопит мне: «Ты - подделка! Гнусная налетчица! Гниющее болото захудалых идей!».
И мне спокойнее, моя прелесть.
Но не до конца.
Ложь
(Silverblood)
Мама мамочка разве я не память? Память моя - черный ящик а код от него утерян разве что… Ты помнишь? Я не мое имя я соль земли
У каждой истории, каждого рассказа или пересказа, у каждой повести или романа и надиктованного на пленку признания, - у всего этого словоблудия должен быть герой. Тот, за кем требуется следить от начала и до конца. Своим героем я выбрала себя. Друзья зовут мою героиню Кей, и я буду называть ее так же. У меня есть другое имя, настоящее, но если уж я решила, что я буду Кей, то и нет смысла отступать от своего в здравом уме и твердой памяти принятого решения. Итак: я Кей и живу в городе, где перестало светить солнце.
Сегодня утром небо испортилось, стало совершенно непрозрачным и тихим. Серое, все в прожилках темноты, оно пустило вниз мелко просеянную влагу, и, выйдя из дома, я сразу поняла, что мир вокруг заболел, и больше не выздоровеет. Город начал надрывно кашлять ноябрем и, зябко поеживаясь, промочил мне ноги. Неуверенно ступая по лужам, я скучно возила взглядом по размазавшимся от мороси домам, по людям, спешащим вниз, в теплые грохочущие кишки из металла, камня и времени, срывающегося с места в оголтелом, хаотическом желании отыскать что-то и чем-то закончиться.
Дождь закрыл мне доступ к запахам. Никто никогда не в состоянии ощущать запахи в такой дождь. Каждому доступен только ограниченный набор из тех запахов, который они постоянно носят с собой. Но эти привычные запахи незаметны, потому что всегда рядом с теми, кто их носит. Я пахну «Честером». Я знаю, ведь я только что выкурила вымокшую сигарету до самого фильтра. В смысле, утром, не сейчас. Знаю. Сейчас я увлеклась и только собираюсь покурить. Вот, уже и в собственных словах путаница. Стоит ли продолжать, если с самого начала не заладилось?
Думаю, стоит. Иначе не останется совсем ничего, кроме человека, толкнувшего другого человека, и еще, и так далее, как домино валятся они на покрытый строительной грязью тротуар, а первый, толкающий, вдруг одновременно толкает всех, и его очень жалко, потому, что он без зонта и капюшона мокнет в моем городе совсем один... Выхода не останется. Шах и мат.
Спасешь меня или нет? Вспомни мама от чего-то меня нужно спасти Ты ведь знаешь как и почему хотя бы вспомни спаси меня спаси!
…разве что купить что-нибудь сладенькое и, вернувшись домой, приготовить себе кофе с молоком (две ложки кофе, две трети воды, две бульки из молочного пакета), сесть и послушать музыку.
«Для рассветов - платье Лето, для падений - платье Осень…»
Каким образом осень так скручивает деревья? Смотришь на них, словно на черные морщинистые жгуты, и внутри созревает некое жуткое знание, что все это неспроста, что вот сейчас вокруг начнется умирание, и правда смешается с вымокшим окружением, образуя липкую безразмерную сеть. А в самом центре сети - моя Кей, трепещет и сочно вздрагивает, наматывая на себя все новые и новые безнадежные нити.
Горячий кофе рождает ощущение сделанности и бессмыслия. Вот вопрос: я пишу словами языка, который не в состоянии постичь и использовать так, как полагается. Можно ли существовать в системе координат, которая тебе не подвластна? Или существование мое обусловлено чьим-то чужим разумом, неведомой волей, в сотни раз сильнее и чище, чем моя? Вопросы, вопросы…
Шла по лужам. Поверхность плавно вминалась куда-то внутрь, а мне все казалось, что что-то не так, как раньше, годы и годы, вдаль, позади. Как-то в глубоком детстве на голову мне рухнуло что-то тяжелое, наверное, с антресоли, уже не помню. Не помню и что собственно тогда упало на меня, а вот сплетение ярких красок и сжатых зубов, мгновенную боль и холодный пол - они остались; вот тут они, рядом, и ничего с ними не поделать. Они, я так думаю, и есть мой язык, только записать им что-то на бумаге, увы, невозможно. Я не так умна, чтобы выдумать всему этому систему. Готовое поглощает все попытки творческого осмысления. Акт творения глохнет и слепнет, разъедается эгоизмом и ленью. Вот она Кей, поглощенная. Выхолощенная. Вся - одна сплошная рефлексия, лишенная объективной критики изнутри и извне. Одна.
Должна… Никогда никому не должна Ты сомневаешься и чешешь языком сидя в своей уютной яме Кругом тихо топленое мороженное и Кафка нарезает круги по катастрофической прямой бессмыслица наполненная смыслом звучание полное ярости много всего чего тебе никогда не пришло бы в голову понимать Зачем? Кому это нужно? Мне? Тебе? Мы с тобой непохожи убеждаю себя но верить этому? Нет некогда мало времени Мам… мне очень очень жаль и…
Есть никому не известный писатель - Антонов (инициалов не помню). Недавно я узнала, что он родился в Чехословакии и переехал к нам, когда ему было 18 лет. Учился на филологическом факультете МГУ. На втором курсе опубликовал свой первый рассказ - «Письмецо навылет». В этом рассказе молодому человеку из столицы упорно приходят письма эротического содержания. Обратного адреса у писем нет, подписи тоже, и молодой человек начинает собственное расследование, пытаясь докопаться до загадки личности ублюдка. В конце концов оказывается, что пишет эту похабщину его родной дед, сошедший с ума от старости. В приступе ярости герой покупает оружие на черном рынке и вышибает деду мозги. Завораживающий конец.
После публикации писатель сменил имя и фамилию. Так чех и стал Антоновым. И ничего интересного, по-моему, больше не написал. Думаю, он просто стал старше и мудрее.
Я чувствую, что моему рассказу нужен какой-то сюжет. Если нет сюжета, читать не о чем. Если не о чем читать, то можно и не читать, вот что я хочу сказать. Но как же вводить сюжет, когда я не знаю, будет ли у меня читатель. И ведь нужен не просто какой-то текстожор, требуется ПЧ, как у Стивена Кинга. Постоянный читатель. Почитатель. Что-то в этом роде.
С другой стороны, если читателя не предвидится, можно писать все, что душе угодно. И сюжет можно выдумать позабористее. А имя я уже сменила.
Как ты относишься к пиву? Мам я тебя спрашиваю! Может по паре бутылочек для прочистки мозгов? У Мураками везде пиво без него… да что там я поставлю музыку про него и говорить буду только с ним а ты молчи куда тебе тягаться Вижу только черные апельсины и вот появился цвет Поплыву по течению
Сегодня, проснувшись, я обнаружила, что безымянный палец на правой руке рассечен, и вся ладонь - в запекшейся крови. У меня есть кошка. До обеда думала, как она пыталась меня убить. И это не паранойя! И кто посередине чуждой системы координат может мне гарантировать, что это не так?
Мне кажется, уже чувствуется первоначальный пивной эффект. Я становлюсь смелее и пишу, что придет в голову. Если бы еще уметь выражаться связно!
Впрочем, если у Антонова получилось, почему не может срастись и у меня. Это ведь не так сложно, главное слова попроще да предложения покороче. Как сочинение на вступительных экзаменах.
Ах, я ведь художник, да. Вот о художнике и буду сочинять. И пускай всем покажется, что этот рассказ - про меня.
Ну мам раскрой мой заговор раствори душу в слезах и водорослях Больше эротики и ласточек и чем не Бал у Князя Тьмы?
А представьте себе:
Маленький человечек выходит на сбесившийся балкон. Грустно шепчет шероховатый дождик, и розы у забора кусочками цвета плывут в оцепеневшем воздухе.
Жидкой ручкой человечек трогает стены, булькает цветом в неустойчивый потолок небес, плавит на тренькающем от капель бетоне разговорчивую палитру чувств. Из обкусанных ноготков растет, ветвясь и расталкивая чудеса, пенный и невообразимо понятный звук. Чирк и динь, клац и бом, а после - вибрато дальнего прибоя, мерно щекочущего натянутые струны желтых лучиков.
Запятые перекрещиваются, отдаляются, кривят запястья, потихоньку продвигаясь к неизбежной точке. Песчаный замок переполняется незначительной, дешевой магией, куцо, безобразно врезающейся в осоловелую страницу. Восклицательный знак!
Тебе кажется знакомым этот макияж, эта иллюзия в коей не хватает места обиженной пустоте. Вытирая руки о волглое уже полотенце, ты медленно просыпаешься, сбивчиво начиная долгий путь по полузабытому кольцу.
И мир не меняется. Все просто становится немножечко лучше.
Боже твое лицо мама! Оплывает превращается во впалые щеки прямой нос тонкие губы… мужчины? Кто это ты? Оборотень?
С кем я говорю?
А ты помнишь как это - чувствовать тепло? Ощущать тайные знаки огня на груди отвешивать поклоны горячему дыханию дымящему в морозном воздухе? Помнишь?
Думаю, моя проблема в том, что я читаю слишком много хороших книг. Когда нравится многое, сочинить малость становится проблемой. Так и во всем остальном. Придумываешь сон, а потом видишь дерьмо, улыбаешься зеркалу, - там искромсанная временем рожа, пропаханная морщинами и невысказанным, не донесенным до сиятельной публики отчаянием. И в голову тебе летит, условно говоря, гиперкуб боли, придуманный собственным желанием продолжать барахтаться, хватать всклокоченный воздух, стремиться по стопам…
Ведомый и его клубок. Как будто солнце садится бесконечно, силясь скрыться в чарующей пустоте. И теперь под ногами скользит, а клубок с неумолимой силой ведет меня к импровизированному Новеченто, где сходятся в точку силовые поля окружающих меня вещей. Хрустит хрустальная корочка, - это словно идти по бриллиантовым дорогам, и огранка самая что ни на есть высококлассная, тонкая, иглистая, а кровяной шар под высокий хрупкий аккорд - бах! - срывается с постамента, и ждет его, чего уж там, не бездна, - бездна ни при чем, - огромное чертово колесо, через мгновение поднимающее его обратно, к течению ветхих от усталости дней.
Я видела сон. Когда, не помню, помню, что не придумала это, как многие истории, сочиненные в запале и запальчивости. И сейчас боюсь, хватит ли языка рассказать ее сызнова, пользуясь стальной хваткой бумаги, а не волновой, сумасшедшей вербальной текучкой. Кто-то, - а вдруг, - подправит, и ты поверишь мне здесь, может быть даже больше, чем в прошлый раз, когда сидя на дюне я разматывала тугой клубок пульсирующей сказки, впечатанной куда-то за глаза, в самое ego, внутречерепную лунку, специально оставленную для непроходимой глупости незапланированных видений.
Давай же не будем останавливаться на достигнутом, кто бы ты ни был. Давай не рассуждать о прочитанном, пора двигаться дальше. И хватит разъедающих текст потоков сознания. Вперед, к сказочному сюрреализму! Виват!
МОЙ СОН
Посреди старой, маленькой площади стоит памятник из холодного, чуть зеленоватого металла. В грубой, кажется, немного нервной манере мастер запечатлел женщину с распущенными, приподнятыми вечным, не стихающим ветром волосами. Простое платье, обращенное металлом в бесформенное громоздкое безвкусие, слишком не подходит этой тонкой фигуре, а протянутая в лебедином жесте рука живет своей, отдельной от тела жизнью.
Я долгие годы брожу вокруг этой статуи, силясь вспомнить, в честь кого она поставлена. Кто она была, эта странная и хрупкая дама? Кому она тянет руку, в какой надежде? Я забыла. Таблички рядом нет. Безымянная, чем-то меня привлекает ее отчужденная, страдальческая сладость, и хочется смотреть и смотреть в эти выпуклые беззрачковые глаза.
Площадь, которую я, как средневековый стражник, уже много лет обхожу по периметру - место заброшенное и безлюдное. Кроме нас здесь иногда бывают случайные прохожие, ненароком забредшие и оставшиеся посидеть на изогнувшихся полукругом лавочках по ее краям. Забегают сюда и заигравшиеся до вечера дети. В такие моменты на душе становится немного светлее и прохладнее. Я отстраненно наблюдаю за тем, как на знакомой вытертой брусчатке появляются клетки для классов, смешные, разноцветным мелом рисованные картинки и неумело, с ошибками написанные слова. Да, я люблю детский смех. Он доносится до меня туманными трелями, и тогда памятник, бесстрастно пройдясь по мне шелковым взглядом, сыпет на детские головы осколки древних благословений.
Осенью ветер приносит на площадь разноцветные листья. Я не люблю листья: задевая меня на лету, они оставляют на месте прикосновений болезненные царапины, мгновенно исчезающие, стоит только дотронуться до них пальцем.
Потом выпадает снег, и в мертвых угрюмых домах, окружающих мою вековечную обитель, загораются неведомо откуда берущиеся огоньки. Красные, желтые, синие они слепят меня, ломаются незаконченными узорами на белой глади и терзают провалы на моем измученном лице. Тогда я понимаю, что закончился еще один год. Скоро наступит водянистая весна, а потом летнее солнце выпарит из меня еще один кусочек постепенно слабеющей памяти.
Я гляжу на женщину из металла. Кто она, почему я прикована к ней? Почему так важно это вспомнить, зачем мне сие бесполезное знание? Не ведаю.
Один призрак, забредший в мой ласковый Ад, сказал мне: "Это ведь ты, Кей".
Я не поверила ему. В этом нет смысла.
Память моя улетучивается, сворачивается в спираль и исчезает во тьме. О чем я рассказываю, с чего начала? Не помню.
Что ж, возможно придется начать все заново, только чтобы не исчезнуть, чтобы не растечься волшебным дымком и не замереть в умиротворенном безумии у ее ног. Я еще не нашла ответа на вопрос.
Площадь тиха.
Кто же ты, моя ледяная подруга? Ответь мне! Ответь!
И НА ЭТОМ Я ПРОСЫПАЮСЬ
Возникает вопрос:
Вам не кажется, что Кей - симулякр? Разве можно осознанно заявлять, что все выше написанное характеризует автора, говорит о нем что-то конкретное, что из сумрака неведения выплывает его личность?
А ведь на улице уже весна. Солнце хлещет сквозь окошки прямо мне в глаза, и я щурюсь, чтобы пристальнее вглядеться в только что выведенные строчки.
В этих записях слишком много допущений, и душных признаний, и бестолково, невпопад записанных эмоций. Но я хочу спросить тебя, хочу узнать у тебя всего одну вещь: веришь ли ты мне?
Без анализа, без лишних замечаний и предложений…
Веришь?
Вижу киваешь говоришь да вижу поворот торса и мерзкие твои ручки… да…
Теплый музыкальный прилив омывает мне колени, на бедрах и груди начинает расти трава, зеленая-зеленая, как летний дождь, и кровь, твоя кровь, текущая по моим рукам, говорит мне: «Лгунья! Выбрось! Сожги!».
Вопит мне: «Ты - подделка! Гнусная налетчица! Гниющее болото захудалых идей!».
И мне спокойнее, моя прелесть.
Но не до конца.