А Бедерова всё о том же. Главное - посмачнее плюнуть в проклятое советское и русское прошлое.
Интересно, когда сия дамочка чуточку включит мозги? Юль, ты бы небольсиновскую запись с А.Пироговым в партии Мельника и отрывки с М. Рейзеным из этой оперы до кучи привела бы в свою статейку. Глядишь за совсем шибко грамотную сошла бы. И где вы писаки обнаружили шаляпинскую запись? Это что - первая ария мельника, которую нынешним и.о. басов надо бояться? Пишете, как-будто с Фёдором Ивановичем полный спектакль был записан... :-)
Юль, а где разбор "полётов": кто как пел, где какую ноту не додержал или передержал, кто "петуха" пустил, чей голос более всего "ласкал слух", кто как интерпретировал свою роль? Музыкального образования не хватает, Юль? Главное сессию не завалить - лишь бы списать дали бы. :-) Сочувствую...
Ещё один образец пустого бла-бла-бла. Ещё одно подтверждение - нет достойных голосов, способных осилить оперные партии, нет певцов-актёров - НЕ БУДЕТ СПЕКТАКЛЯ! Н Е З А З В У Ч И Т О П Е Р А! Остаются Васька Бархатов и Димка Черняков со своими прибабахами с претензией на вселенскость. Да и остаются такие вот писаки типа Бедеровой со своими бла-бла-бла ни о чём.
«Русалка» Даргомыжского на сцене Мариинки-2, популярная и забытая одновременно
24 мая 2013
«Русалка» Александра Даргомыжского - удивительное творение. Это пронзительная трагедия, мещанская мелодрама, сказка и пышный образец народно-бытового реализма разом. В постановке команды режиссера Василия Бархатова и художника Зиновия Марголина «Русалка» открывает марафонский фестиваль «Звезды белых ночей», генеральным спонсором которого является банк ВТБ, и становится первой оперной премьерой Мариинки-2. Она проверит новую сцену на прочность и пригодность и, возможно, задаст для нее направление оперной мысли. Традиционная для гергиевских проектов многофункциональность на этот раз не только будоражит публику, но и подчеркивает смысл события - оно амбициозно и загадочно. Анализом этой загадки сайт VTBRussia.ru решил заняться вместе с порталом Lenta.ru в рамках совместного проекта «Неспящие в Мариинке»
«Русалка» шла на русских и советских сценах почти сто лет подряд, но современный театр как будто с облегчением ее забыл. Опера с хрестоматийным статусом уверенно и долго соответствовала всем представлениям о красоте и пользе от искусства, но, пропав, оставила даже не точные воспоминания о себе, а смутную тоску.
«Опера с хрестоматийным статусом, пропав, оставила даже не точные воспоминания о себе, а смутную тоску».
Теперь в мире, в том числе в Мариинском театре, регулярно идет другая «Русалка» - одноименная опера Дворжака. Но в оперной практике принято пользоваться юбилейными датами: Даргомыжскому в этом году исполняется 200 лет, а это удобный случай разобрать репертуарные закрома. И если чешская «Русалка» - романтическая примадонская партитура, то русская - все что угодно, только не это. Она - символ «правды в искусстве», ценной для русского критического реализма, а позднее пригодившейся в гипсовой атмосфере сталинской реставрации.
Русская опера
«Большая опера с танцами» (время действия - «мифическое»), законченная Даргомыжским к 1855 году, сильно напоминала французскую, но была сделана в славянском вкусе и в народном характере. Немного неожиданно в ней лоскутами соединились волшебная поэма пушкинского толка и взвинченная драма в духе Достоевского. Вся пестрая конструкция ни разу не переделывалась, не сокращалась, так и осталась огромным сборником сентиментальных ариозо, трогательных городских романсов, танцев, пышных хороводов, тонко выписанных речитативов и суровых драматических сцен, где ансамблевая техника одним кажется небывалой, другим - неловкой. В воде дистиллированной инструментовки что только не плавает, слушателю же достается на редкость щедрый стилистический улов.
«Русалка» впервые была поставлена в Петербурге, на сцене Театра-Цирка, в 1856-м. В то время театральные дирекции так обнищали и расслабились, что для новых спектаклей использовали старые декорации бог знает к чему. Оперу в первый раз играли в поношенных костюмах и декоре водевиля «Русская свадьба». Успеха не было.
«В этой истории нет никаких следов сказки, а есть обычная история русского человека, доведенного до психоза собственным чувством вины».
При второй постановке в Мариинском театре, аж через 10 лет, костюмеры и декораторы, кажется, тоже не перетрудились: «Постановка вся старая, за исключением трех или четырех костюмов. Для глаз вид гнусный, но успех оперы громадный и для меня непостижимый». Даргомыжский не знал, а советское музыковедение только потом научило, что в 60-е годы XIX века в оперные театры пришла разночинная интеллигенция, которая и приняла «Русалку» как следует.
Не сразу оцененная публикой опера зато совершенно сразила коллег - в восторженных словах о ней рассказывали и Стасов, и Серов, и Чайковский. И все в том духе, что «наконец-то у нас появилось нечто совершенно свое, национальное». Разбирая «Русалку» в десяти журнальных номерах, Серов (у которого в тексте эпитеты «просвещенный», «просветленный», «поэтичный», «национальный», «народный» перемежаются так легко, как будто это слова из одного лексикона) сформулировал принципы национальной оперной школы, ни больше ни меньше. Оказалось, что в по-настоящему русской опере должно быть «много заунывного, много контрапункту, много правды, много занимательного в обработке, оригинального в мелодических и гармонических приемах и ни следа виртуозных пассажей в вокальных партиях».
Второе дыхание
Каждое время находило в «Русалке» собственный интерес. Появившись перед публикой едва ли не как французская опера из русской крестьянской жизни, она быстро превратилась в «сердечную драму между четырьмя лицами с дивным вмешательством мира фантастического». Уже в XIX веке в ней услышали захватывающий психологический реализм, и упоение им сохранилось надолго. Среди мещанского очарования романсов, в гуще психотических сцен, между балетом и фантастикой, недомолвками и самоубийством публика обнаружила драму социального неравенства. Так опера и прожила до 70-х годов прошлого века, «крепко держась в репертуаре столичных и провинциальных театров», оставаясь неизвестной остальному миру.
В конце XIX века у оперы началась вторая жизнь: в 1885-м «Русалку» поставили в Русской частной опере Кроткова в декорациях Левитана и Васнецова. В 1897-м - в Московской частной опере Мамонтова, где дирижировал Рахманинов, а пел Шаляпин. С ним и Собиновым в партии Князя «Русалка» в 1904-м вернулась в Мариинку, причем там опера десятки лет подряд шла в оформлении 1888 года.
В конце XIX - начале XX века «Русалка» путешествовала по миру: Копенгаген (1888), Хельсинки (1889, 1937), Прага (1889), Берлин (1908), Монте-Карло (1909), Париж (1911), однажды появилась в Сан-Франциско и Нью-Йорке (1922) и была замечена в Лондоне (1931). Потом много шла во всех советских республиках и у соседей, включая Бухарест (1958) и Улан-Батор (1964).
На сцене Большого театра «Русалка» впервые появилась уже через три года после премьеры, в 1859-м, а затем в 1937-м и 1944-м в декорациях хитроумного стилизатора Федора Федоровского. В 1962-м она предстала в немного обновленной по оттепельной моде версии Ансимова и Клементьева.
Драма шлягера
В позднесоветских постановках (от этого времени остались по-разному замечательные записи Светланова и потом Федосеева), в стилистике, потерявшей иконографическую заносчивость, сценически «Русалка» стала воплощенной скукой, почетным караулом наслаждений. Теперь она олицетворяла собой восторженно сентиментальный ритуал потребления русской оперной классики. Когда досуг освящен традицией, и все понятно: театр, буфет, занавес, задник, культура - наш храм.
История восприятия «Русалки» закруглилась. Опера стала официально - «народно-бытовой лирико-психологической драмой», то в импрессионистском, то в символистском, то в парадном оформлении. Неофициально - мещанской мелодрамой в псевдофольклорном антураже. Возможно потому, что позволяла свободное с собой обращение как никакая другая. Она написана искренне, немного стеснительно и щедро до нелепой монтажности. Ее партитура так многому обязана и так тщательно, кротко и коротко эти обязанности отрабатывает, что опера, некогда уместно смотревшаяся в разных репертуарных обстоятельствах, в конце концов износилась. Последняя постановка в Большом театре летом 2000 года, перед самой сменой руководства, была настолько необъяснима и смутна, что прошла всего пару раз и наглухо закрыла собой целую эпоху. Как будто дверь захлопнулась.
Долгая и счастливая судьба репертуарного шлягера двух веков не помешала «Русалке» оказаться благополучно забытой. Поразительная коллизия. От эмблематического шедевра, лежащего в основании целой национальной школы, историческая память сохранила только скудный перечень фрагментов.
Импрессионистские эскизы Коровина, который декорировал «Русалку» для частной оперы Мамонтова, оказались недостаточно убедительны не только для современников. Левитан, вероятно, украсил драму, но не составил ее счастье. Среди работ Федора Федоровского, лепившего большой стиль сталинской эпохи с внимательной оглядкой на эстетику модерна, главные спектакли - совсем другие. В биографиях Собинова и Козловского Князь оказался далеко не главной партией. Но осталась, например, гениальная запись Шаляпина и его фотография в образе Мельника. На ней - хрестоматийный трагический безумец начала века. В «шаляпинских» гриме и позе пели Мельника вплоть до перестройки, опровергая саму идею психологической точности оперы и доказывая: концепция «правды» оказалась чудесным вымыслом и создала море фальши. Фантом реализма умер вместе с реальностью, в которой он мог за таковой выдаваться.
Обычная история русского человека
Весь этот шедевральный груз понадобился новой Мариинке, скорее всего, по нескольким причинам, кроме юбилейной. Гергиев как никто любит превращать аляповатые грандиозные конструкции в нечто цельное и захватывающее своей текучестью. Как будто назло истории меняет их кусковатое звучание. К тому же, оперу держит простой каркас - в ней четыре главные партии, сопрано, меццо, тенор и бас. Квартет драматургически выигрышный, и странно думать, что Бархатов, будучи режиссером новой формации, этим не воспользуется. Его манера - обычно легкая при любом драматизме и с большим количеством фантазии. А вторые, третьи смыслы новой «Русалке» не обязательны. Ее бы отчистить, наоборот, от вековых смысловых отложений. Тем не менее, кое-что неожиданное Бархатов и Марголин, автор декораций, припасли современному наблюдателю. Для них в этой истории нет никаких следов сказки, а есть обычная история русского человека, доведенного до психоза собственным чувством вины: «Вечно одно и то же - наломает дров, потом мучается». Бархатов и Марголин пересказывают «Русалку» как будто языком Бунина, Куприна, Леонида Андреева. В центре - измученный герой и его преследователь. А вокруг - романтическая деревня, «замечательная параллельная жизнь», изумлявшая вовсе не только художника нынешнего спектакля.
Все придумано так, чтобы массивная классика вышла изысканной редкостью. И кстати ненатужно рассказала что-то свежее о глупости, чувстве вины, безумствах и поисках правды, которые, кажется, не утешат, хоть сто лет ищи.
Автор: Юлия Бедерова
Фото: РИА Новости, пресс-служба Мариинского театра
Юль, а где разбор "полётов": кто как пел, где какую ноту не додержал или передержал, кто "петуха" пустил, чей голос более всего "ласкал слух", кто как интерпретировал свою роль? Музыкального образования не хватает, Юль? Главное сессию не завалить - лишь бы списать дали бы. :-) Сочувствую...
Ещё один образец пустого бла-бла-бла. Ещё одно подтверждение - нет достойных голосов, способных осилить оперные партии, нет певцов-актёров - НЕ БУДЕТ СПЕКТАКЛЯ! Н Е З А З В У Ч И Т О П Е Р А! Остаются Васька Бархатов и Димка Черняков со своими прибабахами с претензией на вселенскость. Да и остаются такие вот писаки типа Бедеровой со своими бла-бла-бла ни о чём.
«Русалка» Даргомыжского на сцене Мариинки-2, популярная и забытая одновременно
24 мая 2013
«Русалка» Александра Даргомыжского - удивительное творение. Это пронзительная трагедия, мещанская мелодрама, сказка и пышный образец народно-бытового реализма разом. В постановке команды режиссера Василия Бархатова и художника Зиновия Марголина «Русалка» открывает марафонский фестиваль «Звезды белых ночей», генеральным спонсором которого является банк ВТБ, и становится первой оперной премьерой Мариинки-2. Она проверит новую сцену на прочность и пригодность и, возможно, задаст для нее направление оперной мысли. Традиционная для гергиевских проектов многофункциональность на этот раз не только будоражит публику, но и подчеркивает смысл события - оно амбициозно и загадочно. Анализом этой загадки сайт VTBRussia.ru решил заняться вместе с порталом Lenta.ru в рамках совместного проекта «Неспящие в Мариинке»
«Русалка» шла на русских и советских сценах почти сто лет подряд, но современный театр как будто с облегчением ее забыл. Опера с хрестоматийным статусом уверенно и долго соответствовала всем представлениям о красоте и пользе от искусства, но, пропав, оставила даже не точные воспоминания о себе, а смутную тоску.
«Опера с хрестоматийным статусом, пропав, оставила даже не точные воспоминания о себе, а смутную тоску».
Теперь в мире, в том числе в Мариинском театре, регулярно идет другая «Русалка» - одноименная опера Дворжака. Но в оперной практике принято пользоваться юбилейными датами: Даргомыжскому в этом году исполняется 200 лет, а это удобный случай разобрать репертуарные закрома. И если чешская «Русалка» - романтическая примадонская партитура, то русская - все что угодно, только не это. Она - символ «правды в искусстве», ценной для русского критического реализма, а позднее пригодившейся в гипсовой атмосфере сталинской реставрации.
Русская опера
«Большая опера с танцами» (время действия - «мифическое»), законченная Даргомыжским к 1855 году, сильно напоминала французскую, но была сделана в славянском вкусе и в народном характере. Немного неожиданно в ней лоскутами соединились волшебная поэма пушкинского толка и взвинченная драма в духе Достоевского. Вся пестрая конструкция ни разу не переделывалась, не сокращалась, так и осталась огромным сборником сентиментальных ариозо, трогательных городских романсов, танцев, пышных хороводов, тонко выписанных речитативов и суровых драматических сцен, где ансамблевая техника одним кажется небывалой, другим - неловкой. В воде дистиллированной инструментовки что только не плавает, слушателю же достается на редкость щедрый стилистический улов.
«Русалка» впервые была поставлена в Петербурге, на сцене Театра-Цирка, в 1856-м. В то время театральные дирекции так обнищали и расслабились, что для новых спектаклей использовали старые декорации бог знает к чему. Оперу в первый раз играли в поношенных костюмах и декоре водевиля «Русская свадьба». Успеха не было.
«В этой истории нет никаких следов сказки, а есть обычная история русского человека, доведенного до психоза собственным чувством вины».
При второй постановке в Мариинском театре, аж через 10 лет, костюмеры и декораторы, кажется, тоже не перетрудились: «Постановка вся старая, за исключением трех или четырех костюмов. Для глаз вид гнусный, но успех оперы громадный и для меня непостижимый». Даргомыжский не знал, а советское музыковедение только потом научило, что в 60-е годы XIX века в оперные театры пришла разночинная интеллигенция, которая и приняла «Русалку» как следует.
Не сразу оцененная публикой опера зато совершенно сразила коллег - в восторженных словах о ней рассказывали и Стасов, и Серов, и Чайковский. И все в том духе, что «наконец-то у нас появилось нечто совершенно свое, национальное». Разбирая «Русалку» в десяти журнальных номерах, Серов (у которого в тексте эпитеты «просвещенный», «просветленный», «поэтичный», «национальный», «народный» перемежаются так легко, как будто это слова из одного лексикона) сформулировал принципы национальной оперной школы, ни больше ни меньше. Оказалось, что в по-настоящему русской опере должно быть «много заунывного, много контрапункту, много правды, много занимательного в обработке, оригинального в мелодических и гармонических приемах и ни следа виртуозных пассажей в вокальных партиях».
Второе дыхание
Каждое время находило в «Русалке» собственный интерес. Появившись перед публикой едва ли не как французская опера из русской крестьянской жизни, она быстро превратилась в «сердечную драму между четырьмя лицами с дивным вмешательством мира фантастического». Уже в XIX веке в ней услышали захватывающий психологический реализм, и упоение им сохранилось надолго. Среди мещанского очарования романсов, в гуще психотических сцен, между балетом и фантастикой, недомолвками и самоубийством публика обнаружила драму социального неравенства. Так опера и прожила до 70-х годов прошлого века, «крепко держась в репертуаре столичных и провинциальных театров», оставаясь неизвестной остальному миру.
В конце XIX века у оперы началась вторая жизнь: в 1885-м «Русалку» поставили в Русской частной опере Кроткова в декорациях Левитана и Васнецова. В 1897-м - в Московской частной опере Мамонтова, где дирижировал Рахманинов, а пел Шаляпин. С ним и Собиновым в партии Князя «Русалка» в 1904-м вернулась в Мариинку, причем там опера десятки лет подряд шла в оформлении 1888 года.
В конце XIX - начале XX века «Русалка» путешествовала по миру: Копенгаген (1888), Хельсинки (1889, 1937), Прага (1889), Берлин (1908), Монте-Карло (1909), Париж (1911), однажды появилась в Сан-Франциско и Нью-Йорке (1922) и была замечена в Лондоне (1931). Потом много шла во всех советских республиках и у соседей, включая Бухарест (1958) и Улан-Батор (1964).
На сцене Большого театра «Русалка» впервые появилась уже через три года после премьеры, в 1859-м, а затем в 1937-м и 1944-м в декорациях хитроумного стилизатора Федора Федоровского. В 1962-м она предстала в немного обновленной по оттепельной моде версии Ансимова и Клементьева.
Драма шлягера
В позднесоветских постановках (от этого времени остались по-разному замечательные записи Светланова и потом Федосеева), в стилистике, потерявшей иконографическую заносчивость, сценически «Русалка» стала воплощенной скукой, почетным караулом наслаждений. Теперь она олицетворяла собой восторженно сентиментальный ритуал потребления русской оперной классики. Когда досуг освящен традицией, и все понятно: театр, буфет, занавес, задник, культура - наш храм.
История восприятия «Русалки» закруглилась. Опера стала официально - «народно-бытовой лирико-психологической драмой», то в импрессионистском, то в символистском, то в парадном оформлении. Неофициально - мещанской мелодрамой в псевдофольклорном антураже. Возможно потому, что позволяла свободное с собой обращение как никакая другая. Она написана искренне, немного стеснительно и щедро до нелепой монтажности. Ее партитура так многому обязана и так тщательно, кротко и коротко эти обязанности отрабатывает, что опера, некогда уместно смотревшаяся в разных репертуарных обстоятельствах, в конце концов износилась. Последняя постановка в Большом театре летом 2000 года, перед самой сменой руководства, была настолько необъяснима и смутна, что прошла всего пару раз и наглухо закрыла собой целую эпоху. Как будто дверь захлопнулась.
Долгая и счастливая судьба репертуарного шлягера двух веков не помешала «Русалке» оказаться благополучно забытой. Поразительная коллизия. От эмблематического шедевра, лежащего в основании целой национальной школы, историческая память сохранила только скудный перечень фрагментов.
Импрессионистские эскизы Коровина, который декорировал «Русалку» для частной оперы Мамонтова, оказались недостаточно убедительны не только для современников. Левитан, вероятно, украсил драму, но не составил ее счастье. Среди работ Федора Федоровского, лепившего большой стиль сталинской эпохи с внимательной оглядкой на эстетику модерна, главные спектакли - совсем другие. В биографиях Собинова и Козловского Князь оказался далеко не главной партией. Но осталась, например, гениальная запись Шаляпина и его фотография в образе Мельника. На ней - хрестоматийный трагический безумец начала века. В «шаляпинских» гриме и позе пели Мельника вплоть до перестройки, опровергая саму идею психологической точности оперы и доказывая: концепция «правды» оказалась чудесным вымыслом и создала море фальши. Фантом реализма умер вместе с реальностью, в которой он мог за таковой выдаваться.
Обычная история русского человека
Весь этот шедевральный груз понадобился новой Мариинке, скорее всего, по нескольким причинам, кроме юбилейной. Гергиев как никто любит превращать аляповатые грандиозные конструкции в нечто цельное и захватывающее своей текучестью. Как будто назло истории меняет их кусковатое звучание. К тому же, оперу держит простой каркас - в ней четыре главные партии, сопрано, меццо, тенор и бас. Квартет драматургически выигрышный, и странно думать, что Бархатов, будучи режиссером новой формации, этим не воспользуется. Его манера - обычно легкая при любом драматизме и с большим количеством фантазии. А вторые, третьи смыслы новой «Русалке» не обязательны. Ее бы отчистить, наоборот, от вековых смысловых отложений. Тем не менее, кое-что неожиданное Бархатов и Марголин, автор декораций, припасли современному наблюдателю. Для них в этой истории нет никаких следов сказки, а есть обычная история русского человека, доведенного до психоза собственным чувством вины: «Вечно одно и то же - наломает дров, потом мучается». Бархатов и Марголин пересказывают «Русалку» как будто языком Бунина, Куприна, Леонида Андреева. В центре - измученный герой и его преследователь. А вокруг - романтическая деревня, «замечательная параллельная жизнь», изумлявшая вовсе не только художника нынешнего спектакля.
Все придумано так, чтобы массивная классика вышла изысканной редкостью. И кстати ненатужно рассказала что-то свежее о глупости, чувстве вины, безумствах и поисках правды, которые, кажется, не утешат, хоть сто лет ищи.
Автор: Юлия Бедерова
Фото: РИА Новости, пресс-служба Мариинского театра