Попытка прозы
ЗАРУБКИ
В первый день летних каникул Шурик сразу, как проснулся, собрал вещи в потертую спортивную сумку, пожал руку соседу по комнате - «пока, до осени» - и отправился на автовокзал. Пара муторных часов на тряском автобусе, десять минут по кривеньким пыльным улочкам села - и вот она, неброская калитка из штакетника.
Родной двор обнял сладким ароматом только распустившихся пионов. Все как всегда: асфальтовая дорожка между аккуратных клумб; ровные грядки чуть дальше; за ними - почти зеркальный огород соседской бабки-ведьмы. Странно, чего это у нее дверь не настежь, как обычно?
Шурик свернул с дорожки направо, бодро перемахнул сразу все ступеньки невысокого крыльца, вошел на длинную, прохладную веранду. На веревках, натянутых вдоль, сушилось белье. Пахло свежо и уютно. По детской привычке, парень, проходя мимо, провел рукой по еще влажным простыням и наволочкам. Ох, мать бы увидела - отругала.
Все тут старенькое, еще с советских времен, а дверь в дом - новая, металлическая. Шурик взялся за холодную ручку, нажал вниз, потянул. Дверь открылась почти бесшумно.
Он бросил у стены сумку и крикнул, звучно врываясь в сонное бормотание телевизора в глубине комнат:
- Ма-а-ам, я на постой!
Бормотание стихло, в комнате что-то брякнуло, дзинькнуло, зашуршало и в проем, улыбаясь, выглянула мать:
- Привет! Заходи, постоялец...Голодный? - Женщина подошла к сыну, приобняла тепло и привычно.
- Как волк! С утра не ел... А - и утром не ел, - сознался Шурик и добавил со смехом - только не надо про гастрит, окей?
- Окей, окей, - передразнила мать, - есть суп, есть котлетки...
- А пельмешки?
- Да есть, есть...Знаю, что любишь. Вчера настряпала. Иди в кухню, - мать легонько подтолкнула сына, - садись... Сейчас будут.
Пока кипела вода в кастрюльке, пока варились пельмени, женщина накрывала на стол и засыпала Шуру вопросами: как сдал сессию, куда пойдет на лето подработать, как там Лера в городе и когда, в конце-то концов, он их познакомит. Хоть и обсуждалось это не раз по телефону, Шурик отвечал легко, без раздражения, но больше отшучивался, особенно про Лерку. Не хотелось загодя рассказывать, что подруга в село не рвется и его самого уговаривает после диплома в городе оставаться.
Когда, наконец, глубокая тарелка горячих, лоснящихся жирком пельменей стояла на столе, Шурик подцепил один, макнул в густую домашнюю сметану и сглотнул слюну:
- Ммм... это вам не студенческий буфет!
Умявши в один присест всю тарелку, довольно похлопал живот:
- Ох, спасибо! Объелся... Сейчас бы еще чаю - совсем красота будет!
Мать чуть насмешливо наблюдала за облизывающимся, как кот, сыном.
- Заварить чаю-то или, как в городе у себя, из пакетика будешь?
- Заварить, мам. Я это...покурю пока схожу...
Женщина покачала головой неодобрительно, но комментировать дурную привычку не стала.
Шурик взял с полки над столом спички, у порога выудил из сумки пачку, достал сигаретку, вышел во двор и закурил. Сев на скамейку, провел рукой по толстому слою краски - мать скамью каждый год подновляла. Потом окинул взглядом двор и огород.
Солнце пригревало, но пока не жарило. Пионы подставляли его лучам огромные розовые и бардовые шары цветов. Нежно зеленел у скамьи молодой кленок, который мать вырубать запретила - «красивый!». За пионами, до самого забора, грядки с молодыми всходами.
Взгляд Шурика опять привлек соседский двор. Такие же яркие пионы, такие же зеленеющие грядки, скамейка вон и то почти такая же. Но вот дом - дом, будто мертвый. На дверь замок навешен. А ведь никогда ведьма дом не запирала. Не видел он такого!
Парень потушил сигарету, бросил в ржавое худое ведро, приспособленное матерью под всякий мусор и вернулся в дом.
На кухне уже нагрелись бока большого пузатого заварника. Мать поставила на стол мед и конфеты, достала из шкафа большую кружку - Шурик чай литрами дул.
- Мам, а куда ведьма делась, - спросил парень, вновь устраиваясь за столом.
- Какая ведьма? - удивилась женщина.
- Ну соседка наша, бабка Вера...Дом на замок закры...Ой! Ты чего?! - он пригнулся под материнской затрещиной, - ты чего? - повторил обижено.
- Какая она тебе ведьма? - мать посмотрела сурово и стукнула кружку о стол, поставив перед сыном.
- Ну ладно...- примирительно начал Шурик, - это мы с пацанами еще в детстве так ее прозвали... Худая, черная, взгляд какой-то...странный...Что ни вечер - на пороге стоит, косяк дверной гладит и шепчет что-то...Ну натуральная ве...страшно, короче, было.
- Не ведьма она. С сыном на пороге разговаривала. Отговорилась уже. Схоронили ее на прошлой неделе, - мать достала из шкафа кружку поменьше и села напротив.
- С каким еще сыном? У нее же не было никого.
Мать покачала головой и принялась разливать ароматный янтарного цвета чай по кружкам.
- Все у нее было. Невезучая она, что ли. Муж ушел, когда Андрюшке и десяти не исполнилось. Загулял с приезжей и с концами. Сына одна поднимала. Мальчишка-то, ровесник мой, ладный такой: и лицом, и характером. Не скажешь, что безотцовщина. И помощник был. Все-то они вместе: и на огород, и в город. На рыбалку - и то с ним ходила. Ну а потом, как время пришло, в армию забрали - там и пропал...
- Без вести?- не понял Шурик.
- Нет. В Афгане погиб. Сгорел, вроде. В закрытом гробу хоронили.
- Так это она после свихнулась, что ли? - он и про чай забыл, так заинтересовался.
- Шура! Ну чего мелешь? Ведьма...свихнулась, - мать глянула с укоризной, помолчала, потом вдруг согласилась, - а может и свихнулась... Его ведь как закопали, теть Вера к нам повернулась и говорит, мол, нет там сына, живой Андрюшка, дождаться только надо...Вот так... Шура, ты чего замер-то? Пей чай, остывает, - женщина подвинула сыну вазочку с конфетами и продолжила историю. - Всю жизнь потом дожидалась. Траура по Андрею носить не стала. Днем, вроде, обычной жизнью живет, на работе в первых рядах, за хозяйством следит, себя в порядке держит. Молчит только, без лишней надобности слова не скажет. А что косяк дверной наглаживала, так зарубки у ней там...
Шурик отхлебнул чаю, скривился, потянулся за сахаром.
- Зарубки?
- Ну зарубки... Вон - как у нас, - женщина указала пальцем на косяк, - тоже рост отмечала. Последнюю-то сделали уж ради шутки, когда в армию его провожали. Говорит, мол, давай, мама, отметим, потом посмотрим, как нам армия расти и развиваться помогает...Вот она днем-то, видать, намолчится, а вечером на порог выйдет, зарубку ту последнюю гладит, будто сына живого, да с ним разговаривает.
Пока мать рассказывала, Шурик, как под гипнозом, все размешивал сахар в кружке. Наконец, остановился и протянул:
- Точно того...тронулась...Ну разве нормальный будет столько ждать?
Мать помолчала, покрутила в руках конфетку в шелестящем фантике, вернула ее в вазочку.
- А ведь дождалась теть Вера Андрюшку...
Шурик округлил глаза:
- Так он, реально, не погиб?
- Погиб, Шура. Погиб, конечно...
- А как же?..
- А вот так, - вздохнула женщина, - Знаешь, я же видела, как теть Вера умерла. Под вечер вышла на грядках повозиться, она стоит опять на пороге, бормочет. Потом слышу, громко так говорит: «Здравствуй!» Я аж обомлела - неужто мне? Спину разогнула, ответить собралась. Смотрю, она руки вперед тянет, как обнять кого, и опять «Здравствуй! Андрюшенька, сыночек!» А потом поехала вниз по двери-то. Я пока до нее добежала - она уж неживая была...
Замолчали. Мать скользила взглядом по меткам на косяке: три года, пять лет, восемь, двенадцать... Шурик встал, подошел к матери, неуклюже, грубовато обнял ее:
- Не переживай, мам! Мы с тобой еще кучу зарубок наделаем. А как вверх расти перестану, так вширь начнем мерить...
- Ох и несерьезный ты, Шура, - улыбнулась мать, украдкой утерев глаза, - садись уж - допивай, измеритель!