Трое и одна
Первого я почти не знаю, а он меня не знает вовсе, если только понаслышке. Говорят, хорошо читает иконопись, даже жалко, что мы уже заканчивали учебу, когда он начал преподавать. Сейчас, пожалуй, я бы к нему походила. Да и не только к нему.
Третий прочитал нам, кажется, только один полугодичный курс, не очень удачный, и с тех пор не может понять, за что я так люблю его. А я его полюбила за то, что он - человек. Он нас, студенток-прогульщиц, девчонок-вертихвосток, - понимаете? - уважал. Не снисходил до нас, а нас до себя поднимал. А это заставляет в себя верить. И накладывает ответственность. И учит со-ответствовать. Сам не представляет, как повлиял на меня, и как с тех пор я все пытаюсь до него дорасти. И это не только про науку сейчас.
Я, помню, танцевала с ним ночью на выпускном, говорила какие-то, наверное, глупости на ухо, просила благословения, уже зная, что уйду из альма-матер и уеду в Москву, а сама хотела руки ему целовать и благодарить за одно то, что он такой есть.
А теперь звоню ему, и он кричит мне в трубку, так радостно, перекрывая помехи: «Юля, мы в Армении, в горах!» - и я люблю его еще сильнее, восхищаюсь, и к новым студентам ревную несказанно, конечно.
А между первым и третьим - тот, про кого я писала уже, а может еще напишу не раз, и все будет мало. Тот самый, кто учил, что главное - щедрость. Сейчас мне кажется, что он своих чопорных отличниц-искусствоведок учил быть живыми и вообще играть. Многие возмущались, даром что по паспорту были втрое юнее его. Говорил: «Я люблю кружиться!», всё посмеивался над нами, так что и не поймешь сразу, шутит или всерьез.
«Она была тогда постарше меня, это сейчас мы сравнялись...», - говорил он про какую-то свою приятельницу. Его присказки выписывала даже моя мама, а у нас самих, конечно, все тетрадки были исчерканы афоризмами.
- Учитель, скажи мудрое слово.
- (солидно, взвешенно) Не ешь с пола.
Люблю их, в общем, вот и всё. Любуюсь на фотографию - распечатать бы и повесить над столом, чтобы они каждый день были со мной. Так приятно на них смотреть.