здесь нет никакой ошибки
ему тридцать три, возраста Христа. он забавно щурится и морщит нос, ворчливо сопя и пробуждаясь от недолгого сна. ей двадцать, на веснушчатом носу расшалились солнечные блики, пробирающиеся через неплотно задернутые шторы. волосы цвета соломы после дождя разметались по подушке; она мечтательно улыбается и открывает глаза. проводит подушечками пальцев по его слегка поседевшему виску; забывает о том, что у него глаза цвета жженого сахара. он улыбается в ответ на прикосновение сытым котом, она считает бабочек в уголках его глаз.
между ними тринадцать лет разницы. здесь нет никакой ошибки.
-ты пялишься, - бурчит он, откидываясь на спину, потягиваясь.
она молчит. ей нечего сказать. остается только всматриваться в непроницаемую кожу, отчаянно пытаясь отыскать заветные три слова под слоями эпидермиса, там в центре груди, немного левее. "ты там. слева. внутри". красиво звучит. слух режет дыхание. или успокаивает сознание. "поздний летний вечер, шуршанье гравия".
она пытается заснуть, но не может закрыть глаза. не смотреть не может; ворочается, беспокойная. он шепчет ей что-то нежное, чтобы она еще немного полежала так. в ней кипит по составу ночная энергия вместо крови.
между ног еще скользко и вязко. тепло. жадно.
-не молчи, - он просит, чтобы она говорила. он любит ее тихие рассказы о том, что она хочет побывать в Мюнхене и создать свою цитадель, как когда-то Экзюпери, заперевшись в ней ото всех на свете. с ним. все только с ним, каждый взмах ресниц и удар сердца. или пропуск удара, когда он поворачивает голову и повторяет, - не молчи.
он любит ее спокойный голос, переливчатый, сильный; любит, когда она поет ему какую-нибудь влюбленную чепуху. ему нравится, как она читает чужие стихи, а ее стихи ему не нравятся - в них мало рифмы и много ритма, дисгармонично и рвано. каждый раз он ждет ее тихих повествований, за которыми следуют громкие, шальные стоны; он рисует на ней, изображает моря и океаны; пробирается кистью к сосудам и распарывает их, проливая жизненные соки.
-я творю твою судьбу, - усмехается она. сегодня только этой фразы достаточно. он сам продолжит. за нее.
-если бы так, ты была бы Мойрой, - отвечает он, прикрывая глаза, - но ты не одноглазая старуха, кромсающая нити и полотна ржавыми ножницами и у тебя нет сестер, сошедших с ума от своей слепоты, глухоты и немоты.
-в Скандинавии меня называли бы Верданди и я была бы царицей богов, - она перекидывает стройную ногу, усаживаясь на нем и наклоняясь к его лицу, всматриваясь в светлые пигментные пятна оболочек зеркал души.
-к счастью, я не Бог, - он произносит устало; смотрит не в глаза, а на ее пухлые губы.
она пожимает плечами: не все ли равно. оставляет его также неожиданно как и пришла. он жалеет о том, что упустил из виду, когда она отправилась в ванную комнату, ее молочные бедра.
она жалеет, что упустила из виду, что он ее не любит.
в квартире пахнет жженным сахаром.
между ног все еще скользко.
между ними тринадцать лет разницы. здесь нет никакой ошибки.
-ты пялишься, - бурчит он, откидываясь на спину, потягиваясь.
она молчит. ей нечего сказать. остается только всматриваться в непроницаемую кожу, отчаянно пытаясь отыскать заветные три слова под слоями эпидермиса, там в центре груди, немного левее. "ты там. слева. внутри". красиво звучит. слух режет дыхание. или успокаивает сознание. "поздний летний вечер, шуршанье гравия".
она пытается заснуть, но не может закрыть глаза. не смотреть не может; ворочается, беспокойная. он шепчет ей что-то нежное, чтобы она еще немного полежала так. в ней кипит по составу ночная энергия вместо крови.
между ног еще скользко и вязко. тепло. жадно.
-не молчи, - он просит, чтобы она говорила. он любит ее тихие рассказы о том, что она хочет побывать в Мюнхене и создать свою цитадель, как когда-то Экзюпери, заперевшись в ней ото всех на свете. с ним. все только с ним, каждый взмах ресниц и удар сердца. или пропуск удара, когда он поворачивает голову и повторяет, - не молчи.
он любит ее спокойный голос, переливчатый, сильный; любит, когда она поет ему какую-нибудь влюбленную чепуху. ему нравится, как она читает чужие стихи, а ее стихи ему не нравятся - в них мало рифмы и много ритма, дисгармонично и рвано. каждый раз он ждет ее тихих повествований, за которыми следуют громкие, шальные стоны; он рисует на ней, изображает моря и океаны; пробирается кистью к сосудам и распарывает их, проливая жизненные соки.
-я творю твою судьбу, - усмехается она. сегодня только этой фразы достаточно. он сам продолжит. за нее.
-если бы так, ты была бы Мойрой, - отвечает он, прикрывая глаза, - но ты не одноглазая старуха, кромсающая нити и полотна ржавыми ножницами и у тебя нет сестер, сошедших с ума от своей слепоты, глухоты и немоты.
-в Скандинавии меня называли бы Верданди и я была бы царицей богов, - она перекидывает стройную ногу, усаживаясь на нем и наклоняясь к его лицу, всматриваясь в светлые пигментные пятна оболочек зеркал души.
-к счастью, я не Бог, - он произносит устало; смотрит не в глаза, а на ее пухлые губы.
она пожимает плечами: не все ли равно. оставляет его также неожиданно как и пришла. он жалеет о том, что упустил из виду, когда она отправилась в ванную комнату, ее молочные бедра.
она жалеет, что упустила из виду, что он ее не любит.
в квартире пахнет жженным сахаром.
между ног все еще скользко.