Двадцать первый день лета
В такие дни как сегодня мне очень трудно вам что-либо рассказать. Сплошные личные дыбры, есть же все-таки граница, которую переступать не алё, даже если заключил с собой нерушимый договор про то, чтобы писать каждый день о текущем лете.
Кроме всякого другого разного личного я сегодня получила письмо от очень дорогого друга, и вдруг подумала: вот этому человеку мне всегда есть что рассказать, там как раз обычно проблема как-то красиво закруглить, не обрывая нелогично очередное бесконечное письмо. Понятное дело, там я могу позволить себе сколько угодных очень личных подробностей, но как правило все-таки не из них состоят эти длинные письма. Они могут с них начинаться, а потом просто разматываешь клубочек и уходишь в истории, байки, впечатления, размышления. Так в чем же дело? Мне кажется, что в том, что я вдруг перестала понимать, кому я все это тут рассказываю, и зачем. В тех письмах я всегда знаю, кому, и всегда знаю, зачем: чтобы свидетельствовать места и людей, все эти обыкновенные чудеса, которые мне выпала привилегия видеть. Поэтому подумала, а чем тут не так, почему бы не рассказать сегодня далекому близкому другу, который конечно же знает подноготную и необязательно повторяться, но которому можно рассказывать неважное, дурацкое?
Дорогой друг, наконец-то мы опять на связи. Я очень хорошо понимаю вот эту вот неловкость про "давно не писали, все сроки прошли, казалось, что ничего интересного не происходит, что я могу вам сейчас дать". Сама такая. Но это наверное происходит от временной невозможности дистанцироваться, а так-то полно вокруг умопомрачительных ситуаций. Вот у Анне-Кат. Вестли, например, девчушка из большой семьи, живущей в деревне, боится вечером выйди в дровяной сарай за поленьями, и жанр - никакая не мистика, не сказка и не фантастика, не детектив и не ужастик, обыкновенные семейные ситуации, детство, чувства, невнятный страх, бабушка, понятия не имеющая о всяких там педагогических методиках и системах, просто любящая, мудрая и живая. И что, ведь не оторваться от этой и других историй. То есть, дело вовсе не в том, что ничего не происходит, а во временном неумении увидеть ценность происходящего. А так-то кругом сплошные ужастики и отсмехарыдастики.
Вот сегодня в обед: пятеро норвежских, один индийский, один полуиндийский, один полурусский, один русский, один американский, один полуамериканский цинично ели венгерский, заедая итальянским с греческими запивая испанским во славу традиционных.
Вот фонарик. Висит теперь в шкафу, подарили, подумалось: "как удачно". А и правда, мало ли что, лето темное, тропическое наступило, если электричество отключат, может очень кстати оказаться. И сразу вспомнилось: а так уже было, целый район в детстве зимой вырубило, и сразу стало как в "Ночи перед рождеством": дико, призрачно, неверно. Из школы распустили всех домой, идешь через метель, поземка в ногах путается, спотыкаешься, скользишь по ободранному до льда паркету тротуара и все сомневаешься - туда ли, не врут ли глаза, не путает ли какой дух городской вроде лешего, городского бетонного лешего, который то столбом притворится, то неверной ступенькой подножку поставит, то забором-коридором из бетонных плит окружит и водит сутками, к родному двору не подпуская. Надумаешь всякое и ну скорей бежать, а ветер-приятель неожиданно вдруг помогает, в спину подталкивает, туда, мол, туда! В зев подъезда входишь осторожно, крадучись, как в пещеру, сперва темень, потом белесый сумрак, идешь, идешь, и даже не страшно, но как-то мутно и одиноко, тоскливо как-то, скорее бы к себе, и к окну, на окне хорошо. Вдруг свеча, теплый желтый шар, добрая фея встречает, лица от свечи не узнать, но уж точно своя и желает добра, улыбается, даже предлагает проводить, но желтый огонечек уже дал тепла, улыбка прогнала смурь и какие-то там четыре пролета - такая чушь, спасибо, одна нога уже там, и вам добрый вечер, а вот там еще кто-то идет, им нужней. Сразу радостная сказка, прогулка по лисьей норе, встреча с феей-лисичкой.
Что сегодня видела? Подпиленные в девяностые очки-колеса, модные в семидесятых. Собаку с именем американского штата. Человека, ловко и беззастенчиво передвигающегося ползком. Стайку радостных старушек числом шесть или семь, собиравшихся основательно погудеть. Двух своих знакомых в телевизоре и одновременно не в телевизоре.
Или вот банально о погоде. Сегодня с утра - тропический шторм, сейчас поспокойней, всего лишь крепкий ветер, дом-корабль несется в ночи, черные волны-горы по всему горизонту, куда несется он, что в нем за экипаж? Странный экипаж, каждый пассажир там сам себе кок, судовой врач и боцман. Каждый себе сам матрос, юнга и капитан. Стоит корабль вроде как вкопанный, глубоко сваями в землю вросший, а на самом деле в один и тот же момент и в шторме гибнет, и, сигнал sos получив, спешит на помощь кому-то другому, и беззаботные танцульки на яркой палубе крутит, и врагу не сдается наш гордый "Варяг", и в штиль от безделья изнывает, и на мель налетел, покорежив винт, и дрейфует во льдах, и в тихой гавани годами гниет на приколе, и вызов бросает неведомому за горизонтом, и латает пробоины в доке, и просто совершает плановый каботажный или океанский рейс, и вот он вдруг уже учебный корабль юных романтических грез о дальних морях, о таинственных странах. А я на нем бессменный ночной вахтенный, готово, судовой журнал на сегодня заполнен, ветер семь баллов, видимость отличная, курс всегда строго на север, пульс слегка учащенный нормальный, взволнованный, температура среды за бортом шестнадцать по Цельсию, всем кто ложится спать, спокойного сна, а тем, кто вот-вот проснется, доброго утра.
Кроме всякого другого разного личного я сегодня получила письмо от очень дорогого друга, и вдруг подумала: вот этому человеку мне всегда есть что рассказать, там как раз обычно проблема как-то красиво закруглить, не обрывая нелогично очередное бесконечное письмо. Понятное дело, там я могу позволить себе сколько угодных очень личных подробностей, но как правило все-таки не из них состоят эти длинные письма. Они могут с них начинаться, а потом просто разматываешь клубочек и уходишь в истории, байки, впечатления, размышления. Так в чем же дело? Мне кажется, что в том, что я вдруг перестала понимать, кому я все это тут рассказываю, и зачем. В тех письмах я всегда знаю, кому, и всегда знаю, зачем: чтобы свидетельствовать места и людей, все эти обыкновенные чудеса, которые мне выпала привилегия видеть. Поэтому подумала, а чем тут не так, почему бы не рассказать сегодня далекому близкому другу, который конечно же знает подноготную и необязательно повторяться, но которому можно рассказывать неважное, дурацкое?
Дорогой друг, наконец-то мы опять на связи. Я очень хорошо понимаю вот эту вот неловкость про "давно не писали, все сроки прошли, казалось, что ничего интересного не происходит, что я могу вам сейчас дать". Сама такая. Но это наверное происходит от временной невозможности дистанцироваться, а так-то полно вокруг умопомрачительных ситуаций. Вот у Анне-Кат. Вестли, например, девчушка из большой семьи, живущей в деревне, боится вечером выйди в дровяной сарай за поленьями, и жанр - никакая не мистика, не сказка и не фантастика, не детектив и не ужастик, обыкновенные семейные ситуации, детство, чувства, невнятный страх, бабушка, понятия не имеющая о всяких там педагогических методиках и системах, просто любящая, мудрая и живая. И что, ведь не оторваться от этой и других историй. То есть, дело вовсе не в том, что ничего не происходит, а во временном неумении увидеть ценность происходящего. А так-то кругом сплошные ужастики и отсмехарыдастики.
Вот сегодня в обед: пятеро норвежских, один индийский, один полуиндийский, один полурусский, один русский, один американский, один полуамериканский цинично ели венгерский, заедая итальянским с греческими запивая испанским во славу традиционных.
Вот фонарик. Висит теперь в шкафу, подарили, подумалось: "как удачно". А и правда, мало ли что, лето темное, тропическое наступило, если электричество отключат, может очень кстати оказаться. И сразу вспомнилось: а так уже было, целый район в детстве зимой вырубило, и сразу стало как в "Ночи перед рождеством": дико, призрачно, неверно. Из школы распустили всех домой, идешь через метель, поземка в ногах путается, спотыкаешься, скользишь по ободранному до льда паркету тротуара и все сомневаешься - туда ли, не врут ли глаза, не путает ли какой дух городской вроде лешего, городского бетонного лешего, который то столбом притворится, то неверной ступенькой подножку поставит, то забором-коридором из бетонных плит окружит и водит сутками, к родному двору не подпуская. Надумаешь всякое и ну скорей бежать, а ветер-приятель неожиданно вдруг помогает, в спину подталкивает, туда, мол, туда! В зев подъезда входишь осторожно, крадучись, как в пещеру, сперва темень, потом белесый сумрак, идешь, идешь, и даже не страшно, но как-то мутно и одиноко, тоскливо как-то, скорее бы к себе, и к окну, на окне хорошо. Вдруг свеча, теплый желтый шар, добрая фея встречает, лица от свечи не узнать, но уж точно своя и желает добра, улыбается, даже предлагает проводить, но желтый огонечек уже дал тепла, улыбка прогнала смурь и какие-то там четыре пролета - такая чушь, спасибо, одна нога уже там, и вам добрый вечер, а вот там еще кто-то идет, им нужней. Сразу радостная сказка, прогулка по лисьей норе, встреча с феей-лисичкой.
Что сегодня видела? Подпиленные в девяностые очки-колеса, модные в семидесятых. Собаку с именем американского штата. Человека, ловко и беззастенчиво передвигающегося ползком. Стайку радостных старушек числом шесть или семь, собиравшихся основательно погудеть. Двух своих знакомых в телевизоре и одновременно не в телевизоре.
Или вот банально о погоде. Сегодня с утра - тропический шторм, сейчас поспокойней, всего лишь крепкий ветер, дом-корабль несется в ночи, черные волны-горы по всему горизонту, куда несется он, что в нем за экипаж? Странный экипаж, каждый пассажир там сам себе кок, судовой врач и боцман. Каждый себе сам матрос, юнга и капитан. Стоит корабль вроде как вкопанный, глубоко сваями в землю вросший, а на самом деле в один и тот же момент и в шторме гибнет, и, сигнал sos получив, спешит на помощь кому-то другому, и беззаботные танцульки на яркой палубе крутит, и врагу не сдается наш гордый "Варяг", и в штиль от безделья изнывает, и на мель налетел, покорежив винт, и дрейфует во льдах, и в тихой гавани годами гниет на приколе, и вызов бросает неведомому за горизонтом, и латает пробоины в доке, и просто совершает плановый каботажный или океанский рейс, и вот он вдруг уже учебный корабль юных романтических грез о дальних морях, о таинственных странах. А я на нем бессменный ночной вахтенный, готово, судовой журнал на сегодня заполнен, ветер семь баллов, видимость отличная, курс всегда строго на север, пульс слегка учащенный нормальный, взволнованный, температура среды за бортом шестнадцать по Цельсию, всем кто ложится спать, спокойного сна, а тем, кто вот-вот проснется, доброго утра.