Ностальгия: залитый солнцем Крещатик
Я помню залитый солнцем Крещатик, и цветущие каштаны на всех улицах этого города, и сверкающие маковки храмов на всех его холмах. Я помню звуки оркестра, который играл марш, и красные флаги, и пилотки, и радостные лица, и сияющие глаза, и людей, наполненных желанием Жить.
Так получилось, что в начале мая 2013-го, за полгода до известных событий, я в 1-й раз в своей жизни посетила град Киев. Это были первомайские праздники, и город расцвел, улыбнулся и как будто открыл объятия мне навстречу. Мы поселились в отеле "Козацкий", что прямо на Майдане. 1-го мая я проснулась от звуков оркестра, который играл старые советские и военные песни, и выбежала из отеля посмотреть, что происходит. На Крещатике была первомайская демонстрация компартии Украины. Всюду развевались красные флаги, шла молодежь в красных галстуках, на их лицах читалось самое настоящее вдохновение. Меня тогда поразила численность демонстрации: мимо меня прошло по меньшей мере 10 тысяч человек, люди шли шеренгами, группами, и стар и млад. При этом Крещатик не оцепляли, каждый мог присоединиться и пойти таким же молодым, задорным шагом, напевая песни под звуки оркестра. Все радовались, здоровались друг с другом, бегали вокруг дети с шариками, и прямо до неба, до облаков раздавались звуки трубы и барабанов. Я помню свое ошеломление: мы ведь тогда почти забыли, что такое Первомай. И меня вдруг охватила такая радость, такое желание что-то сделать, вот прямо сейчас, не откладывая, и хотелось чтобы этот момент остановился и задержался на вечность, чтобы звучали звуки оркестра, смеялись и кричали дети, светились глаза молодых людей, идущих под флагами, и взлетали и садились снова на асфальт голуби самых разных расцветок. И мне показалось, что Крещатик - одна из лучших улиц в мире, средоточие мировой радости.
Идя тогда по Крещатику, так действительно казалось. На праздники он был пешеходным, люди гуляли и ели морозиво, которое продавалось на каждом шагу, и каждые 100 метров происходило что-то интересное - то кто-то играл на гармошке, то танцевали девушки в ярких нарядах, то фокусники показывали чудеса своего мастерства. Город-праздник, город-счастье, город-весна. На Майдане был конкурс русской песни и танца, и каждый мог выступить, и люди выступали, пели и танцевали, и все говорили по-русски. Тогда было весело и забавно слышать это смешение двух языков: одно предложение часто говорили на русском, а следующее - на украинском. Это было так самобытно, так необычно, создавало особый колорит.
Я помню красоту парка на высоком берегу реки, и разливы Днепра, и места, где хотелось просто заблудиться. Я помню дом-музей Булгакова на Андреевском спуске, где после 5-ти минут умоляющих просьб нам провели экскурсию в выходной и нерабочий для музея день, и где я увидела быт семьи, старые фотографии и еще раз прочувствовала трудные дни семьи Турбиных, и попила великолепный чай рядом, на соседней веранде. Я помню сам Андреевский спуск (бывш. Алексеевский) - одну из красивейших старых улиц мира, сохранившую колорит XIX века, и Андреевскую церковь, на которую я не могла налюбоваться с разных ракурсов - творение великого Растрелли. И святую Софию, где, казалось, присутствовал православный дух в его изначальном, древнем, нетронутом виде, где я провела 4 часа и откуда совсем не хотелось уходить. И Киево-Печерскую Лавру - чудо над Днепром, ее прекрасные храмы и пещеры - гробницы Святых Отцов.
И каждый холм венчался храмом, и слепило глаза от золота куполов на голубом небе, и это был полностью русский, православный город, православный в самой своей основе, переживший второе рождение в русском, православном одеянии. И влюбилась я в него с 1-го взгляда, и поняла я сразу, почему Михаил Афанасьевич Булгаков, даже живя уже в Москве на Маяковке, не мог забыть его и грезил им, и в своем романе называл его с большой буквы - Город. Я решила тогда, что в этот Город надо все время возвращаться - как и в Санкт-Петербург, в Суздаль, в Венецию. И решила я ездить туда каждый год.
А потом черная чума нависла над Городом, покрылся дымом Крещатик, заволокло гарью и смрадом маковки православных церквей. Исчезли улыбки с лиц и молодых и старых, исчезли красные флаги, замолк звук оркестра, затихли трубы и барабаны. На Город надели ужасающую, страшную, уродливую маску, и хотят, чтобы кто-то в нее поверил. И пока эту маску не сорвут, не будет больше того Города-праздника, который казался средоточием добра и радости. Будет Город покрыт темной и смрадной завесой. И если бы жил там сейчас Булгаков, он написал бы что-то еще более горькое, кричащее внутренней болью, чем "Дни Турбиных".
Сохранилось такое маленькое воспоминание из киевского метро, которое поймала в перерывах между названиями станций, которые казались такими самобытными и забавными - там ехали молодой человек с девушкой, лет 17-18. Они ехали стоя, обнявшись, и такое чистое, искреннее чувство читалось в их глазах, молодое, ясное, ничем не прикрытое. Они только начали жить, и им повезло сразу испытать это чувство, а ведь у некоторых на это уходит вся жизнь. Вот интересно, где они сейчас? Куда забросила их эта метель и свистопляска, эта круговерть роковых событий, эта черная чума? Никто и никогда не сможет мне на это ответить.
Так получилось, что в начале мая 2013-го, за полгода до известных событий, я в 1-й раз в своей жизни посетила град Киев. Это были первомайские праздники, и город расцвел, улыбнулся и как будто открыл объятия мне навстречу. Мы поселились в отеле "Козацкий", что прямо на Майдане. 1-го мая я проснулась от звуков оркестра, который играл старые советские и военные песни, и выбежала из отеля посмотреть, что происходит. На Крещатике была первомайская демонстрация компартии Украины. Всюду развевались красные флаги, шла молодежь в красных галстуках, на их лицах читалось самое настоящее вдохновение. Меня тогда поразила численность демонстрации: мимо меня прошло по меньшей мере 10 тысяч человек, люди шли шеренгами, группами, и стар и млад. При этом Крещатик не оцепляли, каждый мог присоединиться и пойти таким же молодым, задорным шагом, напевая песни под звуки оркестра. Все радовались, здоровались друг с другом, бегали вокруг дети с шариками, и прямо до неба, до облаков раздавались звуки трубы и барабанов. Я помню свое ошеломление: мы ведь тогда почти забыли, что такое Первомай. И меня вдруг охватила такая радость, такое желание что-то сделать, вот прямо сейчас, не откладывая, и хотелось чтобы этот момент остановился и задержался на вечность, чтобы звучали звуки оркестра, смеялись и кричали дети, светились глаза молодых людей, идущих под флагами, и взлетали и садились снова на асфальт голуби самых разных расцветок. И мне показалось, что Крещатик - одна из лучших улиц в мире, средоточие мировой радости.
Идя тогда по Крещатику, так действительно казалось. На праздники он был пешеходным, люди гуляли и ели морозиво, которое продавалось на каждом шагу, и каждые 100 метров происходило что-то интересное - то кто-то играл на гармошке, то танцевали девушки в ярких нарядах, то фокусники показывали чудеса своего мастерства. Город-праздник, город-счастье, город-весна. На Майдане был конкурс русской песни и танца, и каждый мог выступить, и люди выступали, пели и танцевали, и все говорили по-русски. Тогда было весело и забавно слышать это смешение двух языков: одно предложение часто говорили на русском, а следующее - на украинском. Это было так самобытно, так необычно, создавало особый колорит.
Я помню красоту парка на высоком берегу реки, и разливы Днепра, и места, где хотелось просто заблудиться. Я помню дом-музей Булгакова на Андреевском спуске, где после 5-ти минут умоляющих просьб нам провели экскурсию в выходной и нерабочий для музея день, и где я увидела быт семьи, старые фотографии и еще раз прочувствовала трудные дни семьи Турбиных, и попила великолепный чай рядом, на соседней веранде. Я помню сам Андреевский спуск (бывш. Алексеевский) - одну из красивейших старых улиц мира, сохранившую колорит XIX века, и Андреевскую церковь, на которую я не могла налюбоваться с разных ракурсов - творение великого Растрелли. И святую Софию, где, казалось, присутствовал православный дух в его изначальном, древнем, нетронутом виде, где я провела 4 часа и откуда совсем не хотелось уходить. И Киево-Печерскую Лавру - чудо над Днепром, ее прекрасные храмы и пещеры - гробницы Святых Отцов.
И каждый холм венчался храмом, и слепило глаза от золота куполов на голубом небе, и это был полностью русский, православный город, православный в самой своей основе, переживший второе рождение в русском, православном одеянии. И влюбилась я в него с 1-го взгляда, и поняла я сразу, почему Михаил Афанасьевич Булгаков, даже живя уже в Москве на Маяковке, не мог забыть его и грезил им, и в своем романе называл его с большой буквы - Город. Я решила тогда, что в этот Город надо все время возвращаться - как и в Санкт-Петербург, в Суздаль, в Венецию. И решила я ездить туда каждый год.
А потом черная чума нависла над Городом, покрылся дымом Крещатик, заволокло гарью и смрадом маковки православных церквей. Исчезли улыбки с лиц и молодых и старых, исчезли красные флаги, замолк звук оркестра, затихли трубы и барабаны. На Город надели ужасающую, страшную, уродливую маску, и хотят, чтобы кто-то в нее поверил. И пока эту маску не сорвут, не будет больше того Города-праздника, который казался средоточием добра и радости. Будет Город покрыт темной и смрадной завесой. И если бы жил там сейчас Булгаков, он написал бы что-то еще более горькое, кричащее внутренней болью, чем "Дни Турбиных".
Сохранилось такое маленькое воспоминание из киевского метро, которое поймала в перерывах между названиями станций, которые казались такими самобытными и забавными - там ехали молодой человек с девушкой, лет 17-18. Они ехали стоя, обнявшись, и такое чистое, искреннее чувство читалось в их глазах, молодое, ясное, ничем не прикрытое. Они только начали жить, и им повезло сразу испытать это чувство, а ведь у некоторых на это уходит вся жизнь. Вот интересно, где они сейчас? Куда забросила их эта метель и свистопляска, эта круговерть роковых событий, эта черная чума? Никто и никогда не сможет мне на это ответить.