Дюбуа (продолжение)
Но, если человек, вследствие наследственности или недостаточного воспитания, обладает интеллектуальной слабостью, если ему недостает этического интеллекта, самого важного в жизни, то он становится более или менее жертвой собственных представлений, не соответствующих действительности. Он «воображает себе что-нибудь», приходит в соответственный аффект и далее к еще более абсурдным представлениям. И вот он снова во власти описанной спирали. Таков ход вещей, который приводит ко всякому временному или стойкому психозу (включая и психневрозы). Есть психопатические состояния, при которых этот недостаток рассудительности, часто вытекающий из одного лишь неправильного воспитания, является единственной причиной всего состояния. Понятно, что подобные случаи особенно пригодны для психического лечения, которое воспитывает разум и душу.
В других случаях эта ортопедия встречает трудности в силу того, что психастения врожденная, граничащая со слабоумием. Нельзя также отрицать, что различного рода соматические влияния, конституциональные болезни, физиологические процессы (половая зрелость, менструации, прекращение их), период обратного развития, старость, интоксикации и аутоинтоксикации и т.д. могут оказывать могущественное действие на течение интеллектуальных представлений и последующих аффектов. Поэтому хороши будут все терапевтические меры, которые имеют целью улучшить состояние питания, поддержать нормальную деятельность всех физиологических аппаратов, избегать отравлений, словом - влиять на тело.
Но я того мнения, что эти вредные соматические моменты непосредственно действуют на психику, как другие болезнетворные причины на функцию других органов. Правда, при всех болезнях мы имеем дело с индивидуальными различиями; но эти различия не так велики, чтобы совершенно изменить всю картину болезни. Психические же реакции подвержены несравненно большим колебаниям и находятся в особенно тесной зависимости от первоначального душевного строя индивидуума. Уже на интоксикацию алкоголем, опием, гашишем не все реагируют одинаково, но каждый соответственно своей душевной личности. Так один в состоянии опьянения может еще сказать остроумную речь, в то время, когда он уже не держится на ногах, а другой уже после одного стакана вина начинает нести вздор. Несомненно, что последний, хотя бы он в нравственном отношении стоял даже выше потому, что он был умерен, имеет более слабый интеллектуальный фундамент и в психическом отношении менее устойчив.
Врач, который имел много дела с нервными больными, сумеет открыть у своих больных многие качества духа и даже выдающиеся этические преимущества, но в то же время от него не ускользнут известные интеллектуальные дефекты, особенно со стороны логики. Большинство истеричных и в высокой степени неврастеничных дам представляют поистине ребяческое поведение, не в состоянии логически связать двух фраз, суеверны, а в религиозной области склонны придавать важность внешности, а не этическому содержанию.
Есть больные, в которых врач тотчас подметит, что им не достает соли. Мы редко встретит сильно развитый психоневроз у человека, который совмещает в себе высокий интеллект с глубоким этическим образованием. Я этим отнюдь не желаю оскорблять нервных больных; но чрезвычайно трудно, даже невозможно быть интеллигентным во всех областях, все ясно видеть. И самый умный человек в мире должен скромно сознаться в своей слабости. В оправдание больных мы еще должны прибавить, что недостаток суждения замечается у них в тех областях, которые им совершенно неизвестны, в области медицины и этики (последней всегда пренебрегают). Что же удивительного, если они работают с ложными представлениями и запутываются в аффекте.
В чем заключается теперь задача врача при лечении всякого рода психопатических состояний? Прежде всего ему предстоит свести болезненные явления к их основной причине, т.е. доказать, зависят ли физиологические или психические расстройства от первичного соматического изменения, или они обязаны своим происхождением представлениям. В отношении некоторых расстройств, пожалуй, трудно будет разрешить поставленный вопрос: могут пройти недели и месяцы прежде, чем источник их будет точно установлен, а для некоторых явлений это совсем невозможно. Но очень важно, чтобы для известного числа расстройств влияние представлений было установлено в точности при первой консультации для того, чтобы больной быстро ориентировался и увидел, насколько он до сих пор ошибался. Опытный врач должен сразу ошеломить своих больных подобными открытиями. Но в нем должна быть полная уверенность в победе, первый пушечный выстрел должен пробить брешь в крепости самовнушений. Разрешается известная дерзость, но дерзость оправдывается только успехом, неудача же влечет за собой насмешку.
Если удалось открыть болезнетворное воображение, интеллектуальное представление, которое вызвало аффект и привело больного на ложный путь, то мы обязаны тотчас же разъяснить все больному и притом - совершенно открыто и откровенно. Врач не должен говорить ничего, во что он сам не верит, чего он не мог бы сказать больному коллеге, чего он не сказал бы самому себе, если бы страдал. Здесь буквально применимо правило: не делай другому того, чего ты не желал бы, чтобы делали тебе.
Аффект, с которым врачу постоянно приходится бороться, есть страх. И так как этот страх, как бы он ни был, по-видимому, бессознательным, всегда обязан своим происхождением интеллектуальному представлению об опасности, то задача врача - показать больному, что опасности не существует или, по крайней мере, что она меньше, чем он думает.
Эта задача часто бывает легкая, особенно, если у больных имеется вполне определенный страх и если достаточно одного исследования для постановки точного диагноза. Если врач сумеет ясно выразить свое убеждение, то часто ему сразу удается устранить целый ряд всевозможных расстройств, как-то: сердцебиение, отдышку, афонию, расстройство пищеварительных органов, паралитические явления, головокружение, давление в голове, неспособность к работе. Если не удастся этого сделать в один сеанс, то тем вернее можно достигнуть мало-помалу при терпеливом психотерапевтическом лечении, особенно, если врач сам убежден в психогенном происхождении страдания и умеет выяснить роль, которую сыграло воображение.
Успех в этой области достигается так легко, что даже молодые, еще неопытные врачи могут попробовать здесь свои силы. Некоторые коллеги даже сообщали мне, что они стали успешно лечить неврастеников с тех пор, как обратили внимание на роль подобных самовнушений. Кто желает с уверенностью идти по этой тропинке, тот должен иметь руководящую нить. Я всегда руководствовался следующими мыслями: больной может заявлять врачу только три жалобы: он чувствует боли или другие неприятные ощущения, он страдает функциональными расстройствами различных органов, или, наконец, страдает всякого рода неспособностями. Можно еще проще сформулировать: больной жалуется врачу только на функциональные расстройства.
Теперь для врача возникает капитальный вопрос: составляют ли эти функциональные расстройства следствие первичного телесного изменения или нет?
Успехи современной диагностики позволяют в большинстве случаев дать ответ на этот вопрос, и довольно точно установить - какой орган страдает. Но, если мы желаем добраться до настоящей этиологии, то наука очень часто не разрешает наших сомнений. Но нам и нет надобности непременно доказать материальную подкладку заболевания.
Если при точном и повторном исследовании не находятся соматические состояния, или они должны быть признаны лишь вторичными, то мы не можем удовлетвориться названием «функциональный» или «нервный»; необходимо ясно выразить, что именно мы считаем первичной причиной.
Большинство врачей останавливается в этом случае на «нервах». Я решительно протестую против такого воззрения. Нервы - не более, как проводники, которые никогда самостоятельно не работают. Конечно, они могут заболевать, как всякие другие органы. Но эти, действительно нервные болезни, суть анатомические и имеют совершенно другую симптоматику, чем то, что ошибочно называют «нервными болезнями». Под этим следовало бы подразумевать исключительно материальные поражения нервов и разве еще резко выраженные невралгии, при которых мы должны допустить какое-либо изменение нервной ткани. Материальными следует также считать состояния действительной усталости, и все эти телесные заболевания требуют прежде всего физического лечения.
Но, если мы не можем открыть органической болезни, если исследование показывает, что физическое состояние таково, что мы могли бы выдать благоприятное свидетельство для страхового общества, если нет также истощающих моментов, то мы должны искать основание болезни не в нервах, а в психике.
Не существует в действительности сердечных, желудочных, кишечных, половых неврозов и т.д. Либо мы имеем перед собой материальное расстройство, как, например, при эпилепсии, которую все еще неправильно причисляют к неврозам, и тогда вступает в свои права обыкновенная врачебная терапия со всеми ее лекарствами. Или же это - аффекты, вследствие ложных или преувеличенных представлений страха, которые привели к расстройствам. Так, например, если кто-то страдает сердцебиением, и я могу исключить какое бы то ни было заболевание сердца, не только пороки клапанов, но также заболевания сосудов, сердечной мышцы, действительную сердечную слабость или интоксикации, вообще все телесное, то мне не остается ничего другого, как признать это сердцебиение эмотивным. Здесь приходится искать причину гибельного аффекта в представлении больного. Если мы в этом, порою трудном, анализе попали на верную дорогу, то сам больной помогает нам ясно понять психические причины его страдания, его страхи и часто очень сложный клубок пессимистических представлений. Этим подтверждается диагноз: эмотивное сердцебиение.
И тогда, большей частью, легко удается убеждением заткнуть источник аффекта и устранить физиологические реакции.
Я зашел бы очень далеко, если бы стал, в подтверждение этого взгляда, цитировать примеры из всех областей, так называемой, нервности. Позволю себе сослаться на мою книгу: «Психоневрозы и психическое лечение их» (Les psychonevroses et leur traitement moral. Masson et Cie Paris). Но все же, для примера подобного лечения, приведу описанный там случай.
Дама, 41 год, страдает уже 10 лет тяжелой истерией и, невзирая на всякие способы лечения, в том числе вылущение матки и яичников, упорно страдала все теми же симптомами: полной астазией-абазией, невозможностью сидеть вследствие слабости и болей в спине, неспособностью читать, писать, светобоязнью и т.д. Исследование обнаруживает хорошее состояние питания, отсутствие заболеваний какого-либо органа. Я заключаю отсюда, что у нее нет никакого физического заболевания, и что, следовательно, все симптомы должны иметь чисто психическое происхождение. Поэтому я стараюсь демонстрировать больной, в высшей степени интеллигентной, влияние представлений на наши ощущения, на наши поступки. При первом же разговоре это весьма легко удается мне и больная, самым отчетливым образом, ставит мне следующие вопросы: «Вы думаете, стало быть, что, если бы у меня было глубокое, непоколебимое убеждение, что я в состоянии читать, писать, переносить свет, то я перестала бы страдать этими явлениями?».
- Без сомнения. Насколько я вижу, у вас хорошие глаза и вы мне заявили, что 6 недель тому назад глазной врач нашел ваш орган зрения нормальным. С другой стороны, я не нахожу признаков мозгового заболевания, либо общего истощения. У вас не существует, следовательно, материального основания для того, чтобы вы не могли читать и писать. И вот я рассуждаю: «Если у данного лица нет материального основания для того, чтобы оно не могло читать, то у него должна существовать душевная причина. А эта причина - самовнушение неспособности, которое и создает полную неспособность.
-Вы думаете также, что, если бы я была убеждена, что в состоянии ходить и стоять, то сделала бы это?
- Конечно. Я вас тщательно исследовал. У вас нет ни мозгового, ни спинно-мозгового, ни периферического паралича, ни паралича нервных корешков, а мы знаем только такие параличи. Кости, суставы и мышцы совершенно здоровы. Таким образом, нет никакой физической причины для того, чтобы вы не могли стоять или ходить, и я опять-таки прихожу неизбежно к чрезвычайно простому выводу: если данное лицо не имеет материального основания для того, чтобы оно не могло стоять или ходить, и все же не может стоять, то у него существует душевная причина, т.е. представление невозможности. Конечно, у осла, который не хочет двигаться вперед, я мог бы предположить упрямство, но у вас ведь нет его. Стало быть остается только моя гипотеза.
Не прошло и дня, как больная могла свободно сидеть, читать, писать, а через 3 дня она уже стояла и ходила.
Не говорите, что это была, дескать, истерия, а известно, что при этой душевной болезни всякие исцеления наступают очень легко. Но почему же эта больная 10 лет оставалась в таком состоянии, хотя находилась в руках выдающихся неврологов? А потому, что эти врачи недостаточно вдумались в этот вопрос, потому что они не сумели логически пробудить в психике больной представление способности вместо представления неспособности.
Но, если истерия представляет лучший материал для подобных, легко достижимых чудес, то власть рациональной психотерапии далеко не ограничивается этой формой болезни. Неврастенические состояния, легкие ипохондрии, меланхолии и даже фобии и навязчивые представления могут в короткое время уступать такому воздействию, правда, к сожалению, реже, чем истерия.
В других случаях эта ортопедия встречает трудности в силу того, что психастения врожденная, граничащая со слабоумием. Нельзя также отрицать, что различного рода соматические влияния, конституциональные болезни, физиологические процессы (половая зрелость, менструации, прекращение их), период обратного развития, старость, интоксикации и аутоинтоксикации и т.д. могут оказывать могущественное действие на течение интеллектуальных представлений и последующих аффектов. Поэтому хороши будут все терапевтические меры, которые имеют целью улучшить состояние питания, поддержать нормальную деятельность всех физиологических аппаратов, избегать отравлений, словом - влиять на тело.
Но я того мнения, что эти вредные соматические моменты непосредственно действуют на психику, как другие болезнетворные причины на функцию других органов. Правда, при всех болезнях мы имеем дело с индивидуальными различиями; но эти различия не так велики, чтобы совершенно изменить всю картину болезни. Психические же реакции подвержены несравненно большим колебаниям и находятся в особенно тесной зависимости от первоначального душевного строя индивидуума. Уже на интоксикацию алкоголем, опием, гашишем не все реагируют одинаково, но каждый соответственно своей душевной личности. Так один в состоянии опьянения может еще сказать остроумную речь, в то время, когда он уже не держится на ногах, а другой уже после одного стакана вина начинает нести вздор. Несомненно, что последний, хотя бы он в нравственном отношении стоял даже выше потому, что он был умерен, имеет более слабый интеллектуальный фундамент и в психическом отношении менее устойчив.
Врач, который имел много дела с нервными больными, сумеет открыть у своих больных многие качества духа и даже выдающиеся этические преимущества, но в то же время от него не ускользнут известные интеллектуальные дефекты, особенно со стороны логики. Большинство истеричных и в высокой степени неврастеничных дам представляют поистине ребяческое поведение, не в состоянии логически связать двух фраз, суеверны, а в религиозной области склонны придавать важность внешности, а не этическому содержанию.
Есть больные, в которых врач тотчас подметит, что им не достает соли. Мы редко встретит сильно развитый психоневроз у человека, который совмещает в себе высокий интеллект с глубоким этическим образованием. Я этим отнюдь не желаю оскорблять нервных больных; но чрезвычайно трудно, даже невозможно быть интеллигентным во всех областях, все ясно видеть. И самый умный человек в мире должен скромно сознаться в своей слабости. В оправдание больных мы еще должны прибавить, что недостаток суждения замечается у них в тех областях, которые им совершенно неизвестны, в области медицины и этики (последней всегда пренебрегают). Что же удивительного, если они работают с ложными представлениями и запутываются в аффекте.
В чем заключается теперь задача врача при лечении всякого рода психопатических состояний? Прежде всего ему предстоит свести болезненные явления к их основной причине, т.е. доказать, зависят ли физиологические или психические расстройства от первичного соматического изменения, или они обязаны своим происхождением представлениям. В отношении некоторых расстройств, пожалуй, трудно будет разрешить поставленный вопрос: могут пройти недели и месяцы прежде, чем источник их будет точно установлен, а для некоторых явлений это совсем невозможно. Но очень важно, чтобы для известного числа расстройств влияние представлений было установлено в точности при первой консультации для того, чтобы больной быстро ориентировался и увидел, насколько он до сих пор ошибался. Опытный врач должен сразу ошеломить своих больных подобными открытиями. Но в нем должна быть полная уверенность в победе, первый пушечный выстрел должен пробить брешь в крепости самовнушений. Разрешается известная дерзость, но дерзость оправдывается только успехом, неудача же влечет за собой насмешку.
Если удалось открыть болезнетворное воображение, интеллектуальное представление, которое вызвало аффект и привело больного на ложный путь, то мы обязаны тотчас же разъяснить все больному и притом - совершенно открыто и откровенно. Врач не должен говорить ничего, во что он сам не верит, чего он не мог бы сказать больному коллеге, чего он не сказал бы самому себе, если бы страдал. Здесь буквально применимо правило: не делай другому того, чего ты не желал бы, чтобы делали тебе.
Аффект, с которым врачу постоянно приходится бороться, есть страх. И так как этот страх, как бы он ни был, по-видимому, бессознательным, всегда обязан своим происхождением интеллектуальному представлению об опасности, то задача врача - показать больному, что опасности не существует или, по крайней мере, что она меньше, чем он думает.
Эта задача часто бывает легкая, особенно, если у больных имеется вполне определенный страх и если достаточно одного исследования для постановки точного диагноза. Если врач сумеет ясно выразить свое убеждение, то часто ему сразу удается устранить целый ряд всевозможных расстройств, как-то: сердцебиение, отдышку, афонию, расстройство пищеварительных органов, паралитические явления, головокружение, давление в голове, неспособность к работе. Если не удастся этого сделать в один сеанс, то тем вернее можно достигнуть мало-помалу при терпеливом психотерапевтическом лечении, особенно, если врач сам убежден в психогенном происхождении страдания и умеет выяснить роль, которую сыграло воображение.
Успех в этой области достигается так легко, что даже молодые, еще неопытные врачи могут попробовать здесь свои силы. Некоторые коллеги даже сообщали мне, что они стали успешно лечить неврастеников с тех пор, как обратили внимание на роль подобных самовнушений. Кто желает с уверенностью идти по этой тропинке, тот должен иметь руководящую нить. Я всегда руководствовался следующими мыслями: больной может заявлять врачу только три жалобы: он чувствует боли или другие неприятные ощущения, он страдает функциональными расстройствами различных органов, или, наконец, страдает всякого рода неспособностями. Можно еще проще сформулировать: больной жалуется врачу только на функциональные расстройства.
Теперь для врача возникает капитальный вопрос: составляют ли эти функциональные расстройства следствие первичного телесного изменения или нет?
Успехи современной диагностики позволяют в большинстве случаев дать ответ на этот вопрос, и довольно точно установить - какой орган страдает. Но, если мы желаем добраться до настоящей этиологии, то наука очень часто не разрешает наших сомнений. Но нам и нет надобности непременно доказать материальную подкладку заболевания.
Если при точном и повторном исследовании не находятся соматические состояния, или они должны быть признаны лишь вторичными, то мы не можем удовлетвориться названием «функциональный» или «нервный»; необходимо ясно выразить, что именно мы считаем первичной причиной.
Большинство врачей останавливается в этом случае на «нервах». Я решительно протестую против такого воззрения. Нервы - не более, как проводники, которые никогда самостоятельно не работают. Конечно, они могут заболевать, как всякие другие органы. Но эти, действительно нервные болезни, суть анатомические и имеют совершенно другую симптоматику, чем то, что ошибочно называют «нервными болезнями». Под этим следовало бы подразумевать исключительно материальные поражения нервов и разве еще резко выраженные невралгии, при которых мы должны допустить какое-либо изменение нервной ткани. Материальными следует также считать состояния действительной усталости, и все эти телесные заболевания требуют прежде всего физического лечения.
Но, если мы не можем открыть органической болезни, если исследование показывает, что физическое состояние таково, что мы могли бы выдать благоприятное свидетельство для страхового общества, если нет также истощающих моментов, то мы должны искать основание болезни не в нервах, а в психике.
Не существует в действительности сердечных, желудочных, кишечных, половых неврозов и т.д. Либо мы имеем перед собой материальное расстройство, как, например, при эпилепсии, которую все еще неправильно причисляют к неврозам, и тогда вступает в свои права обыкновенная врачебная терапия со всеми ее лекарствами. Или же это - аффекты, вследствие ложных или преувеличенных представлений страха, которые привели к расстройствам. Так, например, если кто-то страдает сердцебиением, и я могу исключить какое бы то ни было заболевание сердца, не только пороки клапанов, но также заболевания сосудов, сердечной мышцы, действительную сердечную слабость или интоксикации, вообще все телесное, то мне не остается ничего другого, как признать это сердцебиение эмотивным. Здесь приходится искать причину гибельного аффекта в представлении больного. Если мы в этом, порою трудном, анализе попали на верную дорогу, то сам больной помогает нам ясно понять психические причины его страдания, его страхи и часто очень сложный клубок пессимистических представлений. Этим подтверждается диагноз: эмотивное сердцебиение.
И тогда, большей частью, легко удается убеждением заткнуть источник аффекта и устранить физиологические реакции.
Я зашел бы очень далеко, если бы стал, в подтверждение этого взгляда, цитировать примеры из всех областей, так называемой, нервности. Позволю себе сослаться на мою книгу: «Психоневрозы и психическое лечение их» (Les psychonevroses et leur traitement moral. Masson et Cie Paris). Но все же, для примера подобного лечения, приведу описанный там случай.
Дама, 41 год, страдает уже 10 лет тяжелой истерией и, невзирая на всякие способы лечения, в том числе вылущение матки и яичников, упорно страдала все теми же симптомами: полной астазией-абазией, невозможностью сидеть вследствие слабости и болей в спине, неспособностью читать, писать, светобоязнью и т.д. Исследование обнаруживает хорошее состояние питания, отсутствие заболеваний какого-либо органа. Я заключаю отсюда, что у нее нет никакого физического заболевания, и что, следовательно, все симптомы должны иметь чисто психическое происхождение. Поэтому я стараюсь демонстрировать больной, в высшей степени интеллигентной, влияние представлений на наши ощущения, на наши поступки. При первом же разговоре это весьма легко удается мне и больная, самым отчетливым образом, ставит мне следующие вопросы: «Вы думаете, стало быть, что, если бы у меня было глубокое, непоколебимое убеждение, что я в состоянии читать, писать, переносить свет, то я перестала бы страдать этими явлениями?».
- Без сомнения. Насколько я вижу, у вас хорошие глаза и вы мне заявили, что 6 недель тому назад глазной врач нашел ваш орган зрения нормальным. С другой стороны, я не нахожу признаков мозгового заболевания, либо общего истощения. У вас не существует, следовательно, материального основания для того, чтобы вы не могли читать и писать. И вот я рассуждаю: «Если у данного лица нет материального основания для того, чтобы оно не могло читать, то у него должна существовать душевная причина. А эта причина - самовнушение неспособности, которое и создает полную неспособность.
-Вы думаете также, что, если бы я была убеждена, что в состоянии ходить и стоять, то сделала бы это?
- Конечно. Я вас тщательно исследовал. У вас нет ни мозгового, ни спинно-мозгового, ни периферического паралича, ни паралича нервных корешков, а мы знаем только такие параличи. Кости, суставы и мышцы совершенно здоровы. Таким образом, нет никакой физической причины для того, чтобы вы не могли стоять или ходить, и я опять-таки прихожу неизбежно к чрезвычайно простому выводу: если данное лицо не имеет материального основания для того, чтобы оно не могло стоять или ходить, и все же не может стоять, то у него существует душевная причина, т.е. представление невозможности. Конечно, у осла, который не хочет двигаться вперед, я мог бы предположить упрямство, но у вас ведь нет его. Стало быть остается только моя гипотеза.
Не прошло и дня, как больная могла свободно сидеть, читать, писать, а через 3 дня она уже стояла и ходила.
Не говорите, что это была, дескать, истерия, а известно, что при этой душевной болезни всякие исцеления наступают очень легко. Но почему же эта больная 10 лет оставалась в таком состоянии, хотя находилась в руках выдающихся неврологов? А потому, что эти врачи недостаточно вдумались в этот вопрос, потому что они не сумели логически пробудить в психике больной представление способности вместо представления неспособности.
Но, если истерия представляет лучший материал для подобных, легко достижимых чудес, то власть рациональной психотерапии далеко не ограничивается этой формой болезни. Неврастенические состояния, легкие ипохондрии, меланхолии и даже фобии и навязчивые представления могут в короткое время уступать такому воздействию, правда, к сожалению, реже, чем истерия.