Номенклатурные фанфики
В кармане при ходьбе звенела мелочь. Моню Хрюндельсона это весьма раздражало. Дефилируя воскресным вечером по улице Горького в отсвете фонарей, он разглядывал витрины универмагов, попыхивая дефицитными сигаретами. "Ты же вчера уже и так принял, зачем тебе это? Снова через пару часов на горшок потянет, нервничать лишку будешь, раздражён. Успокойся же, наконец, хватит, и так уже четверть лет с гаком себя не бережёшь!", - сверлило у него в голове. Однако чешские башмаки податливо шли по мокрому асфальту тротуара, ничего особо не волновало. Остановившись у газетного ларька, Моня купил последний выпуск "Огонька" и расписание электричек можайского направления, так как был приглашён в Голицыно на юбилей своего фронтового товарища на ближайших выходных. Изучая столбцы цифр с точным московским временем, он присел за столиком в "Арагви". Даже в самое загруженное время его физиономию без единого всплеска эмоций на чисто выбритом лице пропускал бывалый швейцар, - усатый и породистый служака, будто из рассказа Чехова. Отобедав по полной программе, слегка лавируя между мебелью и людьми, Моня перешёл по подземному переходу улицу и зашагал по одному из переулков между Горького и Герцена. Достигнув Московского университета, он остановился, философски-пьяно вглядываясь в алевшую звезду Троицкой башни Кремля. Пусть у него и были знакомые депутаты Совета национальностей, но сейчас было неурочное время: народные избранники были явно в полях или в одном из ближайших заведений. Свернув направо, Хрюндельсон прошёл мимо дома Пашкова, по Волхонке достигнув Пушкинского музея. Слева, на месте взорванного Кагановичем храма Христа-Спасителя, плескалось и чадило сыростью огромное море бассейна "Москва". Моня весьма стеснялся своего далеко не аполлоновского тела, поэтому здесь так и не искупался. Присев на лавке у набережной с видом на тот самый серый дом, он пробежался глазами по передовицам "Огонька", заострив своё внимание на знаменитой вклейке с репродукциями, которую тогда всегда помещали посередине журнала, чтобы любознательный читатель мог её аккуратно извлечь, отогнув скрепки, и повесить, допустим, на голую стену необставленного угла общаги где-то в Хибинах или на Чукотке в геологической партии. Поговаривали, что в Волынском, когда заметали последние следы Хозяина, в его спальне на стенах висело множество тех самых репродукций. Что ж, Сурков был замечательным главредом, которому было не отказать в художественном вкусе. Пусть и торчал он Моне 250 рублей долга за разбитую посуду в угаре главлитовского ресторана, Хрюндельсон был не в обиде на лауреата. В тот памятный вечер сам Симонов, выпивший столько бутылок Киндзмараули, сколько у него было Сталинских премий, заботливо помогал Моне ликвидировать последствия сурковского погрома казённой посуды. Рядом, тупо смотря в грязную после оливье тарелку, хмуро глядел серыми глазами Фадеев, к плечу которого прильнула примерно в такой же кондиции Целиковская. Странно, что в тот вечер такие занятые люди умудрились без договорённости наклюкаться, это было что-то совершенно невероятное, - как позднее неоднократно слышал Моня от одного подававшего надежды ленинградского журналиста. Заложив "Огонёк" во внутренний карман пиджака, Хрюндельсон через полчаса добрёл до своего дома, как раз напротив Нескучного сада. Вечерами с балкона он любил наблюдать за морем зелени, возвышавшемся над Москвой-рекой, то и дело прикуривая сигареты между стаканами сухого грузинского вина.
--------------------
Моня Хрюндельсон неторопливо раскладывал свои пожитки в уютном СВ "Красной стрелы": предстояла командировка в колыбель трёх революций. Расправившись с пододеяльником, он задымил, поглядывая на дождливый перрон Ленинградского. А вот и появился сосед: молодой, с небольшими усами, высоким лбом и добродушным лицом. "Михаил!", - нейтрально по старой привычке представился Моня. "Александр!", - ответил ему попутчик. Когда кончилась санитарная зона, Хрюндельсон навестил заветную комнату и, вернувшись на крыльях в купе, застал Александра уже кимарившим, к тому же со знакомым амбре трёхзвёздочного, хотя в поле зрения тары не было. "А он хорош, далеко пойдёт!", - прикинул с улыбкой Моня.
Спустя десять часов поездки, они полной грудью вдохнули питерский воздух. "Александр, меня служебная машина встречает, может, подбросить вас, если случайно не в сторону Петроградки направляетесь? - Это совершенно невероятно, как раз туда! Ну ты представляешь...", - и радостно, и удивлённо вопрошал молодой журналист. О профессии соседа по купе стало известно в ходе бурных возлияний между Калининым и Бологое. Саша Мясников, как стал называть его подобревший Хрюндельсон, трудился на нескольких фронтах: "Ленинградская правда", "Вечерний Ленинград", "Советская культура" были их флангами. Он как раз возвращался в родной город, тиснув многообещающую заметку о недавно прошедшем 24-м съезде партии, в одну из столичных газет. "Это будет что-то совершенно невероятное!", - пророчески предсказывал попутчик, опрокидывая коньяк прямо так из подстаканника.
"Михаил, не желаете ли вечером после ваших дел, забуриться в "Невский"? Там будут мои коллеги, перспективные ленинградские писатели и журналисты", - пожимая руку Хрюндельсону, спрашивал Мясников. "Вот это дело, вот это я понимаю! Слухай сюда, освобожусь в Смольном часов в семь, потом на моторе сразу к вам", - бодро ответил Моня. "Ну тогда скажете швейцару, что вам к столу Довлатова, он поймёт. Только не серчайте на сразу поменявшееся выражение его лица: иногда мы бузим, ну так, на пол-рюмочки", - замявшись, даже слегка покраснел Александр. "Поняяяятно, хорошо теперь молодёжь живёт. Не заблужусь, ждите!", - ответил Хрюндельсон. Он шёл по Загородному проспекту в сторону особняка Кшесинской, радостно потирая потные ладошки в ожидания вечера творческой интеллигенции. "Блииин, там же молодёжь одна будет...значит, за полчаса надо съесть полпачки сливочного масла, чтоб в тарелку лицом не ударить", - и с такими размышлениями он свернул к ближайшему гастроному, заняв место в хвосте очереди, благо практически у самого входа.
--------------------
Стоял прекрасный июнь 1970 года. На улице Горького цвели липы, слегка одурманивая неподготовленных пешеходов. Повсюду алели красные флажки и висели портреты молодых вождей да заслуженных полководцев. Одновременно шли выборы в Верховный Совет СССР и Моня Хрюндельсон в Елисеевский за заказом. Будучи хорошим знакомым начальника Госснаба Дымшица, он не особо волновался за своё положение в столичном горкоме, где заведовал отделом культурно-просветительской работы среди сотрудников ликёро-водочных предприятий. Всё же, пришла пора отдать гражданский долг.
На улице Герцена алел транспарантами и гремел духовыми басами избирательный участок. Зайдя внутрь, Моня стал искать табличку со своим адресом: а вот и она, улица Алексея Толстого, нынешняя Спиридоновка. Через год с небольшим Хрюндельсон успешно перебрался на Фрунзенскую набережную, а пока довольствовался уютным районом Патриарших. Предъявив паспорт улыбчивой девушке со значком ВЛКСМ на весьма выдающемся выше талии пиджаке, он расписался в книге с данными избирателей, получив заветный бюллетень. Увидев над строкой "Против всех" фамилию знакомого почитателя Бахуса из ресторана Дома кино, с которым регулярно справлялись тризны "Агдаму" и "Столичной", Моня иронично улыбнулся. Достав из нагрудного кармана недавно подаренный "Паркер", он поставил в нужном квадратике галочку, сложил бюллетень пополам и отправил его в узкую щель урны. Выйдя на столичное солнышко, он затянулся "Новостью", поправил галстук и, взглянув на часы, понял, что слегка опоздает на званый обед у Сергея Михалкова. "Дааа, заставит меня этот гимнюк штрафную выпить, хотя в я в прошлый раз никуда лицом не ударил", - предался воспоминаниям Хрюндельсон. Свернув в переулок, он через пару минут был уже на тротуаре улицы Горького, где не стоило большого труда поймать такси. Усатый армянин в форменной кепке лихо довёз пассажира до площади Восстания, в районе которой и дожидались Моню у стынущего графина многочисленные члены семейства Михалковых-Кончаловских.
Расплатившись, Моня забежал в гастроном, где, на его счастье, уже не было большой очереди и отоварился трёхзвёздочным армянским, астраханской икрой, белугой горячего копчения и шоколадными конфетами. Прихватив ко всему ещё и две пачки сигарет с запасом, он двинулся с полной, под завистливые взгляды прохожих, авоськой к массивной двери номенклатурной сталинки. "Хорошая погода нынче, небо ясное, хоть дождя ночью не будет", - думал он, насвистывая песню Ладыниной из фильма "Кубанские казаки".