И.Л. Солоневич о Петре Первом
Вся совокупность, так называемых, петровских реформ оставила очень глубокий след в истории России. Результаты этих реформ мы чувствуем и расхлебываем еще и сегодня. Очень трудно предположить, чтобы ближайшие поколения смогли бы эмансипироваться от политических последствий Петра и еще менее вероятно, чтобы историческая оценка этих последствий привела бы нас хоть к кое-какому единодушию. Если и двести лет после своей смерти человек продолжает оставаться живым символом живых политических интересов и страстей, то уж это одно свидетельствует об огромности сдвига, им произведенного, или им символизируемого. Можно утверждать, что ни в одной стране, ни один человек не оставил таких глубоких - и таких спорных следов своей работы, какие оставил в России Петр. <…>
Петр для очень многих казался плохим - совсем плохим царем. Но самый плохой царь казался, все-таки, лучше самой лучшей революции. Несколько неожиданным оказался тот факт, что в Петре совместилась и монархия, и революция, но это совмещение современники Петра едва ли успели заметить: революционные перемены Петра нарастали постепенно - от случая к случаю - "рождались войной", как говорят нынешние историки... Они никогда не фигурировали в форме тех "программ", какие предлагали обездоленному человечеству его такие лучшие друзья, как Ленин и Гитлер. Все это вырастало постепенно: сначала потешные, - почему бы и нет? Потом поход в Азов, - Азов для Москвы был очень нужен. Потом стройка флота, - флот стали строить и до Петра. Потом войны со Швецией - на Швецию Москва нацеливалась очень давно. Для войны нужна регулярная армия, - ее стал заводить уже Грозный. Потом столица в Петербурге, - но и без Петербурга Москва Петра вообще видывала только мельком - и был ли он в Петербурге или околачивался по заграницам - для Москвы было безразлично. Пьянство, табак, немецкие кафтаны, антирелигиозное хулиганство оценивались сначала, как ребячья блажь: "женится - остепенится". Но и женитьба не остепенила.
Во всяком случае, в "революции" Петра отсутствовал самый основной революционный элемент: насильственный захват власти, отсутствовал тот обычно весьма четкий перелом, который определяет "старый режим" от его революционного наследника. В лице Петра "революцию" производил сам "старый режим" и производил ее а) законными средствами и б) с патриотической целью. И, наконец, революционный оттенок петровские деяния получили уже только впоследствии - во всей их сумме. Современникам она казалась нарастающим рядом безобразий и неудач, но никак не революцией. И петровская Россия. несмотря на резкое осуждение деяний и методов Петра - на "контрреволюцию" все-таки не пошла. Это объясняет прижизненный успех петровских реформ. Их посмертный успех был закреплен новым соотношением социальных сил, о каком Петр, разумеется, и понятия не имел.
Таким образом, "личная" роль Петра в истории объясняется прежде всего рядом внеличных факторов. Тем, что Петр родился царем, тем, что он родился царем после междуцарствия и тем, что он вступил на престол в тот момент, когда Россия и без него уже перестраивалась и когда она, в частности, от чисто оборонительной политики переходила к наступательной. В эти объективные факторы резко вклинились личные свойства Петра. И именно личные свойства придали реформе характер революции. Не будь этих личных свойств, история петровских дел и деяний имела бы, вероятно, намного менее спорный характер, чем тот, который она имеет сейчас. <…>
Самой кардинальной реформой Петра, которую историки обходят старательным молчанием и о которой, правда, только мельком говорит советская "История СССР", был его указ 1714 г., так называемый указ о единонаследии. О том, как безграмотно и бестолково и противоречиво был он средактирован, я уже приводил определение Ключевского. О том, что из "единонаследия" ничего не вышло, пишут все историки. Но обходится сторонкой тот вопрос, что благодаря этому указу "огромный фонд поместных земель окончательно сделался собственностью дворянства" ("История СССР, стр. 665).
Напомню, что по московскому законодательству поместное владение было владением государственным, и дворянство владело поместьями лишь постольку, поскольку оно за счет поместных доходов несло определенную государственную службу. Это не была собственность. Это была заработная плата. Академик Шмурло пишет (стр. 294): "Служилый человек в московском государстве служил, его положение определялось обязанностями, отнюдь не правами". После Петра у дворянства остаются только права. Первый, но решающий шаг в этом направлении сделал петровский указ, превративший государственные имения в частные и государственно-обязанных крестьян - в частную собственность. Дальнейшее законодательство времен порнократии только зафиксировало фактически создавшееся положение дел. И недаром дворянство именовало этот указ "изящнейшим благодеянием", оно в массе лучше оценивало те "следствия", которых никак не мог сообразить сам Петр. "В результате область крепостного права значительно расширилась, и здесь совершился целый переворот (подчеркнуто мной, - И. С.) только отрицательного свойства" (Ключевский). <…>
Итак, если опереться на ряд частных и разрозненных показаний наших историков, то вообще содержание всей петровской реформы можно уложить в такую, примерно, формулировку:
Продолжено несколько более удачно техническое перевооружение страны. Разгромлен весь правительственный аппарат Москвы, опиравшийся на русское самоуправление, и заменен бюрократическим аппаратом инородцев.
Разгромлено патриаршество, замененное синодом.
Разгромлено купечество, замененное "кумпанствами".
Разгромлено крестьянство, попавшее в собственность дворянству.
Выиграло только дворянство: указом о единонаследии оно получило в свое распоряжение государственную землю и государственное крестьянство; указом о замещении престола оно получило в свое распоряжение престол. Дворянство и является тем социальным слоем, который, во-первых, прятался за судорожной тенью Петра и который, во-вторых, ставил этой тени литературные и другие памятники. <…>
Наши историки - сознательно или бессознательно - допускают очень существенную терминологическую передержку, ибо "крепостной человек", "крепостное право" и "дворянин" в Московской Руси были совсем не тем, чем они стали в петровской.
Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был рабом. Он находился, примерно, в таком же положении, как в конце прошлого века находился рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли, атаман мог его выпороть, - как и помещик крестьянина, - но это был порядок военно-государственной субординации, а не порядок рабства. Начало рабству положил Петр.
Солоневич И.Л. Народная монархия / Отв. ред. О.Платонов. - М.:Институт русской цивилизации, 2010. - с. 501-504, 557, 560, 563.
Петр для очень многих казался плохим - совсем плохим царем. Но самый плохой царь казался, все-таки, лучше самой лучшей революции. Несколько неожиданным оказался тот факт, что в Петре совместилась и монархия, и революция, но это совмещение современники Петра едва ли успели заметить: революционные перемены Петра нарастали постепенно - от случая к случаю - "рождались войной", как говорят нынешние историки... Они никогда не фигурировали в форме тех "программ", какие предлагали обездоленному человечеству его такие лучшие друзья, как Ленин и Гитлер. Все это вырастало постепенно: сначала потешные, - почему бы и нет? Потом поход в Азов, - Азов для Москвы был очень нужен. Потом стройка флота, - флот стали строить и до Петра. Потом войны со Швецией - на Швецию Москва нацеливалась очень давно. Для войны нужна регулярная армия, - ее стал заводить уже Грозный. Потом столица в Петербурге, - но и без Петербурга Москва Петра вообще видывала только мельком - и был ли он в Петербурге или околачивался по заграницам - для Москвы было безразлично. Пьянство, табак, немецкие кафтаны, антирелигиозное хулиганство оценивались сначала, как ребячья блажь: "женится - остепенится". Но и женитьба не остепенила.
Во всяком случае, в "революции" Петра отсутствовал самый основной революционный элемент: насильственный захват власти, отсутствовал тот обычно весьма четкий перелом, который определяет "старый режим" от его революционного наследника. В лице Петра "революцию" производил сам "старый режим" и производил ее а) законными средствами и б) с патриотической целью. И, наконец, революционный оттенок петровские деяния получили уже только впоследствии - во всей их сумме. Современникам она казалась нарастающим рядом безобразий и неудач, но никак не революцией. И петровская Россия. несмотря на резкое осуждение деяний и методов Петра - на "контрреволюцию" все-таки не пошла. Это объясняет прижизненный успех петровских реформ. Их посмертный успех был закреплен новым соотношением социальных сил, о каком Петр, разумеется, и понятия не имел.
Таким образом, "личная" роль Петра в истории объясняется прежде всего рядом внеличных факторов. Тем, что Петр родился царем, тем, что он родился царем после междуцарствия и тем, что он вступил на престол в тот момент, когда Россия и без него уже перестраивалась и когда она, в частности, от чисто оборонительной политики переходила к наступательной. В эти объективные факторы резко вклинились личные свойства Петра. И именно личные свойства придали реформе характер революции. Не будь этих личных свойств, история петровских дел и деяний имела бы, вероятно, намного менее спорный характер, чем тот, который она имеет сейчас. <…>
Самой кардинальной реформой Петра, которую историки обходят старательным молчанием и о которой, правда, только мельком говорит советская "История СССР", был его указ 1714 г., так называемый указ о единонаследии. О том, как безграмотно и бестолково и противоречиво был он средактирован, я уже приводил определение Ключевского. О том, что из "единонаследия" ничего не вышло, пишут все историки. Но обходится сторонкой тот вопрос, что благодаря этому указу "огромный фонд поместных земель окончательно сделался собственностью дворянства" ("История СССР, стр. 665).
Напомню, что по московскому законодательству поместное владение было владением государственным, и дворянство владело поместьями лишь постольку, поскольку оно за счет поместных доходов несло определенную государственную службу. Это не была собственность. Это была заработная плата. Академик Шмурло пишет (стр. 294): "Служилый человек в московском государстве служил, его положение определялось обязанностями, отнюдь не правами". После Петра у дворянства остаются только права. Первый, но решающий шаг в этом направлении сделал петровский указ, превративший государственные имения в частные и государственно-обязанных крестьян - в частную собственность. Дальнейшее законодательство времен порнократии только зафиксировало фактически создавшееся положение дел. И недаром дворянство именовало этот указ "изящнейшим благодеянием", оно в массе лучше оценивало те "следствия", которых никак не мог сообразить сам Петр. "В результате область крепостного права значительно расширилась, и здесь совершился целый переворот (подчеркнуто мной, - И. С.) только отрицательного свойства" (Ключевский). <…>
Итак, если опереться на ряд частных и разрозненных показаний наших историков, то вообще содержание всей петровской реформы можно уложить в такую, примерно, формулировку:
Продолжено несколько более удачно техническое перевооружение страны. Разгромлен весь правительственный аппарат Москвы, опиравшийся на русское самоуправление, и заменен бюрократическим аппаратом инородцев.
Разгромлено патриаршество, замененное синодом.
Разгромлено купечество, замененное "кумпанствами".
Разгромлено крестьянство, попавшее в собственность дворянству.
Выиграло только дворянство: указом о единонаследии оно получило в свое распоряжение государственную землю и государственное крестьянство; указом о замещении престола оно получило в свое распоряжение престол. Дворянство и является тем социальным слоем, который, во-первых, прятался за судорожной тенью Петра и который, во-вторых, ставил этой тени литературные и другие памятники. <…>
Наши историки - сознательно или бессознательно - допускают очень существенную терминологическую передержку, ибо "крепостной человек", "крепостное право" и "дворянин" в Московской Руси были совсем не тем, чем они стали в петровской.
Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был рабом. Он находился, примерно, в таком же положении, как в конце прошлого века находился рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли, атаман мог его выпороть, - как и помещик крестьянина, - но это был порядок военно-государственной субординации, а не порядок рабства. Начало рабству положил Петр.
Солоневич И.Л. Народная монархия / Отв. ред. О.Платонов. - М.:Институт русской цивилизации, 2010. - с. 501-504, 557, 560, 563.