о сыроядении другимъ манѣромъ
Оригинал взят у murmele в о сыроядении другимъ манѣромъ
Когда-то давным-давно, в перестройку, до всяких не то что санкций, а даже до Онищенки, в благословенные времена, когда в каждом киоске круглосуточно продавались странные спиртосодержащие жидкости расцветки венгерских фломастеров и прозрачный, как слеза, спирт "Рояль" и экзотические плоды и кожаные сумки со многими нулями и всем этим (ну, может, кроме сумок) народ регулярно травился до смерти...
Гм. Увлеклась. Начнем заново.
Когда-то давным-давно я работала в одной маленькой фирме, изначально основанной, кажется, при институте. Направлений деятельности у нее было два. Во-первых, она выпускала кое-какую учебную и даже околонаучную литературу, материалы конференций какие-то, -- силами меня; а во-вторых, поставляла учебники по контракту в сельские школы. Вторым направлением занимались четыре шофера на "каблучках", то бишь пикапах, и три разбитные бухгалтерши предпенсионного возраста. Владел же всем этим бывший преподаватель, человек, мучительно тосковавший по культуре и в силу этой классической древнерусской тоски любивший выпить с народом -- с шоферами то бишь и бухгалтершами. В этом же доме, где квартировала контора, хозяин и жил, жила там же и его супруга, часто заглядывавшая на огонек с инспекционными целями. Супруга была бывшая профессиональная балерина, женщина светская, искушенная, опытная, с прекрасным вкусом, многократно бывавшая на гастролях за границей в составе ансамбля "Воронежские девчата" или около того, и ей категорически не нравились эти посиделки. Причем даже не фактом пьянства, что еще можно было бы понять, -- а отсутствием культуры. Ну что это, селедку руками потрошить на черновиках материалов конференций... Босс супругу уважал и старался не нервировать. От пьянства, понятное дело, не отказывался, но изо всех сил стремился к тому, чтобы соответствовать ее изысканным запросам.
Поэтому всякая пьянка (а случалось их не чаще трех-четырех в неделю) начиналась с того, что босс в обеденный перерыв лично шел в ближний универсам, супермаркетов еще кажется не изобрели, и покупал там сыр и апельсины. Апельсины он умел выбирать сладкие, крепкие, с тонкой, нежно горчащей шкуркой, и резал их вместе со шкуркой острейшим ножом на прозрачные сияющие ломтики. А сыр был эмменталь, сладковатый, ванильно-золотистый и блестящий, как клавиши старого рояля (не спирта), с огромными гладкими дырками, края которых несказанно радовали кончик языка, и тоже нарезался он значит тонкими-тонкими пластинками. Из сейфа доставалось блюдо дельфтского кобальтового фаянса, привезенное супругой с давних, при Брежневе еще, гастролей, и на это блюдо ровными концентрическими кругами через один выкладывались ломтики апельсина и сыра, сыра и апельсина.
Пока босс занимался этим рукоделием, бухгалтерши сообща шли в тот же самый универсам и приобретали водку из расчета бутылка на рыло плюс одна про запас, крупную жирную сельдь пряного посола цельной тушкой и буханку хлеба.
И вот наконец приступали. Посередине стола торжественно ставилось синее блюдо с солнечной желто-оранжевой мозаикой. Остальную площадь застилали черновиками в несколько слоев. На них крепкими, заскорузлыми пальцами шоферы потрошили и кромсали кусками сельдь и щедрыми деревенскими скибками резали хлеб. По чайным чашкам разливалась водка. После третьей рюмки начинались песни -- пели бухгалтерши, кстати, неплохо. Радио было у меня в комнате, но мне обычно удавалось уйти раньше, чем душа запросит танцев.
Я в посиделках не участвовала, а почему? -- ну понятно же, говорили бухгалтерши, потому что запойная алкоголичка. Но заскакивала быстренько, чтобы взять с синего блюда сыра и апельсинов, стопочкой: ломтик сыра, ломтик апельсина, ломтик сыра, ломтик апельсина... -- откусить прямо от стопки, замереть от восторга.
Больше никто и никогда, ни разу, с этого блюда ничего не брал.
Когда-то давным-давно, в перестройку, до всяких не то что санкций, а даже до Онищенки, в благословенные времена, когда в каждом киоске круглосуточно продавались странные спиртосодержащие жидкости расцветки венгерских фломастеров и прозрачный, как слеза, спирт "Рояль" и экзотические плоды и кожаные сумки со многими нулями и всем этим (ну, может, кроме сумок) народ регулярно травился до смерти...
Гм. Увлеклась. Начнем заново.
Когда-то давным-давно я работала в одной маленькой фирме, изначально основанной, кажется, при институте. Направлений деятельности у нее было два. Во-первых, она выпускала кое-какую учебную и даже околонаучную литературу, материалы конференций какие-то, -- силами меня; а во-вторых, поставляла учебники по контракту в сельские школы. Вторым направлением занимались четыре шофера на "каблучках", то бишь пикапах, и три разбитные бухгалтерши предпенсионного возраста. Владел же всем этим бывший преподаватель, человек, мучительно тосковавший по культуре и в силу этой классической древнерусской тоски любивший выпить с народом -- с шоферами то бишь и бухгалтершами. В этом же доме, где квартировала контора, хозяин и жил, жила там же и его супруга, часто заглядывавшая на огонек с инспекционными целями. Супруга была бывшая профессиональная балерина, женщина светская, искушенная, опытная, с прекрасным вкусом, многократно бывавшая на гастролях за границей в составе ансамбля "Воронежские девчата" или около того, и ей категорически не нравились эти посиделки. Причем даже не фактом пьянства, что еще можно было бы понять, -- а отсутствием культуры. Ну что это, селедку руками потрошить на черновиках материалов конференций... Босс супругу уважал и старался не нервировать. От пьянства, понятное дело, не отказывался, но изо всех сил стремился к тому, чтобы соответствовать ее изысканным запросам.
Поэтому всякая пьянка (а случалось их не чаще трех-четырех в неделю) начиналась с того, что босс в обеденный перерыв лично шел в ближний универсам, супермаркетов еще кажется не изобрели, и покупал там сыр и апельсины. Апельсины он умел выбирать сладкие, крепкие, с тонкой, нежно горчащей шкуркой, и резал их вместе со шкуркой острейшим ножом на прозрачные сияющие ломтики. А сыр был эмменталь, сладковатый, ванильно-золотистый и блестящий, как клавиши старого рояля (не спирта), с огромными гладкими дырками, края которых несказанно радовали кончик языка, и тоже нарезался он значит тонкими-тонкими пластинками. Из сейфа доставалось блюдо дельфтского кобальтового фаянса, привезенное супругой с давних, при Брежневе еще, гастролей, и на это блюдо ровными концентрическими кругами через один выкладывались ломтики апельсина и сыра, сыра и апельсина.
Пока босс занимался этим рукоделием, бухгалтерши сообща шли в тот же самый универсам и приобретали водку из расчета бутылка на рыло плюс одна про запас, крупную жирную сельдь пряного посола цельной тушкой и буханку хлеба.
И вот наконец приступали. Посередине стола торжественно ставилось синее блюдо с солнечной желто-оранжевой мозаикой. Остальную площадь застилали черновиками в несколько слоев. На них крепкими, заскорузлыми пальцами шоферы потрошили и кромсали кусками сельдь и щедрыми деревенскими скибками резали хлеб. По чайным чашкам разливалась водка. После третьей рюмки начинались песни -- пели бухгалтерши, кстати, неплохо. Радио было у меня в комнате, но мне обычно удавалось уйти раньше, чем душа запросит танцев.
Я в посиделках не участвовала, а почему? -- ну понятно же, говорили бухгалтерши, потому что запойная алкоголичка. Но заскакивала быстренько, чтобы взять с синего блюда сыра и апельсинов, стопочкой: ломтик сыра, ломтик апельсина, ломтик сыра, ломтик апельсина... -- откусить прямо от стопки, замереть от восторга.
Больше никто и никогда, ни разу, с этого блюда ничего не брал.