100 лет прошло, а менталитет не меняется
"Помню, лет пять тому назад мне пришлось с писателями Буниным и Фёдоровым приехать на один день на Иматру. Назад мы возвращались поздно ночью. Около одиннадцати часов поезд остановился на станции Антреа, и мы вышли закусить. Длинный стол был уставлен горячими кушаньями и холодными закусками. Тут была свежая лососина, жаренная форель, холодный ростбиф, какая-то дичь, маленькие, очень вкусные биточки и тому подобное. Всё это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и стояли корзиночки с хлебом.
Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось, затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку тридцать семь копеек. Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, к участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой. Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре.
Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда, Калужской губернии...
Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.
- Вот дурачьё так дурачьё. Ведь этакие болваны, чёрт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов… Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово - чухонцы.
А другой подхватил, давясь от смеха:
- А я… нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбу и плюнул."
Куприн, 1907г.
Как же мне это знакомо, как осточертело наблюдать за соотечественниками, нагребающими карманы за шведским столом, наваливающими горы в тарелки, что уже и не лезет, хоть и давились жратвой, ведь еда в их тарелках стала правда жратвой, как свиньи едят из корыт. Так же навалено ведь все без разбора. Да и такой же свинарник оставляют за собой - что не съели или не поместилось в тарелку, то понадкусали, перерыли, перемешали. Я молчу уже про поесть на халяву. Только по-русски везде объявления, что оплатить буфет/шведский стол должен каждый, кто ест, а не набирать одному в тарелку и жрать толпой. Скот.
Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось, затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку тридцать семь копеек. Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, к участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой. Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре.
Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда, Калужской губернии...
Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.
- Вот дурачьё так дурачьё. Ведь этакие болваны, чёрт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов… Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово - чухонцы.
А другой подхватил, давясь от смеха:
- А я… нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбу и плюнул."
Куприн, 1907г.
Как же мне это знакомо, как осточертело наблюдать за соотечественниками, нагребающими карманы за шведским столом, наваливающими горы в тарелки, что уже и не лезет, хоть и давились жратвой, ведь еда в их тарелках стала правда жратвой, как свиньи едят из корыт. Так же навалено ведь все без разбора. Да и такой же свинарник оставляют за собой - что не съели или не поместилось в тарелку, то понадкусали, перерыли, перемешали. Я молчу уже про поесть на халяву. Только по-русски везде объявления, что оплатить буфет/шведский стол должен каждый, кто ест, а не набирать одному в тарелку и жрать толпой. Скот.