Я обижаюсь на тетю Эм...
Я обижаюсь на тетю Эм...
( О самокритичном подходе к критике )
Всегда приходится быть быком. Но думаешь, что ты матадор.
Э.М.Ремарк
Милый этот образ трогательной старушки появился у Джона Голсуорси только
к концу жизни:
Я обижаюсь на тетю Эм
За то, что она рассказала всем
Что я не умею шить совсем,
А я шью лучше чем тетя Эм !
Этот детский стишок автор приписывает Динни, Элизабет Черрел, главной героине своего последнего романа с таким символическим названием "Последняя глава".
Но цитирует его тетя Эм, в ответ на кроткое замечание племянницы :
"Тетя, разве я была когда-нибудь непочтительной ?"
( Прошу извинить меня за неточность цитат, я читал книгу в бумажном варианте и бегать за ней неохота, да и скопипастить не получится, так что - как помню )
Исследование феномена тети Эм занимало меня на протяжении всего романа.
Старушка очаровала меня своим алогизмом, вот только одна цитата :
" Динни, а ты тоже моешь голову, когда грустно ? "
Будто грусть - это грязь, и пройдет непременно, как только голову помоешь !
Кроме несомненной прелести этого изысканного персонажа, в самом стишке, ему посвященном, я усматриваю квинтессенцию современной критики, нет не конкретно
современной, а так сказать современной вневременно, будь это Белинский о Гоголе, Гиппиус - о Блоке, Маяковский - о Есенине, ну и так далее, до Стругацких, Пола Андерсона, Дивова, и Шаламова, Ремарка и Дэна Брауна.
Я намеренно выделил в конце отдельно фантастов, и поставил рядом два имени, от одной близости которых многие испытают некоторый шок, подобный тому, который испытал я, увидев на одной страничке в сети шаламовские рассказы рядом со злобным, сочащимся завистью к материальному успеху, пасквилем на Солженицына. Будь моя воля, я бы и Ерофеева оттуда выкинул - но он сам там хозяин, и страничка называется в общем-то верно : "Цветы зла".
В том-то и дело, что кто бы и кого бы ни брался критиковать, он всегда исходит
из убеждения что уж он-то точно знает как писать хорошо. Что и выражено в этом
стишке в такой лаконичной форме и с такой убийственной иронией, что, как говорится, ни убавить ни прибавить : Критик заранее уже обижается на Автора ( который может быть никогда и не слыхал об этом критике ) за то, что тот считает что он не умеет шить ( то-есть, конечно, писать ), да еще при этом имеет наглость всем вокруг об этом говорить. В то время как Критик - на самом-то деле, - шьет (ну-да,да, - пишет ! ) лучше чем Автор.
Перед этим способен отступить и самый испытанный боец, отступлю и я, и в этот
раз критиковать ни кого-то конкретно ни так, вообще, не стану. Пусть живут, пребывая в святой и непорочной убежденности, что это они, Авторы, соль земли !
Тетя Эм и ее любимая племянница Динни достаточно интересны сами по себе, чтобы
посвятить им хотя бы несколько строк.
Возможно, я не проявил бы такого горячего интереса ни к роману, ни к Динни, в которую нормальный мужчина не может не влюбиться, ни даже к тете Эм, если бы мне в моем собственном детстве не повезло иметь точно такую же тетю.
С таким же аристократизмом до мозга костей в манерах и привычках и точно таким же алогизмом в высказываниях : "Закури, дорогой, - от мужчины должно пахнуть
табаком" - это после вкуснейшего и сытного обеда, которым она любила угощать
меня, тогда еще безусого студента. Я платил ей преданной любовью - еще бы, она единственная из моих теток не ругала меня за курение !
Готовить обеды сама на старости лет она уже не могла - вены не давали стоять
подолгу у плиты, поэтому готовили квартирантки-студентки. Она любила говорить:
"Я составляю им приданое !" - с мягкой, извиняющейся улыбкой.
Но должен сказать, очень верное высказывание. Прозрачные супы, в которых каждое зернышко риса плавало отдельно, нежные рагу с черносливом и айвой, рассыпчатые ароматные каши, мясо, рыба, всякое фаршированное, запеченное и отварное - все было такого качества, какого мне не приходилось встречать и в ресторанах.
Конечно, немалую роль тут играли исходные продукты, которые я как перевозчик
доставлял от своих родителей из деревни, но все-таки главным было воспитание -
ведь это была вообще-то не моя тетя, а тетя моих родителей, то есть принадлежала она к поколению еще дореволюционному. И муж ее, старший брат моей бабушки, художник-любитель, успел получить образование тоже еще в те времена, только он умер когда я еще не умел и говорить, оставив после себя несколько полотен.
Она не сильно навязывала свое мнение в какой руке следует держать нож, и какой
вилкой кушать рыбу, но упомянуть за столом об этом была должна. И обязательно,
вытирая уголком платочка слезу, вздохнуть : " Женик всегда так красиво раскладывал у себя на тарелочке салат, котлеточку, что жалко было кушать..."
При том что муж ее был в общем-то не особо значительной фигурой, и даже не
дворянин, а всего-лишь образованный агроном, в ней самой чувствовалась порода.
Но при попытке выяснить, кто же были ее родители, она туманно поясняла, что вот-де она была гувернанткой, то-есть тоже трудящаяся. Восхитительная как для коммуналки в Одессе формулировка, позволявшая обойти все острые углы в биографии и возможные конфликты с новыми жильцами, занимавшими постепенно
освобождавшуюся жилплощадь.
Восхитительным был и наваристый компот и пышные, необъятных размеров, но не лишенные изящества торты, которые подавались к нему на третье. Единственное, что никак не давалось ее девушкам - а может она сама относилась к этому рецепту слишком ревниво - это бизе, печенье из взбитых яичных белков. Впрочем я не знаю ни одной девушки, которой удается этот рецепт. И не пытайтесь ! Пока у вас не будет такой же округлой талии, все-равно ничего не получится.
Естественно, мне стало интересно, где же Голсуорси откопал свою тетю Эм.
Небольшое историческое исследование привело меня к тексту Френка Баума, написанному в самом начале века двадцатого, известному моему поколению по переложению Волкова под названием "Волшебник изумрудного города", а всему миру - все под тем же названием, что и сто лет тому - "Волшебник из страны Оз".
Вот как начинается оригинальный текст Френка Баума:
1. УРАГАН
Девочка Дороти жила в маленьком домике посреди огромной канзасской степи.
Ее дядя Генри был фермером, а тетя Эм вела хозяйство. Домик был маленький, потому что доски для его постройки пришлось везти на повозке издалека. В нем были четыре стены, крыша, пол и одна-единственная комната, в которой стояли старая ржавая плита, буфет, стол, несколько стульев и две кровати. В одном углу помещалась большая кровать дяди Генри и тети Эм, а в другом - маленькая кроватка Дороти. В доме не было чердака, да и подвала тоже, если не считать ямы под полом, где семья спасалась от ураганов.
Конечно, привив своей Динни любовь к сказкам Баума, знаменитый романист не только не погрешил против истины - к поре детства Динни этими сказками дети
и их родители во всех странах зачитывались с одинаковым восторгом, но еще и снял шляпу перед великим сказочником, дав ее тете имя, которое по-видимому
дала ей в детстве сама Динни, впрочем, последнее наблюдение - это мое личное
мнение, и оно легко может быть опровергнуто биографом Голсуорси. Или - не знаю,
- вполне может быть и подтверждено. Так далеко я пока не углублялся, да это в
общем-то и не слишком важная деталь, гораздо интересней мне кажется ответ на
вопрос, кто же из окружения писателя послужил ему прототипом тети Эм, была
ли это вполне реальная особа, или образ родился как некое обобщение наблюдений
над характером.
Забегая вперед, я скажу, что ответ спрятан в самой первой фразе романа. Нет,
вы зря убьете время, ломая голову над этой загадкой, я же сказал что имею необьяснимое пристрастие начинать чтение таких больших вещей где-то с середины,
то-есть более или менее наугад. И хотя, открывая увесистый том года три или
четыре тому, я вполне честно начал чтение с самого начала, оно у меня не задалось. Всякие житейские перипетии достали меня настолько, что я позабыл о
своем любимом чтении на ночь. Но месяца два назад обнаружил книжку у себя на полке над диваном с закладкой там, где я ее когда-то и оставил. Такой расклад
меня вполне устроил и я с легкой душой приступил к чтению с того самого места.
За прошедшие три года я сам изменился настолько, что оставил всякие попытки
упорядочить свое чтение, однако стал гораздо разборчивей в выборе книг. Сколько, скажем, романов человек в состоянии прочесть за свою жизнь - сто,
двести, тысячу ? Я не вижу в этих числах никакого смысла, если в памяти останется лишь то, что действительно произвело на вас впечатление.
Но первая попытка к тому моменту забылась уже так прочно, что я даже не сразу
вспомнил, чем мне тогда понравилась Динни, и что такого уникального обнаружил в ней ее родной дядя сэр Лоренс Монт, муж тети Эм.
Более того, чем больше я вчитывался в текст, тем более понимал, что со старым
чтением, лихорадочно поспешным, покончено навсегда. Каждое слово отражалось в
моем сознании как еще один шаг по узкой тропинке в светлом и тихом утреннем
лесу, полном пьянящего воздуха и тихого щебета невидимых в чаще птиц, заставляя прислушиваться и озираться в поисках источника звука.
Так бывает, - после долгой болезни, унылых выбеленных стен и пронзительных в
своем однообразии запахов лекарств человек выздоровеет и очнется вдруг на свободе, покачиваясь еще от слабости и пьянея от чистоты густого, насыщенного ароматами возрождающейся жизни воздуха.
Так бывает, когда знаешь что жить тебе осталось считанные месяцы или даже дни,
но не впадаешь от этого в панику, а просто стараешься жить как в юности, легко
и беззаботно, когда у тебя впереди еще целых сто лет.
Так бывает в раннем детстве, когда небольшая клубничная грядка на тетиной даче
вспоминается потом, когда вырастешь, как целая плантация, когда каждый день -
это целая жизнь, а послеобеденный сон автоматически делит день на два отдельных
дня и ты говоришь "вчера" о том, что было на самом деле сегодня утром.
Я находил в тексте Последней главы небывалые, неожиданные, невозможные эпитеты
и постепенно сухой, педантичный, похожий на собственного Лоренса Монта с моноклем в глазу, автор Человеческой комедии превращался в художника, подобного
только Гоголю или Пушкину.
Но до самого конца романа я так ни разу и не встретил ни одного намека на
происхождение тети Эм, более того, автор ни разу ( пусть поправит меня более внимательный читатель ) не называет ее иначе, то-есть, я конечно имею в виду -
полным именем.
И только дочитав книгу до "того самого места", я понял, какую тайну хранил
Джон Голсуорси до самой своей могилы :
"В детстве Динни всегда мечтала выйти замуж за носильщика."
Это могла сказать только тетя Эм. А подумала - Динни.
Я не стану здесь и пытаться сформулировать более точно свою мысль - тайну не
сформулируешь. Пусть каждый, глядя в ясное ночное небо,расшитое звездами,
попытается сделать это для себя сам.
( О самокритичном подходе к критике )
Всегда приходится быть быком. Но думаешь, что ты матадор.
Э.М.Ремарк
Милый этот образ трогательной старушки появился у Джона Голсуорси только
к концу жизни:
Я обижаюсь на тетю Эм
За то, что она рассказала всем
Что я не умею шить совсем,
А я шью лучше чем тетя Эм !
Этот детский стишок автор приписывает Динни, Элизабет Черрел, главной героине своего последнего романа с таким символическим названием "Последняя глава".
Но цитирует его тетя Эм, в ответ на кроткое замечание племянницы :
"Тетя, разве я была когда-нибудь непочтительной ?"
( Прошу извинить меня за неточность цитат, я читал книгу в бумажном варианте и бегать за ней неохота, да и скопипастить не получится, так что - как помню )
Исследование феномена тети Эм занимало меня на протяжении всего романа.
Старушка очаровала меня своим алогизмом, вот только одна цитата :
" Динни, а ты тоже моешь голову, когда грустно ? "
Будто грусть - это грязь, и пройдет непременно, как только голову помоешь !
Кроме несомненной прелести этого изысканного персонажа, в самом стишке, ему посвященном, я усматриваю квинтессенцию современной критики, нет не конкретно
современной, а так сказать современной вневременно, будь это Белинский о Гоголе, Гиппиус - о Блоке, Маяковский - о Есенине, ну и так далее, до Стругацких, Пола Андерсона, Дивова, и Шаламова, Ремарка и Дэна Брауна.
Я намеренно выделил в конце отдельно фантастов, и поставил рядом два имени, от одной близости которых многие испытают некоторый шок, подобный тому, который испытал я, увидев на одной страничке в сети шаламовские рассказы рядом со злобным, сочащимся завистью к материальному успеху, пасквилем на Солженицына. Будь моя воля, я бы и Ерофеева оттуда выкинул - но он сам там хозяин, и страничка называется в общем-то верно : "Цветы зла".
В том-то и дело, что кто бы и кого бы ни брался критиковать, он всегда исходит
из убеждения что уж он-то точно знает как писать хорошо. Что и выражено в этом
стишке в такой лаконичной форме и с такой убийственной иронией, что, как говорится, ни убавить ни прибавить : Критик заранее уже обижается на Автора ( который может быть никогда и не слыхал об этом критике ) за то, что тот считает что он не умеет шить ( то-есть, конечно, писать ), да еще при этом имеет наглость всем вокруг об этом говорить. В то время как Критик - на самом-то деле, - шьет (ну-да,да, - пишет ! ) лучше чем Автор.
Перед этим способен отступить и самый испытанный боец, отступлю и я, и в этот
раз критиковать ни кого-то конкретно ни так, вообще, не стану. Пусть живут, пребывая в святой и непорочной убежденности, что это они, Авторы, соль земли !
Тетя Эм и ее любимая племянница Динни достаточно интересны сами по себе, чтобы
посвятить им хотя бы несколько строк.
Возможно, я не проявил бы такого горячего интереса ни к роману, ни к Динни, в которую нормальный мужчина не может не влюбиться, ни даже к тете Эм, если бы мне в моем собственном детстве не повезло иметь точно такую же тетю.
С таким же аристократизмом до мозга костей в манерах и привычках и точно таким же алогизмом в высказываниях : "Закури, дорогой, - от мужчины должно пахнуть
табаком" - это после вкуснейшего и сытного обеда, которым она любила угощать
меня, тогда еще безусого студента. Я платил ей преданной любовью - еще бы, она единственная из моих теток не ругала меня за курение !
Готовить обеды сама на старости лет она уже не могла - вены не давали стоять
подолгу у плиты, поэтому готовили квартирантки-студентки. Она любила говорить:
"Я составляю им приданое !" - с мягкой, извиняющейся улыбкой.
Но должен сказать, очень верное высказывание. Прозрачные супы, в которых каждое зернышко риса плавало отдельно, нежные рагу с черносливом и айвой, рассыпчатые ароматные каши, мясо, рыба, всякое фаршированное, запеченное и отварное - все было такого качества, какого мне не приходилось встречать и в ресторанах.
Конечно, немалую роль тут играли исходные продукты, которые я как перевозчик
доставлял от своих родителей из деревни, но все-таки главным было воспитание -
ведь это была вообще-то не моя тетя, а тетя моих родителей, то есть принадлежала она к поколению еще дореволюционному. И муж ее, старший брат моей бабушки, художник-любитель, успел получить образование тоже еще в те времена, только он умер когда я еще не умел и говорить, оставив после себя несколько полотен.
Она не сильно навязывала свое мнение в какой руке следует держать нож, и какой
вилкой кушать рыбу, но упомянуть за столом об этом была должна. И обязательно,
вытирая уголком платочка слезу, вздохнуть : " Женик всегда так красиво раскладывал у себя на тарелочке салат, котлеточку, что жалко было кушать..."
При том что муж ее был в общем-то не особо значительной фигурой, и даже не
дворянин, а всего-лишь образованный агроном, в ней самой чувствовалась порода.
Но при попытке выяснить, кто же были ее родители, она туманно поясняла, что вот-де она была гувернанткой, то-есть тоже трудящаяся. Восхитительная как для коммуналки в Одессе формулировка, позволявшая обойти все острые углы в биографии и возможные конфликты с новыми жильцами, занимавшими постепенно
освобождавшуюся жилплощадь.
Восхитительным был и наваристый компот и пышные, необъятных размеров, но не лишенные изящества торты, которые подавались к нему на третье. Единственное, что никак не давалось ее девушкам - а может она сама относилась к этому рецепту слишком ревниво - это бизе, печенье из взбитых яичных белков. Впрочем я не знаю ни одной девушки, которой удается этот рецепт. И не пытайтесь ! Пока у вас не будет такой же округлой талии, все-равно ничего не получится.
Естественно, мне стало интересно, где же Голсуорси откопал свою тетю Эм.
Небольшое историческое исследование привело меня к тексту Френка Баума, написанному в самом начале века двадцатого, известному моему поколению по переложению Волкова под названием "Волшебник изумрудного города", а всему миру - все под тем же названием, что и сто лет тому - "Волшебник из страны Оз".
Вот как начинается оригинальный текст Френка Баума:
1. УРАГАН
Девочка Дороти жила в маленьком домике посреди огромной канзасской степи.
Ее дядя Генри был фермером, а тетя Эм вела хозяйство. Домик был маленький, потому что доски для его постройки пришлось везти на повозке издалека. В нем были четыре стены, крыша, пол и одна-единственная комната, в которой стояли старая ржавая плита, буфет, стол, несколько стульев и две кровати. В одном углу помещалась большая кровать дяди Генри и тети Эм, а в другом - маленькая кроватка Дороти. В доме не было чердака, да и подвала тоже, если не считать ямы под полом, где семья спасалась от ураганов.
Конечно, привив своей Динни любовь к сказкам Баума, знаменитый романист не только не погрешил против истины - к поре детства Динни этими сказками дети
и их родители во всех странах зачитывались с одинаковым восторгом, но еще и снял шляпу перед великим сказочником, дав ее тете имя, которое по-видимому
дала ей в детстве сама Динни, впрочем, последнее наблюдение - это мое личное
мнение, и оно легко может быть опровергнуто биографом Голсуорси. Или - не знаю,
- вполне может быть и подтверждено. Так далеко я пока не углублялся, да это в
общем-то и не слишком важная деталь, гораздо интересней мне кажется ответ на
вопрос, кто же из окружения писателя послужил ему прототипом тети Эм, была
ли это вполне реальная особа, или образ родился как некое обобщение наблюдений
над характером.
Забегая вперед, я скажу, что ответ спрятан в самой первой фразе романа. Нет,
вы зря убьете время, ломая голову над этой загадкой, я же сказал что имею необьяснимое пристрастие начинать чтение таких больших вещей где-то с середины,
то-есть более или менее наугад. И хотя, открывая увесистый том года три или
четыре тому, я вполне честно начал чтение с самого начала, оно у меня не задалось. Всякие житейские перипетии достали меня настолько, что я позабыл о
своем любимом чтении на ночь. Но месяца два назад обнаружил книжку у себя на полке над диваном с закладкой там, где я ее когда-то и оставил. Такой расклад
меня вполне устроил и я с легкой душой приступил к чтению с того самого места.
За прошедшие три года я сам изменился настолько, что оставил всякие попытки
упорядочить свое чтение, однако стал гораздо разборчивей в выборе книг. Сколько, скажем, романов человек в состоянии прочесть за свою жизнь - сто,
двести, тысячу ? Я не вижу в этих числах никакого смысла, если в памяти останется лишь то, что действительно произвело на вас впечатление.
Но первая попытка к тому моменту забылась уже так прочно, что я даже не сразу
вспомнил, чем мне тогда понравилась Динни, и что такого уникального обнаружил в ней ее родной дядя сэр Лоренс Монт, муж тети Эм.
Более того, чем больше я вчитывался в текст, тем более понимал, что со старым
чтением, лихорадочно поспешным, покончено навсегда. Каждое слово отражалось в
моем сознании как еще один шаг по узкой тропинке в светлом и тихом утреннем
лесу, полном пьянящего воздуха и тихого щебета невидимых в чаще птиц, заставляя прислушиваться и озираться в поисках источника звука.
Так бывает, - после долгой болезни, унылых выбеленных стен и пронзительных в
своем однообразии запахов лекарств человек выздоровеет и очнется вдруг на свободе, покачиваясь еще от слабости и пьянея от чистоты густого, насыщенного ароматами возрождающейся жизни воздуха.
Так бывает, когда знаешь что жить тебе осталось считанные месяцы или даже дни,
но не впадаешь от этого в панику, а просто стараешься жить как в юности, легко
и беззаботно, когда у тебя впереди еще целых сто лет.
Так бывает в раннем детстве, когда небольшая клубничная грядка на тетиной даче
вспоминается потом, когда вырастешь, как целая плантация, когда каждый день -
это целая жизнь, а послеобеденный сон автоматически делит день на два отдельных
дня и ты говоришь "вчера" о том, что было на самом деле сегодня утром.
Я находил в тексте Последней главы небывалые, неожиданные, невозможные эпитеты
и постепенно сухой, педантичный, похожий на собственного Лоренса Монта с моноклем в глазу, автор Человеческой комедии превращался в художника, подобного
только Гоголю или Пушкину.
Но до самого конца романа я так ни разу и не встретил ни одного намека на
происхождение тети Эм, более того, автор ни разу ( пусть поправит меня более внимательный читатель ) не называет ее иначе, то-есть, я конечно имею в виду -
полным именем.
И только дочитав книгу до "того самого места", я понял, какую тайну хранил
Джон Голсуорси до самой своей могилы :
"В детстве Динни всегда мечтала выйти замуж за носильщика."
Это могла сказать только тетя Эм. А подумала - Динни.
Я не стану здесь и пытаться сформулировать более точно свою мысль - тайну не
сформулируешь. Пусть каждый, глядя в ясное ночное небо,расшитое звездами,
попытается сделать это для себя сам.