О природе человеческой и бренности всего сущего
Много лет назад, когда я еще не была промышленным магнатом мирового уровня, питалась в столовой ХИРЭ холодными котлетками из хлеба и снимала комнаты по славному городу Харькову с периодичностью много комнат на мало времени, то попалась мне среди оных очередная каморка за 90 гривен, что было в ту пору страшно много денег. Но жить как-то нужно было. Помимо жилищных условий, к коим я была весьма непритязательна, к комнате прилагалась хозяйка. А часто и ее семья.
- Мы не алкаши, - грустно сказала Пелагея Индустриевна, устроившись на диванчике в сдаваемой комнате.
- Угу, - говорю я.
- А то ж, знаешь, какие алкаши бывают…
- А кто еще в квартире живет?
- Я живу и дочка моя Люда, - потирая коленки, скрипит Индустриевна. Глазки ее при этом подозрительно щурятся.
- А сколько дочке?
- Да твоего возраста. Работает тоже бухгалтером. И знаешь, Джо, дочка моя еще девочка! - Пелагея была, видимо, не в силах скрыть свою гордость. А может долго искала подходящего человека, чтоб поделиться, и этим человеком оказалась, понятное дело, я.
Я поселилась. Через пару дней в квартиру въехал сын Коля, алкаш со стажем, и я поняла, почему Пелагея напирала на то, что они не алкаши - потому что они и были алкаши. Коля курил по ночам зверские папиросы на балконе в хозяйской комнате. Это была двухкомнатная хрущевка, поэтому окна были рядом, и от запаха папирос и Колиного леденящего душу кашля я просыпалась и плакала от страха. Обнаружились и еще более странные вещи - свою комнату хозяева запирали на ключ, чтоб, понятное дело, я чего не уперла (хельга там, стол обеденный, телевизор и слоники, ночной горшок хозяйки), а когда я попросила ключ для своей двери, обиделись и наорали. Телефон также запирался на ключ. Чтоб я не наговорила на сто рублей с Парагваем, я думаю.
Дочка Люда где-то в глубине души была девочка неплохая. Но мамаша с детских лет внушила ей, что все мужики козлы, и Люда была рада жить с такой концепцией эволюции. К тому же, паразитка-мама наглухо и накрепко пресекала любые дочкины потуги «пойти налево» из семьи. В таких случаях она обнажала трофические язвы и принималась истошно голосить, на кого ее все покинули. Люда собирала лицо в кучку, моргала за стеклами толстенных очков (Катю Пушкареву писали с Люды, я знаю) и, мучаясь таким знакомым с детства и родным чувством вины, оставалась ухаживать за мамой.
Время от времени Люда заходила ко мне и говорила, как ей нравится то или другое мое платье. Или прическа. Или еще что. Мне было ее откровенно жалко, и я давала ей пирожок слушать те кассеты, которые не слушала сама. Люда радовалась. Но смотрела нездорово и кассет назад не отдавала.
Через месяц такой жизни я решила бежать в Кронштадт, переодевшись девицей Алешей Корсаком, как в Гардемаринах. Упаковав вещи я стала выносить их из квартиры. Коля курил отраву на кухне.
- Уезжаешь?
- Уезжаю.
- А там на углу в девятиэтажке бабушка угол сдает. Я у нее бывал. Можешь там остановиться пока, - сказал Коля, зашелся в страшном кашле и выплюнул легкие.
- Спасибо, - поблагодарила я сердобольного Колю.
Более несчастных людей я не видела. Конечно, это с моей точки зрения, возможно, сами по себе они были весьма счастливы. Только по переезду я не досчиталась своего нехитрого барахла, которое в основном состояло из одежды. Поскольку когда я уезжала, была осень, а распаковать чемоданы с весенней одеждой мне довелось только весной, то пропажи обнаружились не сразу, и быстро бечь с обличениями было уже поздно. Я полагаю, это была бедолага Люда, поскольку пропали исключительно платья, не думаю, что Коля бы позарился для продажи ради чекушки на платья. Брал бы че посерьезней. Платьев было жалко очень долго.
Так получилось, что переезжала я много, но больше всего жила именно в том районе, где и сейчас обитаю. И вот хожу я недавно по местному рынку и натыкаюсь на знакомое что-то. Я сначала и не поняла, что это. Потом дошло - это лицо. Это Лицо Люды. Люда превратилась в здоровенное бабище-холодец с небритыми ногами. Я думаю, она до сих пор исповедует философию «все мужики козлы». Я злорадно и долго смотрела, как Люда толчется около лотка с канцтоварами. И пока я смотрела, я представляла, как трещат по швам и не только по швам на ней мои 36го размера наряды. А может и не трещат. Может, они у нее на вешалке висят как сувениры. А в новый год она ими украшает елку.