Биография поэта
Жизнь Якова Нисоновича Рохлина во многом типична для жизни «того», почти уже ушедшего поколения: год рождения 1920, год смерти отца 1937 (причина смерти - расстрел), летом 1941 го уходит добровольцем Родину защищать.
Вернувшись с войны, он, как еврей, попадает в категорию бессудно опальных. Слухи о наступающей немилости к евреям доносятся до него раньше, чем он окончательно демобилизовался. Слухи ужасные и сами по себе отвратительные, тем более после такой войны! Но, по словам Наума Коржавина, «время не подлежит обсужденью», надо было начинать жизнь: уже совсем не мальчиком, в двадцать пять лет; со страшным и плохо применимым в повседневности опытом за спиной; в условиях, когда сталинский террор усилился и жизнь любого по-прежнему стоила меньше, чем песчинка на морском берегу - а ты из-за родителей с именами Нисон и Софья находишься под пристальным и вовсе не дружелюбным вниманием параноидальных властей.
Он стал гуманитарием, человеком при театре и при кино, много лет служил консультантом на киностудии «Ленфильм». Кто не был до конца оглуплен тоталитарной пропагандой, кто не утерял при этом моральных норм, тот жил еще труднее, чем остальные. Зато у него было больше возможностей для самостоятельного мышления, что приводило в свою очередь к новым трудностям. Требовалось сознательное решение, чтобы не разучиться складывать два и два, при этом получая четыре, а не столько, сколько навязывала обстановка и власть. Он не разучился, простая способность к рассуждению с годами лишь крепла в нем.
Яков Нисонович Рохлин был очень умен. К нему раньше и обильнее прочих попадали «неконвенциональные» материалы - и Самиздат, и Тамиздат. Он много читал и думал, стараясь ущербность информационного бытия хотя бы отчасти компенсировать широтой добываемой информации. Пусть в маленькой, на несколько машинописных страниц, заметке о происхождении тогдашней современности он сосредотачивался на Сталине, не упоминая совсем про Ленина; зато мало от кого, кроме него, можно было услышать, что и великая эпопея Великой Отечественной войны была прежде всего войной, когда отменены нормальные критерии поведения и выпущены на волю инстинкты ярости и убийства. Он говорил: «После войны Сталин мог делать гораздо больше и безнаказаннее, чем раньше».
Он был очень обаятелен. Его друзьями непременно оказывались все сколько-нибудь значительные фигуры культурной среды и Ленинграда, и Москвы, и других городов - других ареалов культуры. Достаточно назвать великого театрального режиссера Г. А. Товстоногова, который весьма считался с его мнением, и замечательного драматурга и сценариста А. М. Володина, который десятки лет был его, наверное, самым близким другом.
Он был порядочен. Это качество не всем удается сохранить, не всеми даже оно осознается, как самостоятельная ценность. Когда же столкновение происходит не с равнодушием капитализма, а с активной деятельностью империи тотального зла, порядочность делается не только очень редким, но и очень слабым цветком. Его всегдашним ответом на вопрос, удается ли «пробить» что-то свое - идеи, разработки, стихи - было: «Не прошло - не надо». Эта усмешка включала в себя и отрицательный ответ, и отношение к подразумеваемой цене положительного ответа. Ведь он был талантлив, но поступиться внутренне важным, пойти на компромисс «ради того, чтобы» всегда оказывалось для него не стóящим результата. Пример здесь - его короткое стихотворение «На войне»:
Все, что было, сплыло дочиста.
Больше нету человечества.
Мы - без имени, без отчества.
Все теперь - сыны отечества.
А земля дрожит от ужаса,
быт совсем без дня и ночи стал.
Нет священнее содружества.
Нету глубже одиночества.
Ему предложили напечатать его не где-нибудь - в «Новом мире»! Но при условии, что две последние строки будут поменяны местами. Он поблагодарил, отказался и больше не возобновлял разговор об опубликовании своих стихов.
Однажды зашла речь о невозможности избежать сделок с совестью, не в безвоздушном же пространстве живем, и он сказал, что - да, у него есть грех на душе. Когда в 1952 году дошла до него очередь проработки на партсобраниях, он: «Да, не выдержал и покаялся в том, чего не было и чего никогда не делал». Имеющий память да вспомнит! Если, говоря о 40 х и о 50 х годах двадцатого века в коммунистической сталинской России, ему нечего было больше стыдиться, значит, Володин его не зря называл «святой человек Яша».
Ему были рады в любой компании, везде он держался скромно и всегда оказывался в центре. С удовольствием рассказывал про доступные ему (в отличие от остальных) книги и фильмы, байки из жизни артистических кругов, исторические анекдоты про Сталина, Хрущева или ленинградского «отца города» Толстикова, скандально известного даже на фоне тогдашней верхушки. И никогда не переходил границу пристойности, никогда не блистал осведомленностью о грязных деталях. Не все компании были ему вровень: советская интеллигенция слишком часто находилась на уровне наивного заскорузлого невежества. Он ценил общение и тепло, а расцветал в общении с равными себе, которых было немного, но которые всегда находились по закону взаимного притяжения.
Хотя его стихотворения датированы только частично, по-видимому, стихи 1952 года были из первых; по-видимому, пик и по количеству, и по мастерству приходится на 1960 е - 1970 е. Ему тогда было между 40 и 60: действительно, как правило, вершина творческого развития для человека. Здесь собрано почти все, что осталось от него, собрано для того, чтобы ему, говоря его же словами, «не провалиться в пустоту забвенья». А мы только выиграем, если в нашем культурном обиходе появятся стихи Якова Нисоновича Рохлина.
Он умер в 1988 году, не дожив до 70 ти.
А. З. Колотов, 2009
Вернувшись с войны, он, как еврей, попадает в категорию бессудно опальных. Слухи о наступающей немилости к евреям доносятся до него раньше, чем он окончательно демобилизовался. Слухи ужасные и сами по себе отвратительные, тем более после такой войны! Но, по словам Наума Коржавина, «время не подлежит обсужденью», надо было начинать жизнь: уже совсем не мальчиком, в двадцать пять лет; со страшным и плохо применимым в повседневности опытом за спиной; в условиях, когда сталинский террор усилился и жизнь любого по-прежнему стоила меньше, чем песчинка на морском берегу - а ты из-за родителей с именами Нисон и Софья находишься под пристальным и вовсе не дружелюбным вниманием параноидальных властей.
Он стал гуманитарием, человеком при театре и при кино, много лет служил консультантом на киностудии «Ленфильм». Кто не был до конца оглуплен тоталитарной пропагандой, кто не утерял при этом моральных норм, тот жил еще труднее, чем остальные. Зато у него было больше возможностей для самостоятельного мышления, что приводило в свою очередь к новым трудностям. Требовалось сознательное решение, чтобы не разучиться складывать два и два, при этом получая четыре, а не столько, сколько навязывала обстановка и власть. Он не разучился, простая способность к рассуждению с годами лишь крепла в нем.
Яков Нисонович Рохлин был очень умен. К нему раньше и обильнее прочих попадали «неконвенциональные» материалы - и Самиздат, и Тамиздат. Он много читал и думал, стараясь ущербность информационного бытия хотя бы отчасти компенсировать широтой добываемой информации. Пусть в маленькой, на несколько машинописных страниц, заметке о происхождении тогдашней современности он сосредотачивался на Сталине, не упоминая совсем про Ленина; зато мало от кого, кроме него, можно было услышать, что и великая эпопея Великой Отечественной войны была прежде всего войной, когда отменены нормальные критерии поведения и выпущены на волю инстинкты ярости и убийства. Он говорил: «После войны Сталин мог делать гораздо больше и безнаказаннее, чем раньше».
Он был очень обаятелен. Его друзьями непременно оказывались все сколько-нибудь значительные фигуры культурной среды и Ленинграда, и Москвы, и других городов - других ареалов культуры. Достаточно назвать великого театрального режиссера Г. А. Товстоногова, который весьма считался с его мнением, и замечательного драматурга и сценариста А. М. Володина, который десятки лет был его, наверное, самым близким другом.
Он был порядочен. Это качество не всем удается сохранить, не всеми даже оно осознается, как самостоятельная ценность. Когда же столкновение происходит не с равнодушием капитализма, а с активной деятельностью империи тотального зла, порядочность делается не только очень редким, но и очень слабым цветком. Его всегдашним ответом на вопрос, удается ли «пробить» что-то свое - идеи, разработки, стихи - было: «Не прошло - не надо». Эта усмешка включала в себя и отрицательный ответ, и отношение к подразумеваемой цене положительного ответа. Ведь он был талантлив, но поступиться внутренне важным, пойти на компромисс «ради того, чтобы» всегда оказывалось для него не стóящим результата. Пример здесь - его короткое стихотворение «На войне»:
Все, что было, сплыло дочиста.
Больше нету человечества.
Мы - без имени, без отчества.
Все теперь - сыны отечества.
А земля дрожит от ужаса,
быт совсем без дня и ночи стал.
Нет священнее содружества.
Нету глубже одиночества.
Ему предложили напечатать его не где-нибудь - в «Новом мире»! Но при условии, что две последние строки будут поменяны местами. Он поблагодарил, отказался и больше не возобновлял разговор об опубликовании своих стихов.
Однажды зашла речь о невозможности избежать сделок с совестью, не в безвоздушном же пространстве живем, и он сказал, что - да, у него есть грех на душе. Когда в 1952 году дошла до него очередь проработки на партсобраниях, он: «Да, не выдержал и покаялся в том, чего не было и чего никогда не делал». Имеющий память да вспомнит! Если, говоря о 40 х и о 50 х годах двадцатого века в коммунистической сталинской России, ему нечего было больше стыдиться, значит, Володин его не зря называл «святой человек Яша».
Ему были рады в любой компании, везде он держался скромно и всегда оказывался в центре. С удовольствием рассказывал про доступные ему (в отличие от остальных) книги и фильмы, байки из жизни артистических кругов, исторические анекдоты про Сталина, Хрущева или ленинградского «отца города» Толстикова, скандально известного даже на фоне тогдашней верхушки. И никогда не переходил границу пристойности, никогда не блистал осведомленностью о грязных деталях. Не все компании были ему вровень: советская интеллигенция слишком часто находилась на уровне наивного заскорузлого невежества. Он ценил общение и тепло, а расцветал в общении с равными себе, которых было немного, но которые всегда находились по закону взаимного притяжения.
Хотя его стихотворения датированы только частично, по-видимому, стихи 1952 года были из первых; по-видимому, пик и по количеству, и по мастерству приходится на 1960 е - 1970 е. Ему тогда было между 40 и 60: действительно, как правило, вершина творческого развития для человека. Здесь собрано почти все, что осталось от него, собрано для того, чтобы ему, говоря его же словами, «не провалиться в пустоту забвенья». А мы только выиграем, если в нашем культурном обиходе появятся стихи Якова Нисоновича Рохлина.
Он умер в 1988 году, не дожив до 70 ти.
А. З. Колотов, 2009