Всюду жизнь: Валерий Фрид, "58 1/2: Записки лагерного придурка"
Хранить вечно
Такая пометка стояла на папке, и следователь сказал:
- Видишь, Фрид: ты умрешь, а Дело твое будет жить вечно.
Эйслер, по профессии инженер, был страстным пушкинистом. Знал наизусть множество стихов, биографию Пушкина помнил, как свою. Однажды Юлик проснулся посреди ночи и увидел, что Эйслер тоже не спит. Сидит призадумавшись на нарах и смотрит в одну точку. Вообще-то ему было над чем призадуматься: по ст. 58.10 старику дали четвертак, отсидел он только год. А если тебе за семьдесят? Не так уж просто досидеть до звонка. Все-таки Юлий спросил:
- О чем задумались, Абрам Ефимович?
- Я думаю: если бы он женился не на этой бляди Гончаровой, а на Анне Петровне Керн - представляете, Юлик, сколько он мог бы еще написать?!
http://www.lib.ru/PROZA/FREADV/
Теперь, когда все далеко позади, могу сказать, что время, проведенное на 15-м ОЛПе, было самым безбедным отрезком моей лагерной жизни. Да и вообще особых бед на мою долю не выпало - по сравнению с другими.
Когда несколько лет назад опубликованы были мои воспоминания о Каплере и Смелякове ("Амаркорд-88"), двое моих близких друзей - один классный врач, другой классный токарь; один сидевший, другой несидевший - попрекнули меня:
- Тебя послушать, так это были лучшие годы вашей жизни. Писали стихи, веселились, ели вкусные вещи...
(Нечасто, но ели: симпатичный грузин Почхуа угостил меня хурмой из посылки - а я и не знал, что есть такой фрукт. В лагере же впервые я ел ананас: мама прислала баночку "Hawaiian sliced pineapple".)
- Люди пишут о лагере совсем по-другому! - сердились мои друзья.
Что ж, “каждый пишет, как он дышит”****. Нет, конечно, не лучшие годы - но самые значительные, формирующие личность; во всяком случае, очень многому меня научившие. И по счастливому устройству моей памяти - я уже говорил об этом - я чаще вспоминаю не про доходиловку, не про непосильные нормы на общих, а про другое.
С Юликом она вспоминала всякие случаи из его детства:
- Помнишь, Юленька: когда мы пришли в гости к дяде Мише, во двор выбежала маленькая девочка, совсем голенькая. У кого-то в квартире играл патефон и она стала танцевать под музыку. Ей кричали: "Прекрати, Майка! Майка, иди домой! " - а она все кружилась и кружилась. Помнишь?.. Так вот, она теперь стала балериной и говорят, очень неплохой. Ее фамилия Плисецкая.
первый визит чуть было не закончился крупными неприятностями. Мы - как обещали - подготовили угощение и выпивку, две бутылки красного вина. Смеляков огорчился, сказал, что красного он не пьет. Сбегали за белым, то есть за водкой. Слушали стихи, выпивали. Когда водка кончилась, в ход пошло и красное: оказалось, в исключительных случаях пьет. Всех троих разморило, и мы задремали.
Проснулись, поглядели на часы - и с ужасом увидели, что уже без четверти восемь. А ровно в восемь Ярослав должен был явиться на вахту, иначе он считался бы в побеге. И мы, поддерживая его, пьяненького, с обеих сторон, помчались к третьему ОЛПу. Поспели буквально в последнюю минуту.
Эльдар Рязанов где-то писал, что наш рассказ об этом происшествии подсказал им с Брагинским трагикомическую сцену в "Вокзале для двоих".
последний год Лен работал подземным ассенизатором, вывозил из шахты какашки. Оказалось - нельзя. Других пускали в шахту, а англичанину отказали.
Он отправился качать права к оперуполномоченному.
- Это расовая дискриминация! - шумел Уинкот. Опер тоже повысил голос:
- В Советском Союзе нет расовой дискриминации. Лен усмехнулся:
- Молодой человек, вы еще сосали титю своей мамы, когда английский королевский суд судил меня за то, что я говорил: в Советском Союзе нет расовой дискриминации!
Не найдя правды в Инте, Лен попробовал поискать ее в другом месте. Обидно было: эсэсовца Эрика Плезанса отправили в Англию, а Уинкота, пострадавшего за симпатию к Стране Советов, держат на Крайнем Севере этой самой страны. И он написал письмо Хрущеву - а перед тем как отправить, прочитал нам:
"Уважаемый Никита Сергеевич, когда вы будете ехать в Англию, Вас поведут в парламент. Там на стене висит интересный документ: призвание к военным морякам Королевского Флота, чтобы делать забастовку. Может быть, Вам интересно тоже, что автор этого призвания сейчас в Инте и ждет, что Вы, Никита Сергеевич, его освободите".
Текст мы одобрили и даже не стали править - только посоветовали вместо "призвание" написать "воззвание".
Я подозреваю, что Лен нарочно не избавлялся от акцента и даже аггравировал его: знал, что к иностранцам у нас относятся лучше, чем к своим. (Эту странную смесь подозрительности и угодливости отмечали многие из писавших про Россию - даже про допетровскую.)
В Москве Лен Уинкот написал хорошую книгу о своей английской молодости, ездил вместе с Леной на презентацию и в Лондоне охотно давал интервью:
- Мой корабль - коммунизм. Были бури, была сильная качка, но я всегда твердо стоял на палубе.
Тут он слегка привирал. До возвращения в Москву о коммунизме Лен отзывался не лучше остальных интинцев, чем очень сердил Минну Соломоновну.
Вот кто действительно твердо стоял на палубе давшего крен корабля, так это Саламандровна - социалистка-бундовка с дореволюционным стажем.
Нашу с Юликом посадку она воспринимала философски:
- Деточки, вам выпало быть навозом на полях истории.
- Не хочу я быть навозом! - кричал я. - Даже на полях истории!
- Что поделать, Валерик. Ты не хочешь, но так получилось.
Уинкоту фрау Минна не могла простить измену идеалам. Она без интереса слушала его, как нам казалось, вполне здравые рассуждения. А был он разговорчив, даже болтлив и совсем не похож на сдержанных английских джентльменов из книг нашего детства.
- В Англии никогда не будет революции, - втолковывал он Саламандровне. - Никогда!
И объяснял, почему: вот на митинге в Гайд-Парке произносит пламенную речь анархист - ругает буржуазию, обличает империалистов, поносит монархию. Его слушают человек тридцать. В сторонке стоит полисмен, тоже слушает, но не вмешивается. И только когда оратор в конце своей речи воскликнет:
- А теперь, братья и сестры, возьмем бомбу и бросим ее в Бекингемский дворец! - полисмен поднимет руку и скажет:
- Леди и джентльмены! Тех, кто возьмет бомбу и пойдет к Бекингемскому дворцу, прошу сделать шаг вправо. А кто не пойдет - шаг влево.
Все тридцать человек делают шаг влево и тихо расходятся.
почтальонка принесла нам шестнадцать телеграмм. Мама, тетка, все родственники и друзья поздравляли нас "с торжеством справедливости", с тем, что "наконец все произошло", что "сбылись наконец надежды". И только один человек - проездом оказавшийся в Москве лагерник Ромка Котин - написал прямым текстом; "Поздравляю с реабилитацией". Остальные не решались написать это слово - так глубоко засел в сознании страх перед всем, что связано с "органами". И это после ХХ-го съезда!..
На радостях мы хорошо выпили с шахтерами, соседями по столику (один все время называл меня Ваней, что мне очень льстило, и лез целоваться). А наутро с новым рвением сели дописывать сценарий.
Он получился короткий - пятьдесят четыре страницы. В Москве повезли его на студию, увидели на одной из дверей табличку "Редактор М. Рооз" и вычислили, что это та Марианна Рооз, красивая первокурсница, за которой в год нашего ареста ухаживала половина будущих террористов. У нее мы оставили рукопись - и уехали в Инту, отпуск подошел к концу.
Для себя мы решили так: если заключат договор, рассчитаемся и переберемся в Москву. А если нет, останемся в Инте: после реабилитации все десять лет лагеря нам зачли как работу на Крайнем Севере по вольному найму. Это значило - 100% северной надбавки. Приличные деньги по тем временам, в Москве честным трудом мы столько не заработали бы.
Чтоб не искушать судьбу, мы старались не думать о сценарии.
Хорошее правило: надеяться на лучшее, готовиться к худшему. Решили достроить к нашему домику еще одну комнату, чтоб жить - если не уедем - как люди. Уже поставили каркас, и тут пришла телеграмма - на этот раз одна. Мама сообщала: "Мосфильм заключит договор".
Стройку пришлось законсервировать. Домик мы продали - правда, дешевле, чем купили. Простились с друзьями и отправились в Москву.
Там узнали: еще до нашего похода на Мосфильм у Пырьева, тогдашнего директора студии, побывали Л. 3. Трауберг и А. Я. Каплер. С ходатайством:
- Иван, это хорошие ребята. Десять лет в лагерях просидели, надо им помочь.
Иван Александрович был человеком самостоятельных суждений. Вместо того чтобы умилиться, сказал:
- А мое какое собачье дело? Я, что ли, их сажал? Но сценарий прочел, и он ему понравился... Тут и сказке конец.
сценарии (совместно с Дунским)
Затерянный в Сибири (1991),Смерть в кино (1990),Сказка про влюбленного маляра (1987),И вот пришел Бумбо..(1984),Сказка странствий (1982), Не бойся, я с тобой! (ТВ) (1981), Овод (ТВ) (1980), Экипаж (1980), Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона: Кровавая надпись (ТВ) (1979), Шерлок Холмс и доктор Ватсон (ТВ) (1979), Вдовы (1976), Сказ про то, как царь Петр арапа женил (1976), Высокое звание (Ради жизни на земле) (1974), Высокое звание (1973), Тень (1971), Старая, старая сказка (1970), Гори, гори, моя звезда (1969), Всего одна жизнь (1968)
Служили два товарища (1968), Жили-были старик со старухой (1965), Шестнадцатая весна (1962), Семь нянек (1962), Случай на шахте восемь (1957)