Коган Марк Иосифович. Исповедь строптивого адвоката
В коллегию меня приняли в 1975 году, когда мне исполнилось 53 года, то есть человеком с уже сложившимся отношением к жизни и на личном опыте познавшим практику наших так называемых правоохранительных органов. К тому времени я не только окончил два института (юридический и экономический) и защитил кандидатскую диссертацию, но и обладал двадцатилетним опытом работы юрисконсультом на различных предприятиях нашего народного хозяйства, выступал несколько раз в печати по наиболее острым проблемам хозяйственного права, которое объединяло все вопросы правового регулирования отношений между государственными предприятиями (а других в то время и не было).
В 60-е годы я поверил в так и не состоявшиеся косыгинские реформы, которые в какой-то мере намечали развитие так называемого хозрасчета и договорной дисциплины, укрепление рубля и даже некоторое сокращение непосредственного вмешательства государства в управление предприятием.
Однако добиться радикального изменения экономических отношений между государственными предприятиями и тем более в сфере экономической жизни без отказа от постулатов «развитого социализма» и единой формы социалистической собственности на средства производства без изменения политического строя и ликвидации руководящей и направляющей роли партии было, конечно, невозможно. Этим и объясняется полный провал косыгинской реформы.
Тогда я вряд ли понимал до конца эти банальные истины. Но в пределах открывшихся в то время новых частных возможностей я считал своим долгом сделать все от меня зависящее. В рамках косыгинской реформы было принято постановление Совета Министров СССР «Об укреплении юридической службы в народном хозяйстве». Я работал тогда главным юрисконсультом одного из главков Минторга СССР, а министром торговли был всесильный член Политбюро ЦК КПСС и одно-
временно заместитель Председателя Совета Министров СССР А.И.Микоян.
Вряд ли он был наивен, подобно мне, и верил в успех этой реформы. Вероятно, он, как всегда, старался формально проявить себя верным исполнителем новых идей партии. Он создал в аппарате министерства мощный юридический отдел во главе с молодыми и инициативными юристами М.А.Фиалковым и И.Н.Садиковым. Министерство торговли СССР в то время было государственным регулятором распределения всех товаров народного потребления, как Госснаб СССР - всей материально-технической продукции. Естественно, что это распределение товаров и продукции осуществлялось в соответствии с общими заданиями, которые разрабатывал Госплан СССР и утверждал Совет Министров СССР.
Ни один килограмм хлеба или сахара, ни один винтик или болт не могли быть поставлены никем и никому без соответствующего плана, разнарядки или разового наряда указанных органов.
Вся эта громоздкая и бессмысленная, но так называемая плановая работа, выполняемая миллионной армией чиновников с помощью отчетов и арифмометров не без влияния волюнтаризма и коррупции, практически дезорганизовала производство и сбыт, повышала себестоимость товаров и продукции, способствовала увеличению издержек производства и в конечном счете привела его к стагнации, дефициту товаров и продукции и, наконец, к развалу финансовой системы, существовавшей только в кассовых планах и отчетах Госбанка. По существу, только эти так называемые кассовые планы и отчеты отражали реальное движение денег в стране и позволяли как-то сдерживать инфляцию с помощью единых прейскурантов розничных и оптовых цен, утверждаемых Госкомценом СССР.
Весь оборот денег между государственными предприятиями происходил путем безналичных расчетов через тот же Госбанк с помощью пустых бухгалтерских проводок, не имеющих никакого отношения к движению реальных денег, а нехватка или излишек оборотных средств у того или иного предприятия ежегодно регулировались пополнением или изъятием этих средств также на бумаге через вышестоящие организации, осуществлявшие так называемую трансформацию их балансов. Поэтому практически каждому предприятию были безразличны итоги его финансовой деятельности, выправляемые таким образом, а его затраты на капитальное строительство и модернизацию производства компенсировались за счет таких же бумажных планов и тех же безналичных расчетов.
В этих условиях косыгинские идеи укрепления рубля были обречены на провал, а финансирование армии, спецслужб и ВПК (а также аппарата КПСС) могло производиться бесконтрольно и в неограниченных суммах по планам, составляемым, как правило, ими самими и покрываемым в основном за счет налога с оборота предприятий и в некоторой степени за счет подоходного налога с населения.
Все эти секреты планового хозяйства считались тогда незыблемыми основами управления социалистической экономикой и возводились в преимущества социализма, свободного якобы от кризисов перепроизводства и сбыта. Поэтому предпринятые тогда попытки укрепления договорной дисциплины с помощью повышения финансовой ответственности каждого предприятия за выполнение договоров имели только декларативный характер.
Но все это было доступно и понятно только ограниченному кругу руководителей партии и правительства, которых такое положение вполне устраивало. А простые советские люди, воспитанные на учебниках социализма, довольствовались этими декларациями и принимали их всерьез.
Помню, как я, назначенный зав. юридическим отделом одной из крупнейших оптовых торговых баз «Росбакалеи», через которую шел весь сбыт бакалейной продукции, начиная от сахара и кончая ликеро-водочными изделиями, наивно воспринимал новое Положение о поставках товаров народного потребления, которым были предусмотрены огромные финансовые санкции за ненадлежащее исполнение договоров, и предъявил колоссальный штраф Московской кондитерской фабрике «Красный Октябрь», возглавляемой тогда депутатом Верховного Совета СССР, Героем Социалистического Труда и подружкой жены А.И.Косыгина Анной Андреевной Гриценко.
- Вы что, с ума сошли, товарищ, как вас там, Коган? Вы хотите оставить без оборотных средств передовое социалистическое предприятие и многотысячный коллектив без зарплаты? Да кто вам это позволит? Вы завтра положите на стол свой партбилет.
- Я, Анна Андреевна, выполняю волю партии и правительства и руководствуюсь новым Положением о поставках. А что касается партбилета, то, пардон, у меня его никогда не было и нет. Я вам могу положить на стол что угодно, но не партбилет.
- А-а-а! Теперь я понимаю, почему вы занимаетесь экономической диверсией! И через пару дней наша база получила распоряжение Совета Министров СССР об освобождении (в порядке исключения) фабрики «Красный Октябрь», а заодно и других кондитерских фабрик от уплаты штрафных санкций.
А еще через два месяца был получен какой-то циркуляр Минфина СССР, согласно которому все оптовые базы обязаны были перечислять в бюджет 95% всех денежных сумм от превышения полученных санкций над уплаченными. Вот тебе и хозрасчет! Вот тебе и повышение роли договоров! Но я все равно не унимался. 5% от полученных санкций, остававшихся до поры до времени (до реформации баланса) в нашем распоряжении, составляли тоже огромные суммы.
Потом я взялся за так называемую «централизованную доставку» товаров поставщиками покупателям, тоже продекларированную новым Положением о поставках. Ранее каждый магазин сам вывозил с фабрик выделенные ему по нарядам и закрепленные в договорах товары. Около каждой фабрики скапливались вереницы грузовых автомобилей, ожидающих своей очереди. Многие автомобили гонялись наполовину пустые. А ассортимент отпускаемых им товаров зависел не от договора, которым формально он был обусловлен, а от настроения кладовщика фабрики, которое, конечно, можно было при желании и возможности как-то улучшить, если привезти тому же кладовщику пару ящиков других дефицитных товаров или просто за взятку. И к тому же сколько излишнего транспорта расходовалось при такой системе «самовывоза» товаров!
И наказать рублем такую фабрику за нарушение ассортимента было практически невозможно. Представитель магазина, мол, сам выбрал то, что ему было нужно, и своими конклюдентными действиями изменил договор. Так как воевать по этому вопросу мне, беспартийному и маленькому начальнику юридического отдела, с такими директорами фабрик, как А.А.Гриценко и ей подобными членами МК КПСС, снабжающими к тому же и знаменитую секцию № 100 в ГУМе, было затруднительно, пришлось прибегнуть к помощи прессы и государственного арбитража. В «Известиях» была опубликована по этому вопросу моя статья в «Листке рабочего контроля», а зам. главного арбитра РСФСР А.Г.Дмитриев при рассмотрении преддоговорных споров с фабриками поддержал мои требования. Вскоре сами фабрики не могли нарадоваться централизованной доставке товаров, при которой порядка стало больше, а для «блатных» магазинов по-прежнему можно было оставить в уголке несколько ящиков «Мишки косолапого» или «Раковой шейки», забросив (каюсь!) пару таких ящиков по дороге и в мой отдел для сотрудников.
В Министерстве торговли ко мне относились очень хорошо и всячески поддерживали. Достаточно сказать, что мне, одному из первых юристов системы, был установлен министром персональный оклад (160 рублей вместо 120 рублей по штату). За это время я помог написать диссертации начальнику юротдела М.А.Фиалкову и его заместителю И.Н.Садикову. (Пусть не обижаются на меня за разглашение этих секретов их дети, с которыми я знаком с раннего возраста и хорошо к ним отношусь до сих пор, так же как хорошо относился и к их родителям. Я ведь и себя не щажу в этих записках. Кстати, они и мое непосредственное начальство много раз предлагали мне перейти на хозяйственную работу, на которой я зарабатывал бы гораздо больше. Но администрирование, как и сейчас коммерция, - не моя стихия.)
Тема диссертации называлась «Правовое регулирование хранения товаров на складах». Сейчас я бы ее назвал по-другому, более правильно: «Договор консигнации». Но в то время наша юриспруденция даже не знала такого термина. А такой договор через тридцать лет был легализован в нашем ГК. Зачем один и тот же товар перевозить с одного склада на другой много раз, точнее, каждый раз, когда он переходит в собственность (распоряжение) другого хозяина? Ведь при этом простаивают напрасно большие складские емкости, излишне загружается транспорт, возникают большие потери товара при хранении и перевозке, не считая дополнительных возможностей для воровства этих товаров. Нельзя ли держать эти товары на одном складе, который будет находиться в ведении специализированного складского предприятия, переписывая только накладные на него от производителя до конечного получателя?
Небольшой опыт организации такого складского хозяйства уже был. Мострансэкспедиция, находившаяся в ведении Исполкома Моссовета, забрала у оптовых баз прирельсовые склады и сдавала им же их в аренду, ни за что сама не отвечая. Воровство процветало. Во время массового завоза в Москву, скажем, сахара (осень) секции, предназначенные для его хранения, были забиты до отказа, а прибывшие с сахаром новые вагоны простаивали в ожидании свободного места в этих секциях. В то же время секции, предназначенные для хранения, скажем, минеральной воды, поступавшей в Москву в основном зимой, когда спрос на нее был минимален, пустовали. А летом и осенью все было наоборот. При этом потребители, в адрес которых поступали товары, вывозили их с этих складов своим транспортом на какие-то промежуточные склады (баз, торгов), откуда их забирали со временем конечные потребители - магазины.
Думаю, что моя идея понятна. Товар находится все время на одном складе, хотя распорядители этого товара неоднократно изменяются, и дожидается спроса, с наступлением которого склад своим транспортом по заявке конечного потребителя доставляет его непосредственно каждому получателю. На этом принципе работают во всем мире и товарные биржи, на которых брокеры продают и покупают товар, находящийся далеко от них, а иногда даже еще и не произведенный. Вот эти соображения и стали основой моей диссертации. Отчасти они сразу же были проверены и воплощены в жизнь согласно Правилам хранения товаров на складах Мострансэкспедиции, разработанным с моим участием. Боюсь, что сегодня, в связи с появлением множества мелких производителей товаров, массы посредников и еще большего количества маленьких магазинов, на это перестали обращать внимание. А на самом деле, по моему глубокому убеждению, сейчас, как никогда, эта идея должна способствовать снижению издержек обращения и цен на товары.
Но потом меня заняли другие мысли. После успешной защиты диссертации в Институте народного хозяйства им. Г.В.Плеханова я был по конкурсу избран зав. правовым сектором ЦНИИТЭИ Минмясомолпрома СССР. В принципе там меня ждали те же проблемы. Договоры на поставку мясо-молочной продукции - проформа и сплошная фикция. Товары поставляют по разнарядкам министерства, главков или разовым нарядам, а иногда и просто по телефонным звонкам. Как бы хорошо чиновники из Госплана СССР, Минмясомолпрома СССР и Минмясомолпромов союзных республик ни старались предвидеть и учесть потребности в своих планах, на основании которых заключались договоры, изменение конъюнктуры рынка досконально и на весь год предусмотреть невозможно. То какой-нибудь мясокомбинат - производитель товара сорвал выполнение плана производства (иногда по объективной причине), то в каком-нибудь регионе резко повысился спрос на эти продукты. То какой-нибудь секретарь обкома звонит министру и срочно требует отгрузить в область десяток вагонов мяса, а другой секретарь обкома кричит, что у него скопилось и нет возможностей дальше хранить огромные запасы того же мяса. И недавно привезенное мясо, например из Семипалатинска на Дальний Восток, срочно погружается в вагоны и отправляется в обратном направлении. Сколько дополнительных потерь продукции, сколько новых вагонов требуется! А главное - ухудшается качество продукции. И поэтому первой темой исследования в моем секторе было: «Повышение роли договора поставки мясомолочной продукции».
Для участия в работе над этой темой я пытался использовать самые современные способы научных исследований. Даже привлек к ее разработке Институт прикладной математики АН СССР. Исследовали вопросы влияния на потребность в мясопродуктах урожая сельхозпродуктов (как будто его можно предвидеть), миграции населения, опыт зарубежных стран и многие другие факторы, от которых зависит потребление мясопродуктов в том или ином регионе. Конечно, тему мы закончили в срок. И премию за нее мы получили. На президиуме МГКА, когда представитель Управления юстиции Мосгорисполкома ехидно спросила меня о реальной эффективности наших исследований, я с чистой совестью ответил, что правовые основы организации привеса крупного рогатого скота и повышения удоя молока в стране разработаны, но реальные показатели работы нашего народного хозяйства зависят, увы и отнюдь, не от юристов.
- Значит, все ваши научные исследования ничего не стоят, и на них впустую затрачены большие государственные средства.
- Я бы так не сказал. Просто эти работы сегодня еще прежде временны. Но их можно будет использовать в будущем, когда изменятся основные принципы нашего планирования и рычаги воз действия на развитие животноводства и производства.
- Что вы хотите этим сказать? - То, что сказал. - А почему вы решили уйти от дальнейших исследований этих вопросов, включенных в план важнейших тем, которые имеют первостепенное значение для народного хозяйства, и перейти на работу в адвокатуру, где средний заработок адвоката гораздо ниже, чем вы сегодня получаете как заведующий сектором НИИ первой категории?
- Во-первых, потому, что все возможное на сегодня наш сектор уже сделал, а остальное зависит не от нас. А во-вторых, не единым хлебом сыт человек бывает, и, кроме того, я надеюсь со временем в адвокатуре получать зарплату выше среднего ее уровня в целом по коллегии.
Раздались аплодисменты присутствующих членов президиума, а его председатель К.Н.Апраксин их резко оборвал и предложил мне выйти из зала и предоставить президиуму возможность решить вопрос о моем приеме в коллегию.
Так я был наконец принят в члены МГКА, но через неделю в президиум поступил протест начальника Управления юстиции Мосгорисполкома Морозова на решение о моем приеме. Вообще в то время каждую кандидатуру в члены коллегии президиум по неписаному правилу должен был предварительно согласовать с Управлением юстиции. Но в моем случае К.Н.Апраксин согласовал этот вопрос в обход управления непосредственно с зав. отделом МГК КПСС Костенко под предлогом необходимости заполучить в коллегию специалиста по хозяйственному праву, который мог бы консультировать по этим вопросам молодых адвокатов, обслуживающих «точки», то есть предприятия.
В протесте Управления юстиции по поводу моего приема, конечно же, не говорилось о моей политической неблагонадежности и даже о строптивом характере. Мотивы этого протеста были циничны и вместе с тем смешны. Коган, мол, является руководителем научных исследований, включенных Советом Министров СССР в план тем, имеющих важнейшее значение для народного хозяйства, в связи с чем его переход на работу в адвокатуру может негативно отразиться на развитии правовой науки. Я точно не знаю, каким образом К.Н.Апраксин добился отзыва этого протеста, но, по слухам, он обещал Морозову принять в коллегию его протеже, которому президиум ранее отказал в приеме. Однако, объявляя о том, что мой вопрос решен положительно, К.Н.Апраксин довел до моего сведения одно условие, под которое он добился такого решения. Я не должен был участвовать ни в одном политическом процессе (тогда проходила полоса «диссидентских» дел), по которому требовался «допуск» КГБ. И вообще К.Н.Апраксин посоветовал мне, хотя бы на первое время, «не высовываться». Уже через два месяца он напомнил мне о своем совете: «Ты что, с ума сошел? Только пришел в коллегию, а вырабатываешь «максимум» гонорара, - В то время такой максимум составлял 320 рублей. - Ты же этим подводишь своих коллег». Пришлось мне умерить энтузиазм.
И началась моя адвокатская жизнь. Конечно, в первых своих делах я допускал промахи и ошибки в стратегии и тактике защиты в уголовных процессах. Только лет через пять меня стали считать приличным адвокатом. Сейчас, спустя много лет, я пришел к выводу, что пять лет - это минимальный срок, необходимый для становления хорошего адвоката при наличии у него определенных субъективных качеств, к числу которых отношу в первую очередь отнюдь не образование (хотя и это необходимое условие успешной работы), а ум, эрудицию и добропорядочность. К сожалению, у меня сохранились не все досье тех дел, которые я вел в то время. Поэтому о некоторых из них я пишу по памяти. В связи с этим еще раз прошу прощения за возможные неточности в деталях и готов принести извинения, если они покажутся кому-нибудь обидными.
Дело было в Махачкале, однако моим подзащитным был не дагестанец, а грузин Отари М., который постоянно жил в Сухуми, а в Дагестан приезжал каждое лето на заработки. Не сообщаю здесь его фамилии, потому что если он еще жив, то, наверное, процветает как талантливый предприниматель. Но в те времена частное предпринимательство было запрещено и прямо подпадало под действие УК. А УК Отари уважал и потому действовал в соответствии с законом. Он заключил с одним из местных животноводческих совхозов трудовой договор, по которому принял на себя организацию подсобного промысла по производству веников. Сырье - бесплатное - дикорастущий кустарник в горах. Рабочая сила дешевая за счет нахлынувших в эти теплые края студентов и цыган, а также бомжей и местной безработной молодежи.
Бухгалтерия совхоза составила, как полагается, калькуляцию и расценки на веники. Себестоимость одного веника составляла 65 копеек. Отпускную цену для покупателя франко-станция назначения или франко-склад покупателя директор утвердил в сумме 1 рубль. А по расценкам за отдельные операции (рубка веток, вязка веников, их подноска до транспорта и т.д.) прямые затраты в оплате труда рабочих составили 40 копеек. Цеховые расходы, куда входила оплата труда бригадиров и транспортировка веников до склада готовой продукции, - 10 копеек. И общесовхозные расходы, на которые относилась зарплата самого М. и транспортные до покупателя, еще 15 копеек, в том числе 5 копеек доплата самому М. Таким образом, чистая прибыль совхоза от каждого веника составляла по калькуляции 35 копеек. Фактическая же прибыль от производства веников была у совхоза еще выше, так как некоторые покупатели вывозили веники своим транспортом. Благодаря подсобному промыслу совхоз по финансовым показателям числился одним из лучших совхозов республики, хотя по показателям основной деятельности отставал от них.
Выгодно совхозу? Да, безусловно. Выгодно государству? Тоже да, так как от своей прибыли совхоз платил налоги в бюджет. Но органам МВД, заинтересовавшимся М., не было до этого никакого дела. Их раздражал автомобиль М. - старая захудалая «Волга», на которой он возил рабочим продукты на обед и пару бутылок вина, без которых М., как истинный грузин, за стол не садился. Ему предъявили обвинение в хищении государственных денежных средств в особо крупном размере и, конечно, арестовали. В обоснование такого обвинения положили ведомости зарплаты, обнаружив в них несколько подставных лиц и много поддельных подписей. Наличие подставных лиц М. категорически отрицал, поясняя, что фамилии и адреса он указывал со слов рабочих, так как паспортов с собой многие не имели. Подделку не скольких подписей он объяснял неграмотностью некоторых людей, особенно цыган, и сложившейся практикой расчетов за фактически выполненные работы.
Дело в том, что бухгалтерия совхоза начисляла и выписывала рабочим зарплату только после поступления денег от покупателей на расчетный счет совхоза. Так как многие рабочие заканчивали работу раньше, и с ними надо было рассчитаться, М. выплачивал им зарплату из выданных ему под отчет сумм, а когда из бухгалтерии поступали ведомости на зарплату, за тех рабочих, которые уже уехали, действительно расписывались их товарищи или сами бригадиры. Некоторые из местных рабочих и те, которых можно было разыскать, подтвердили объяснения М. и никаких претензий к нему не заявили. Но большинство найти было невозможно, так как за сезон сменялись сотни людей, приезжавших на летние каникулы или в отпуск отдохнуть и подработать. На их розыск и проверку поступления веников к покупателям, а также на проведение бухгалтерской и почерковедческой экспертизы ушло почти полгода, в течение которого М. томился в местной средневековой тюрьме.
Когда я туда явился на свидание с ним, то взмолился, чтобы нам разрешили беседовать во дворе, так как в темном каземате, отведенном для этой цели, дышать было нечем, хотя и на улице стояла невыносимая жара. Так как на первых порах я вел себя тихо и смирно, мне такую вольность разрешили, и мы беседовали с ним на лавочке под наблюдением надзирателя. На М. было страшно смотреть. Немолодой и, видимо, когда-то полный мужчина, он был похож на немощного старца, потерявшего веру в жизнь и в правосудие. Он и в меня сначала не верил, считая, что противостоять дикому обвинению, предъявленному ему, я не смогу. А обвинение действительно было диким и абсурдным. Все заготовленные им веники были в целости и сохранности. На их производство и сбыт не было израсходовано ни одной лишней копейки. А если считавшиеся подставными лица на самом деле не работали и денег за свою работу не получали, то откуда взялись веники? Сама по себе такая позиция для защиты годилась, но... я понимал, что по выводам бухгалтерской и почерковедческой экспертизы вполне может состояться и обвинительный приговор. Понимал это и сам М. Он плакал и клялся своими детьми, что ни одной копейки у совхоза не украл, да еще за свои собственные деньги вынужден был принимать гостей из дирекции и бухгалтерии совхоза, а иногда из своей же зарплаты платил за бензин для автомобилей, занятых перевозкой веников, и давал «на лапу» работникам железной дороги, чтобы получать вне плана вагоны для отгрузки веников.
Надо было придумать что-нибудь из ряда вон выходящее для защиты хорошего человека. Ссылаясь на ст. 17 УПК РСФСР о праве обвиняемого требовать ознакомления со всеми материалами дела на его родном языке, я заявил ходатайство о переводе всех материалов дела на грузинский язык.
Одновременно я обратился с жалобой к Прокурору Дагестана на нарушение органами предварительного следствия требований ст. 17 УПК РСФСР и ст. 20 УПК РСФСР о полном, всестороннем и объективном исследовании всех обстоятельств дела, поскольку не были допрошены директор, главный бухгалтер и кассир совхоза, а заключением почерковедческой экспертизы не установлено, кем именно подделаны подписи рабочих в ведомостях за полученную ими зарплату, что имело важнейшее значение для дела, поскольку во многих случаях зарплату рабочим выдавал не сам М., а бригадиры или кассир. Честно говоря, мне было жалко молодого следователя-кумыка, который к тому же каждый день поил меня крепким чаем. Я понимал, что его промахи не имели злонамеренного характера, а объяснялись просто недостаточной компетентностью и уверенностью, что в Махачкале все пройдет.
Но моя строптивость взыграла сразу, как только начальство СО МВД Дагестана, пригласив меня к себе, объявило, что меня не выпустят из Махачкалы, пока я не подпишу протокол об ознакомлении со всеми материалами дела. На следующий день я отправился на прием к зам. Прокурора Дагестана Кехлерову (который позже стал зам. Прокурора РСФСР) и объяснил ему сложившуюся ситуацию, при которой, как я считал, дело не может иметь судебной перспективы.
Он понял меня и заверил, что завтра же направит в Москву постановление о продлении срока расследования дела и содержания М. под стражей еще на два месяца, в течение которых все ранее допущенные ошибки следователя будут исправлены. И все же он попросил меня подписать протокол об ознакомлении со всеми материалами дела в порядке ст. 201 УПК РСФСР. Зачем же я буду подписывать такой протокол, если следствие по делу будет продолжено? Кроме того, я попросил у него указания о немедленном освобождении М. из-под стражи, поскольку установленный законом срок его содержания истек, а продлит ли этот срок Генеральный прокурор РСФСР, еще неизвестно. В тот же день вечером ко мне в гостиницу явился директор совхоза. Он сказал, что является родственником одного из высших должностных лиц республики и у меня все равно ничего не получится. И откровенно заявил, что это дело ему уже стоило двух отар овец, но он не пожалеет и третьей, если оно будет окончено хорошо. Что он понимает под хорошим окончанием дела, я уточнять не стал и от ужина с ним отказался, опасаясь какой-нибудь провокации.
На следующий день я пришел к следователю, чтобы попрощаться с ним, но оказалось, что он заболел. Я тут же оставил в канцелярии заявление о том, что в связи с истечением установленного срока расследования дела считаю для себя невозможным принимать какое-либо участие в дальнейших следственных действиях, если таковые будут, и выезжаю домой, попросив меня уведомить о возможном продлении срока следствия, если сроки следствия и содержания моего подзащитного будут продлены в установленном законом порядке. И поехал в аэропорт, довольный собой. Но угрозы руководства СО МВД оказались не пустыми словами. Из Махачкалы в Москву всегда было трудно вылететь, поэтому у меня в аэропорту был знакомый человек, который обеспечивал меня билетами. Однако на этот раз он оказался бессилен. Возвратив мне деньги, он смущенно заявил, что в кассе дали команду мне билет не продавать.
Через два часа я выехал из Махачкалы поездом.
Вернувшись в Москву, я обратился с жалобой к Прокурору РСФСР, изложив в ней все пробелы и нарушения законности органами МВД Дагестана, и попросил срок предварительного следствия не продлевать из-за бесперспективности дела.Суд удовлетворил мое ходатайство. Месяца через два мне позвонили из Главного следственного управления МВД РСФСР и спросили, не знаю ли я случайно, где скрывается мой подзащитный, так как на него объявлен республиканский розыск. Я ответил, что республиканский розыск ничего не может дать, потому что подследственный проживает в другой союзной республике и его адрес хорошо известен следователю, по повестке которого М. уже трижды без толку являлся к нему. Больше по этому делу меня не тревожили. А веников, которыми в свое время М. заполонил все рынки в крупных городах России, по 3 рубля за штуку, больше нигде не видно.
Вскоре мне довелось защищать в Мосгорсуде Софу Р., которую обвиняли в том, что по сговору с группой лиц она сбывала продукцию «подпольного цеха». Однако этот цех был даже не подпольным. Он входил в состав Домодедовского райпромкомбината, который занимался выпуском и ремонтом разных товаров широкого потребления. Руководители этого цеха не то сами разработали, не то позаимствовали где-то технологию производства люстр из пластмассы «под хрусталь». Настоящие хрустальные люстры, как известно, стоят очень дорого и недоступны простым людям, а свои люстры начальство цеха продавало дешево. Сотрудники цеха сами изготовили штампы для деталей, нашли какие-то химические предприятия, где отходы пластмассы выбрасывали в утиль, и из этих отходов наладили производство люстр в большом количестве.
За свое рацпредложение и освоение нового вида продукции они официально получили благодарность и премию от Мособлпромбыта. А их райпромкомбинат получал хорошую прибыль от производства этих люстр.Их дело процветало несколько лет. Но затем руководители цеха пожелали выехать на свою «историческую» родину - в Израиль. И тогда... Руководителей цеха обвинили в том, что львиную часть выпускаемых ими люстр они сбывали «налево» за наличные, а выручку присваивали. Вполне вероятно, что так и было на самом деле. Но доказательственная база их вины была слабой.
Просто «в поле зрения органов КГБ попала группа лиц, занимающихся хищением государственных средств в особо крупных размерах». Так было написано в письме КГБ СССР в адрес Прокурора Москвы. В письме перечислялись фамилии этих лиц и содержалась просьба проверить выявленные КГБ обстоятельства и возбудить уголовное дело против них. Процесс этот продолжался долго, утомительно и неинтересно. Допрашивали сотни свидетелей, которые покупали люстры у моей Софы. Она их продавала во время выездной торговли на разных предприятиях города. Где и сколько она продала люстр, она не могла вспомнить. И эти сведения следственные органы, а за ними и суд черпали из каких-то списков покупателей, которые якобы когда-то вели председатели фабзавкомов и сохранили их специально для суда. Фальсификация? Уверен, что да. Но председатели фабзавкомов были хорошо подготовлены к процессу и подтверждали подлинность этих списков.
Что касается обвинения Софы в сбыте заведомо «левой» продукции, то оно вообще висело в воздухе и было основано лишь на предположении, что Софа должна была знать, что цех, где она работала официально экспедитором, сбывает через нее «левую» продукцию. Всю выручку от продажи люстр она сдавала в бухгалтерию цеха. Получала за свою работу твердую зарплату, но размер этой зарплаты по тем временам был высоким, и это обстоятельство использовали против нее. Кстати, шаткость обвинения Софы была настолько очевидной, что мне удалось еще во время предварительного следствия добиться освобождения ее из-под стражи. Однако она сделала большую глупость и не явилась по повестке в суд, что Маркина, конечно, использовала как еще одно доказательство виновности Софы, объявив ее розыск и, конечно, изменив сразу же меру пресечения на заключение под стражу.
Софа получила по приговору срок меньше других, но тем не менее отнюдь не малый - 8 лет. От наказания был освобожден только руководитель цеха К., который скончался от инсульта прямо на скамье подсудимых. Мою кассационную жалобу по этому делу Мосгорсуд, или, как мы его тогда называли, Мосгорштамп, оставил без удовлетворения, чему в немалой степени, я думаю, способствовало письмо КГБ СССР, имеющееся в деле, о котором я уже сказал выше. После освобождения (досрочно по амнистии через два года как мать несовершеннолетних детей) Софа получила разрешение на эмиграцию в Израиль и зашла ко мне попрощаться. Я ей пожелал счастья на новой Родине. С тех пор о ней ничего не слышал.
В 60-е годы я поверил в так и не состоявшиеся косыгинские реформы, которые в какой-то мере намечали развитие так называемого хозрасчета и договорной дисциплины, укрепление рубля и даже некоторое сокращение непосредственного вмешательства государства в управление предприятием.
Однако добиться радикального изменения экономических отношений между государственными предприятиями и тем более в сфере экономической жизни без отказа от постулатов «развитого социализма» и единой формы социалистической собственности на средства производства без изменения политического строя и ликвидации руководящей и направляющей роли партии было, конечно, невозможно. Этим и объясняется полный провал косыгинской реформы.
Тогда я вряд ли понимал до конца эти банальные истины. Но в пределах открывшихся в то время новых частных возможностей я считал своим долгом сделать все от меня зависящее. В рамках косыгинской реформы было принято постановление Совета Министров СССР «Об укреплении юридической службы в народном хозяйстве». Я работал тогда главным юрисконсультом одного из главков Минторга СССР, а министром торговли был всесильный член Политбюро ЦК КПСС и одно-
временно заместитель Председателя Совета Министров СССР А.И.Микоян.
Вряд ли он был наивен, подобно мне, и верил в успех этой реформы. Вероятно, он, как всегда, старался формально проявить себя верным исполнителем новых идей партии. Он создал в аппарате министерства мощный юридический отдел во главе с молодыми и инициативными юристами М.А.Фиалковым и И.Н.Садиковым. Министерство торговли СССР в то время было государственным регулятором распределения всех товаров народного потребления, как Госснаб СССР - всей материально-технической продукции. Естественно, что это распределение товаров и продукции осуществлялось в соответствии с общими заданиями, которые разрабатывал Госплан СССР и утверждал Совет Министров СССР.
Ни один килограмм хлеба или сахара, ни один винтик или болт не могли быть поставлены никем и никому без соответствующего плана, разнарядки или разового наряда указанных органов.
Вся эта громоздкая и бессмысленная, но так называемая плановая работа, выполняемая миллионной армией чиновников с помощью отчетов и арифмометров не без влияния волюнтаризма и коррупции, практически дезорганизовала производство и сбыт, повышала себестоимость товаров и продукции, способствовала увеличению издержек производства и в конечном счете привела его к стагнации, дефициту товаров и продукции и, наконец, к развалу финансовой системы, существовавшей только в кассовых планах и отчетах Госбанка. По существу, только эти так называемые кассовые планы и отчеты отражали реальное движение денег в стране и позволяли как-то сдерживать инфляцию с помощью единых прейскурантов розничных и оптовых цен, утверждаемых Госкомценом СССР.
Весь оборот денег между государственными предприятиями происходил путем безналичных расчетов через тот же Госбанк с помощью пустых бухгалтерских проводок, не имеющих никакого отношения к движению реальных денег, а нехватка или излишек оборотных средств у того или иного предприятия ежегодно регулировались пополнением или изъятием этих средств также на бумаге через вышестоящие организации, осуществлявшие так называемую трансформацию их балансов. Поэтому практически каждому предприятию были безразличны итоги его финансовой деятельности, выправляемые таким образом, а его затраты на капитальное строительство и модернизацию производства компенсировались за счет таких же бумажных планов и тех же безналичных расчетов.
В этих условиях косыгинские идеи укрепления рубля были обречены на провал, а финансирование армии, спецслужб и ВПК (а также аппарата КПСС) могло производиться бесконтрольно и в неограниченных суммах по планам, составляемым, как правило, ими самими и покрываемым в основном за счет налога с оборота предприятий и в некоторой степени за счет подоходного налога с населения.
Все эти секреты планового хозяйства считались тогда незыблемыми основами управления социалистической экономикой и возводились в преимущества социализма, свободного якобы от кризисов перепроизводства и сбыта. Поэтому предпринятые тогда попытки укрепления договорной дисциплины с помощью повышения финансовой ответственности каждого предприятия за выполнение договоров имели только декларативный характер.
Но все это было доступно и понятно только ограниченному кругу руководителей партии и правительства, которых такое положение вполне устраивало. А простые советские люди, воспитанные на учебниках социализма, довольствовались этими декларациями и принимали их всерьез.
Помню, как я, назначенный зав. юридическим отделом одной из крупнейших оптовых торговых баз «Росбакалеи», через которую шел весь сбыт бакалейной продукции, начиная от сахара и кончая ликеро-водочными изделиями, наивно воспринимал новое Положение о поставках товаров народного потребления, которым были предусмотрены огромные финансовые санкции за ненадлежащее исполнение договоров, и предъявил колоссальный штраф Московской кондитерской фабрике «Красный Октябрь», возглавляемой тогда депутатом Верховного Совета СССР, Героем Социалистического Труда и подружкой жены А.И.Косыгина Анной Андреевной Гриценко.
- Вы что, с ума сошли, товарищ, как вас там, Коган? Вы хотите оставить без оборотных средств передовое социалистическое предприятие и многотысячный коллектив без зарплаты? Да кто вам это позволит? Вы завтра положите на стол свой партбилет.
- Я, Анна Андреевна, выполняю волю партии и правительства и руководствуюсь новым Положением о поставках. А что касается партбилета, то, пардон, у меня его никогда не было и нет. Я вам могу положить на стол что угодно, но не партбилет.
- А-а-а! Теперь я понимаю, почему вы занимаетесь экономической диверсией! И через пару дней наша база получила распоряжение Совета Министров СССР об освобождении (в порядке исключения) фабрики «Красный Октябрь», а заодно и других кондитерских фабрик от уплаты штрафных санкций.
А еще через два месяца был получен какой-то циркуляр Минфина СССР, согласно которому все оптовые базы обязаны были перечислять в бюджет 95% всех денежных сумм от превышения полученных санкций над уплаченными. Вот тебе и хозрасчет! Вот тебе и повышение роли договоров! Но я все равно не унимался. 5% от полученных санкций, остававшихся до поры до времени (до реформации баланса) в нашем распоряжении, составляли тоже огромные суммы.
Потом я взялся за так называемую «централизованную доставку» товаров поставщиками покупателям, тоже продекларированную новым Положением о поставках. Ранее каждый магазин сам вывозил с фабрик выделенные ему по нарядам и закрепленные в договорах товары. Около каждой фабрики скапливались вереницы грузовых автомобилей, ожидающих своей очереди. Многие автомобили гонялись наполовину пустые. А ассортимент отпускаемых им товаров зависел не от договора, которым формально он был обусловлен, а от настроения кладовщика фабрики, которое, конечно, можно было при желании и возможности как-то улучшить, если привезти тому же кладовщику пару ящиков других дефицитных товаров или просто за взятку. И к тому же сколько излишнего транспорта расходовалось при такой системе «самовывоза» товаров!
И наказать рублем такую фабрику за нарушение ассортимента было практически невозможно. Представитель магазина, мол, сам выбрал то, что ему было нужно, и своими конклюдентными действиями изменил договор. Так как воевать по этому вопросу мне, беспартийному и маленькому начальнику юридического отдела, с такими директорами фабрик, как А.А.Гриценко и ей подобными членами МК КПСС, снабжающими к тому же и знаменитую секцию № 100 в ГУМе, было затруднительно, пришлось прибегнуть к помощи прессы и государственного арбитража. В «Известиях» была опубликована по этому вопросу моя статья в «Листке рабочего контроля», а зам. главного арбитра РСФСР А.Г.Дмитриев при рассмотрении преддоговорных споров с фабриками поддержал мои требования. Вскоре сами фабрики не могли нарадоваться централизованной доставке товаров, при которой порядка стало больше, а для «блатных» магазинов по-прежнему можно было оставить в уголке несколько ящиков «Мишки косолапого» или «Раковой шейки», забросив (каюсь!) пару таких ящиков по дороге и в мой отдел для сотрудников.
В Министерстве торговли ко мне относились очень хорошо и всячески поддерживали. Достаточно сказать, что мне, одному из первых юристов системы, был установлен министром персональный оклад (160 рублей вместо 120 рублей по штату). За это время я помог написать диссертации начальнику юротдела М.А.Фиалкову и его заместителю И.Н.Садикову. (Пусть не обижаются на меня за разглашение этих секретов их дети, с которыми я знаком с раннего возраста и хорошо к ним отношусь до сих пор, так же как хорошо относился и к их родителям. Я ведь и себя не щажу в этих записках. Кстати, они и мое непосредственное начальство много раз предлагали мне перейти на хозяйственную работу, на которой я зарабатывал бы гораздо больше. Но администрирование, как и сейчас коммерция, - не моя стихия.)
Тема диссертации называлась «Правовое регулирование хранения товаров на складах». Сейчас я бы ее назвал по-другому, более правильно: «Договор консигнации». Но в то время наша юриспруденция даже не знала такого термина. А такой договор через тридцать лет был легализован в нашем ГК. Зачем один и тот же товар перевозить с одного склада на другой много раз, точнее, каждый раз, когда он переходит в собственность (распоряжение) другого хозяина? Ведь при этом простаивают напрасно большие складские емкости, излишне загружается транспорт, возникают большие потери товара при хранении и перевозке, не считая дополнительных возможностей для воровства этих товаров. Нельзя ли держать эти товары на одном складе, который будет находиться в ведении специализированного складского предприятия, переписывая только накладные на него от производителя до конечного получателя?
Небольшой опыт организации такого складского хозяйства уже был. Мострансэкспедиция, находившаяся в ведении Исполкома Моссовета, забрала у оптовых баз прирельсовые склады и сдавала им же их в аренду, ни за что сама не отвечая. Воровство процветало. Во время массового завоза в Москву, скажем, сахара (осень) секции, предназначенные для его хранения, были забиты до отказа, а прибывшие с сахаром новые вагоны простаивали в ожидании свободного места в этих секциях. В то же время секции, предназначенные для хранения, скажем, минеральной воды, поступавшей в Москву в основном зимой, когда спрос на нее был минимален, пустовали. А летом и осенью все было наоборот. При этом потребители, в адрес которых поступали товары, вывозили их с этих складов своим транспортом на какие-то промежуточные склады (баз, торгов), откуда их забирали со временем конечные потребители - магазины.
Думаю, что моя идея понятна. Товар находится все время на одном складе, хотя распорядители этого товара неоднократно изменяются, и дожидается спроса, с наступлением которого склад своим транспортом по заявке конечного потребителя доставляет его непосредственно каждому получателю. На этом принципе работают во всем мире и товарные биржи, на которых брокеры продают и покупают товар, находящийся далеко от них, а иногда даже еще и не произведенный. Вот эти соображения и стали основой моей диссертации. Отчасти они сразу же были проверены и воплощены в жизнь согласно Правилам хранения товаров на складах Мострансэкспедиции, разработанным с моим участием. Боюсь, что сегодня, в связи с появлением множества мелких производителей товаров, массы посредников и еще большего количества маленьких магазинов, на это перестали обращать внимание. А на самом деле, по моему глубокому убеждению, сейчас, как никогда, эта идея должна способствовать снижению издержек обращения и цен на товары.
Но потом меня заняли другие мысли. После успешной защиты диссертации в Институте народного хозяйства им. Г.В.Плеханова я был по конкурсу избран зав. правовым сектором ЦНИИТЭИ Минмясомолпрома СССР. В принципе там меня ждали те же проблемы. Договоры на поставку мясо-молочной продукции - проформа и сплошная фикция. Товары поставляют по разнарядкам министерства, главков или разовым нарядам, а иногда и просто по телефонным звонкам. Как бы хорошо чиновники из Госплана СССР, Минмясомолпрома СССР и Минмясомолпромов союзных республик ни старались предвидеть и учесть потребности в своих планах, на основании которых заключались договоры, изменение конъюнктуры рынка досконально и на весь год предусмотреть невозможно. То какой-нибудь мясокомбинат - производитель товара сорвал выполнение плана производства (иногда по объективной причине), то в каком-нибудь регионе резко повысился спрос на эти продукты. То какой-нибудь секретарь обкома звонит министру и срочно требует отгрузить в область десяток вагонов мяса, а другой секретарь обкома кричит, что у него скопилось и нет возможностей дальше хранить огромные запасы того же мяса. И недавно привезенное мясо, например из Семипалатинска на Дальний Восток, срочно погружается в вагоны и отправляется в обратном направлении. Сколько дополнительных потерь продукции, сколько новых вагонов требуется! А главное - ухудшается качество продукции. И поэтому первой темой исследования в моем секторе было: «Повышение роли договора поставки мясомолочной продукции».
Для участия в работе над этой темой я пытался использовать самые современные способы научных исследований. Даже привлек к ее разработке Институт прикладной математики АН СССР. Исследовали вопросы влияния на потребность в мясопродуктах урожая сельхозпродуктов (как будто его можно предвидеть), миграции населения, опыт зарубежных стран и многие другие факторы, от которых зависит потребление мясопродуктов в том или ином регионе. Конечно, тему мы закончили в срок. И премию за нее мы получили. На президиуме МГКА, когда представитель Управления юстиции Мосгорисполкома ехидно спросила меня о реальной эффективности наших исследований, я с чистой совестью ответил, что правовые основы организации привеса крупного рогатого скота и повышения удоя молока в стране разработаны, но реальные показатели работы нашего народного хозяйства зависят, увы и отнюдь, не от юристов.
- Значит, все ваши научные исследования ничего не стоят, и на них впустую затрачены большие государственные средства.
- Я бы так не сказал. Просто эти работы сегодня еще прежде временны. Но их можно будет использовать в будущем, когда изменятся основные принципы нашего планирования и рычаги воз действия на развитие животноводства и производства.
- Что вы хотите этим сказать? - То, что сказал. - А почему вы решили уйти от дальнейших исследований этих вопросов, включенных в план важнейших тем, которые имеют первостепенное значение для народного хозяйства, и перейти на работу в адвокатуру, где средний заработок адвоката гораздо ниже, чем вы сегодня получаете как заведующий сектором НИИ первой категории?
- Во-первых, потому, что все возможное на сегодня наш сектор уже сделал, а остальное зависит не от нас. А во-вторых, не единым хлебом сыт человек бывает, и, кроме того, я надеюсь со временем в адвокатуре получать зарплату выше среднего ее уровня в целом по коллегии.
Раздались аплодисменты присутствующих членов президиума, а его председатель К.Н.Апраксин их резко оборвал и предложил мне выйти из зала и предоставить президиуму возможность решить вопрос о моем приеме в коллегию.
Так я был наконец принят в члены МГКА, но через неделю в президиум поступил протест начальника Управления юстиции Мосгорисполкома Морозова на решение о моем приеме. Вообще в то время каждую кандидатуру в члены коллегии президиум по неписаному правилу должен был предварительно согласовать с Управлением юстиции. Но в моем случае К.Н.Апраксин согласовал этот вопрос в обход управления непосредственно с зав. отделом МГК КПСС Костенко под предлогом необходимости заполучить в коллегию специалиста по хозяйственному праву, который мог бы консультировать по этим вопросам молодых адвокатов, обслуживающих «точки», то есть предприятия.
В протесте Управления юстиции по поводу моего приема, конечно же, не говорилось о моей политической неблагонадежности и даже о строптивом характере. Мотивы этого протеста были циничны и вместе с тем смешны. Коган, мол, является руководителем научных исследований, включенных Советом Министров СССР в план тем, имеющих важнейшее значение для народного хозяйства, в связи с чем его переход на работу в адвокатуру может негативно отразиться на развитии правовой науки. Я точно не знаю, каким образом К.Н.Апраксин добился отзыва этого протеста, но, по слухам, он обещал Морозову принять в коллегию его протеже, которому президиум ранее отказал в приеме. Однако, объявляя о том, что мой вопрос решен положительно, К.Н.Апраксин довел до моего сведения одно условие, под которое он добился такого решения. Я не должен был участвовать ни в одном политическом процессе (тогда проходила полоса «диссидентских» дел), по которому требовался «допуск» КГБ. И вообще К.Н.Апраксин посоветовал мне, хотя бы на первое время, «не высовываться». Уже через два месяца он напомнил мне о своем совете: «Ты что, с ума сошел? Только пришел в коллегию, а вырабатываешь «максимум» гонорара, - В то время такой максимум составлял 320 рублей. - Ты же этим подводишь своих коллег». Пришлось мне умерить энтузиазм.
И началась моя адвокатская жизнь. Конечно, в первых своих делах я допускал промахи и ошибки в стратегии и тактике защиты в уголовных процессах. Только лет через пять меня стали считать приличным адвокатом. Сейчас, спустя много лет, я пришел к выводу, что пять лет - это минимальный срок, необходимый для становления хорошего адвоката при наличии у него определенных субъективных качеств, к числу которых отношу в первую очередь отнюдь не образование (хотя и это необходимое условие успешной работы), а ум, эрудицию и добропорядочность. К сожалению, у меня сохранились не все досье тех дел, которые я вел в то время. Поэтому о некоторых из них я пишу по памяти. В связи с этим еще раз прошу прощения за возможные неточности в деталях и готов принести извинения, если они покажутся кому-нибудь обидными.
Дело было в Махачкале, однако моим подзащитным был не дагестанец, а грузин Отари М., который постоянно жил в Сухуми, а в Дагестан приезжал каждое лето на заработки. Не сообщаю здесь его фамилии, потому что если он еще жив, то, наверное, процветает как талантливый предприниматель. Но в те времена частное предпринимательство было запрещено и прямо подпадало под действие УК. А УК Отари уважал и потому действовал в соответствии с законом. Он заключил с одним из местных животноводческих совхозов трудовой договор, по которому принял на себя организацию подсобного промысла по производству веников. Сырье - бесплатное - дикорастущий кустарник в горах. Рабочая сила дешевая за счет нахлынувших в эти теплые края студентов и цыган, а также бомжей и местной безработной молодежи.
Бухгалтерия совхоза составила, как полагается, калькуляцию и расценки на веники. Себестоимость одного веника составляла 65 копеек. Отпускную цену для покупателя франко-станция назначения или франко-склад покупателя директор утвердил в сумме 1 рубль. А по расценкам за отдельные операции (рубка веток, вязка веников, их подноска до транспорта и т.д.) прямые затраты в оплате труда рабочих составили 40 копеек. Цеховые расходы, куда входила оплата труда бригадиров и транспортировка веников до склада готовой продукции, - 10 копеек. И общесовхозные расходы, на которые относилась зарплата самого М. и транспортные до покупателя, еще 15 копеек, в том числе 5 копеек доплата самому М. Таким образом, чистая прибыль совхоза от каждого веника составляла по калькуляции 35 копеек. Фактическая же прибыль от производства веников была у совхоза еще выше, так как некоторые покупатели вывозили веники своим транспортом. Благодаря подсобному промыслу совхоз по финансовым показателям числился одним из лучших совхозов республики, хотя по показателям основной деятельности отставал от них.
Выгодно совхозу? Да, безусловно. Выгодно государству? Тоже да, так как от своей прибыли совхоз платил налоги в бюджет. Но органам МВД, заинтересовавшимся М., не было до этого никакого дела. Их раздражал автомобиль М. - старая захудалая «Волга», на которой он возил рабочим продукты на обед и пару бутылок вина, без которых М., как истинный грузин, за стол не садился. Ему предъявили обвинение в хищении государственных денежных средств в особо крупном размере и, конечно, арестовали. В обоснование такого обвинения положили ведомости зарплаты, обнаружив в них несколько подставных лиц и много поддельных подписей. Наличие подставных лиц М. категорически отрицал, поясняя, что фамилии и адреса он указывал со слов рабочих, так как паспортов с собой многие не имели. Подделку не скольких подписей он объяснял неграмотностью некоторых людей, особенно цыган, и сложившейся практикой расчетов за фактически выполненные работы.
Дело в том, что бухгалтерия совхоза начисляла и выписывала рабочим зарплату только после поступления денег от покупателей на расчетный счет совхоза. Так как многие рабочие заканчивали работу раньше, и с ними надо было рассчитаться, М. выплачивал им зарплату из выданных ему под отчет сумм, а когда из бухгалтерии поступали ведомости на зарплату, за тех рабочих, которые уже уехали, действительно расписывались их товарищи или сами бригадиры. Некоторые из местных рабочих и те, которых можно было разыскать, подтвердили объяснения М. и никаких претензий к нему не заявили. Но большинство найти было невозможно, так как за сезон сменялись сотни людей, приезжавших на летние каникулы или в отпуск отдохнуть и подработать. На их розыск и проверку поступления веников к покупателям, а также на проведение бухгалтерской и почерковедческой экспертизы ушло почти полгода, в течение которого М. томился в местной средневековой тюрьме.
Когда я туда явился на свидание с ним, то взмолился, чтобы нам разрешили беседовать во дворе, так как в темном каземате, отведенном для этой цели, дышать было нечем, хотя и на улице стояла невыносимая жара. Так как на первых порах я вел себя тихо и смирно, мне такую вольность разрешили, и мы беседовали с ним на лавочке под наблюдением надзирателя. На М. было страшно смотреть. Немолодой и, видимо, когда-то полный мужчина, он был похож на немощного старца, потерявшего веру в жизнь и в правосудие. Он и в меня сначала не верил, считая, что противостоять дикому обвинению, предъявленному ему, я не смогу. А обвинение действительно было диким и абсурдным. Все заготовленные им веники были в целости и сохранности. На их производство и сбыт не было израсходовано ни одной лишней копейки. А если считавшиеся подставными лица на самом деле не работали и денег за свою работу не получали, то откуда взялись веники? Сама по себе такая позиция для защиты годилась, но... я понимал, что по выводам бухгалтерской и почерковедческой экспертизы вполне может состояться и обвинительный приговор. Понимал это и сам М. Он плакал и клялся своими детьми, что ни одной копейки у совхоза не украл, да еще за свои собственные деньги вынужден был принимать гостей из дирекции и бухгалтерии совхоза, а иногда из своей же зарплаты платил за бензин для автомобилей, занятых перевозкой веников, и давал «на лапу» работникам железной дороги, чтобы получать вне плана вагоны для отгрузки веников.
Надо было придумать что-нибудь из ряда вон выходящее для защиты хорошего человека. Ссылаясь на ст. 17 УПК РСФСР о праве обвиняемого требовать ознакомления со всеми материалами дела на его родном языке, я заявил ходатайство о переводе всех материалов дела на грузинский язык.
Одновременно я обратился с жалобой к Прокурору Дагестана на нарушение органами предварительного следствия требований ст. 17 УПК РСФСР и ст. 20 УПК РСФСР о полном, всестороннем и объективном исследовании всех обстоятельств дела, поскольку не были допрошены директор, главный бухгалтер и кассир совхоза, а заключением почерковедческой экспертизы не установлено, кем именно подделаны подписи рабочих в ведомостях за полученную ими зарплату, что имело важнейшее значение для дела, поскольку во многих случаях зарплату рабочим выдавал не сам М., а бригадиры или кассир. Честно говоря, мне было жалко молодого следователя-кумыка, который к тому же каждый день поил меня крепким чаем. Я понимал, что его промахи не имели злонамеренного характера, а объяснялись просто недостаточной компетентностью и уверенностью, что в Махачкале все пройдет.
Но моя строптивость взыграла сразу, как только начальство СО МВД Дагестана, пригласив меня к себе, объявило, что меня не выпустят из Махачкалы, пока я не подпишу протокол об ознакомлении со всеми материалами дела. На следующий день я отправился на прием к зам. Прокурора Дагестана Кехлерову (который позже стал зам. Прокурора РСФСР) и объяснил ему сложившуюся ситуацию, при которой, как я считал, дело не может иметь судебной перспективы.
Он понял меня и заверил, что завтра же направит в Москву постановление о продлении срока расследования дела и содержания М. под стражей еще на два месяца, в течение которых все ранее допущенные ошибки следователя будут исправлены. И все же он попросил меня подписать протокол об ознакомлении со всеми материалами дела в порядке ст. 201 УПК РСФСР. Зачем же я буду подписывать такой протокол, если следствие по делу будет продолжено? Кроме того, я попросил у него указания о немедленном освобождении М. из-под стражи, поскольку установленный законом срок его содержания истек, а продлит ли этот срок Генеральный прокурор РСФСР, еще неизвестно. В тот же день вечером ко мне в гостиницу явился директор совхоза. Он сказал, что является родственником одного из высших должностных лиц республики и у меня все равно ничего не получится. И откровенно заявил, что это дело ему уже стоило двух отар овец, но он не пожалеет и третьей, если оно будет окончено хорошо. Что он понимает под хорошим окончанием дела, я уточнять не стал и от ужина с ним отказался, опасаясь какой-нибудь провокации.
На следующий день я пришел к следователю, чтобы попрощаться с ним, но оказалось, что он заболел. Я тут же оставил в канцелярии заявление о том, что в связи с истечением установленного срока расследования дела считаю для себя невозможным принимать какое-либо участие в дальнейших следственных действиях, если таковые будут, и выезжаю домой, попросив меня уведомить о возможном продлении срока следствия, если сроки следствия и содержания моего подзащитного будут продлены в установленном законом порядке. И поехал в аэропорт, довольный собой. Но угрозы руководства СО МВД оказались не пустыми словами. Из Махачкалы в Москву всегда было трудно вылететь, поэтому у меня в аэропорту был знакомый человек, который обеспечивал меня билетами. Однако на этот раз он оказался бессилен. Возвратив мне деньги, он смущенно заявил, что в кассе дали команду мне билет не продавать.
Через два часа я выехал из Махачкалы поездом.
Вернувшись в Москву, я обратился с жалобой к Прокурору РСФСР, изложив в ней все пробелы и нарушения законности органами МВД Дагестана, и попросил срок предварительного следствия не продлевать из-за бесперспективности дела.Суд удовлетворил мое ходатайство. Месяца через два мне позвонили из Главного следственного управления МВД РСФСР и спросили, не знаю ли я случайно, где скрывается мой подзащитный, так как на него объявлен республиканский розыск. Я ответил, что республиканский розыск ничего не может дать, потому что подследственный проживает в другой союзной республике и его адрес хорошо известен следователю, по повестке которого М. уже трижды без толку являлся к нему. Больше по этому делу меня не тревожили. А веников, которыми в свое время М. заполонил все рынки в крупных городах России, по 3 рубля за штуку, больше нигде не видно.
Вскоре мне довелось защищать в Мосгорсуде Софу Р., которую обвиняли в том, что по сговору с группой лиц она сбывала продукцию «подпольного цеха». Однако этот цех был даже не подпольным. Он входил в состав Домодедовского райпромкомбината, который занимался выпуском и ремонтом разных товаров широкого потребления. Руководители этого цеха не то сами разработали, не то позаимствовали где-то технологию производства люстр из пластмассы «под хрусталь». Настоящие хрустальные люстры, как известно, стоят очень дорого и недоступны простым людям, а свои люстры начальство цеха продавало дешево. Сотрудники цеха сами изготовили штампы для деталей, нашли какие-то химические предприятия, где отходы пластмассы выбрасывали в утиль, и из этих отходов наладили производство люстр в большом количестве.
За свое рацпредложение и освоение нового вида продукции они официально получили благодарность и премию от Мособлпромбыта. А их райпромкомбинат получал хорошую прибыль от производства этих люстр.Их дело процветало несколько лет. Но затем руководители цеха пожелали выехать на свою «историческую» родину - в Израиль. И тогда... Руководителей цеха обвинили в том, что львиную часть выпускаемых ими люстр они сбывали «налево» за наличные, а выручку присваивали. Вполне вероятно, что так и было на самом деле. Но доказательственная база их вины была слабой.
Просто «в поле зрения органов КГБ попала группа лиц, занимающихся хищением государственных средств в особо крупных размерах». Так было написано в письме КГБ СССР в адрес Прокурора Москвы. В письме перечислялись фамилии этих лиц и содержалась просьба проверить выявленные КГБ обстоятельства и возбудить уголовное дело против них. Процесс этот продолжался долго, утомительно и неинтересно. Допрашивали сотни свидетелей, которые покупали люстры у моей Софы. Она их продавала во время выездной торговли на разных предприятиях города. Где и сколько она продала люстр, она не могла вспомнить. И эти сведения следственные органы, а за ними и суд черпали из каких-то списков покупателей, которые якобы когда-то вели председатели фабзавкомов и сохранили их специально для суда. Фальсификация? Уверен, что да. Но председатели фабзавкомов были хорошо подготовлены к процессу и подтверждали подлинность этих списков.
Что касается обвинения Софы в сбыте заведомо «левой» продукции, то оно вообще висело в воздухе и было основано лишь на предположении, что Софа должна была знать, что цех, где она работала официально экспедитором, сбывает через нее «левую» продукцию. Всю выручку от продажи люстр она сдавала в бухгалтерию цеха. Получала за свою работу твердую зарплату, но размер этой зарплаты по тем временам был высоким, и это обстоятельство использовали против нее. Кстати, шаткость обвинения Софы была настолько очевидной, что мне удалось еще во время предварительного следствия добиться освобождения ее из-под стражи. Однако она сделала большую глупость и не явилась по повестке в суд, что Маркина, конечно, использовала как еще одно доказательство виновности Софы, объявив ее розыск и, конечно, изменив сразу же меру пресечения на заключение под стражу.
Софа получила по приговору срок меньше других, но тем не менее отнюдь не малый - 8 лет. От наказания был освобожден только руководитель цеха К., который скончался от инсульта прямо на скамье подсудимых. Мою кассационную жалобу по этому делу Мосгорсуд, или, как мы его тогда называли, Мосгорштамп, оставил без удовлетворения, чему в немалой степени, я думаю, способствовало письмо КГБ СССР, имеющееся в деле, о котором я уже сказал выше. После освобождения (досрочно по амнистии через два года как мать несовершеннолетних детей) Софа получила разрешение на эмиграцию в Израиль и зашла ко мне попрощаться. Я ей пожелал счастья на новой Родине. С тех пор о ней ничего не слышал.